631 Views
Между островом Змеиным и кремлевскою стеной
Между островом Змеиным и кремлевскою стеной
Все уже вполне рутинно заполняется войной.
Здесь смешали смерть с неглинной и сережки с моховой
С постмодерном, с Тарантино, с терпкой “Красною Москвой”.
Смотрит взглядом соколиным мавзолейный некрофил.
Нафталиненный Феллини это бы не сочинил.
Это летний трафаретный расписной левиафан
Он работает в нигредо в некрогетто меж Вальгалл.
Кафкианские матрешки устремились, словно в сны.
Пало прошлое, топорщась, под кокошником вины.
Там в дыре сакральной бездны их глотает словно скот
Кто-то главный, кто разверзнул нутрь истории как рот.
Все уже вполне рутинно заполняется войной
Между островом Змеиным и кремлевскою стеной.
Ты сам конвоир
Люди путают бездну
С тюремным глазком
Нет, я весь не исчезну.
Меня примет райком.
Метафизика райха.
Хохломского райка.
Рви же дальше рубаху,
Да гони ямщика.
Здешних големов лепят
В тех райкомах ручных.
Их язык — это лепет,
Протекая сквозь них,
Образующий смыслы,
Словно Кант — антимысль.
И как в Windows зависло
Бытие, псевдожизнь.
И сансарную резвость
Обретают потом,
Ибо путают бездну
С тюремным глазком.
Если б долго вгляделся
Псевдо ты в псевдомир,
Знал бы, что под арестом
Ты здесь сам — конвоир.
Что внутри у Чикатило?
Количество обезличенного человечества
Переходит в качество Чикатил.
Ничто лакает кровавую Волгу вечности.
И я там был.
По усам тек-
Ло
Чи-ка-ти
Ло.
Ты был.
Ты будешь
Ты будешь (будешь)
Убивать (убивать, убивать).
Быть или убивать?
Тебе ли не знать?
Гамлет судебно-психиатрической экспертизы,
Партизан физиологической честности
Патриот онтологической родины смерти.
Расстрел — это форма
Выражения крайнего уважения.
Чикатило — это Жене преступления,
Последний Сорокин нормы.
Искренность Маркиза де Сада в эпоху победившего постмодерна
Кризис мира, как котенок на коленях у мертвого мальчика.
Сказочки от Крафта-Эбинга, прочитанные на ночь убаюканной героином кукле.
Чикатило — как запределье искренности Фасбиндера в черно-белом русском гетто
Как концентрат упорного абсолюта в ожидании пистолета
Как знак вопроса в наручниках в ожиданье-расстрела.
Чик-Атило — это кич Отелло.
Кровь, растекшаяся по горизонту России, вместо ожидаемого Рассвета.
Чикатило — это последний Сорокин Нормы
Последний роман личности с честностью
Достоевский последнего преступления.
У наказания есть презумпция бесполезности.
Чикатило — герой вашего времени.
Не вылечили убийством
Не выучили расстрелом
Не вымучили электрическим креслом.
Не сделали плохо
(Так, чтоб хуже, чем было).
Не узнали, что у него внутри —
Щупальца, или смелость?..
Тщета
…Эту березовую безмозглость,
Мглистую пустошь, хаОса Русь
Разруби кошмарными розгами
Лес косматый — гордиев уз!
Диких просторов распяты пасти
Апофеозами пустоты,
Зоной распластанного безваластья
Лоховской хохломской тщеты…
Дикие дети
Вы дикие дети, желатели власти.
Вожди ваши бредили избранной кастой.
Но жались друг к другу трусливо, дворняги.
И вы разорвали гербы их и флаги.
Рисуют граффити гробов неофиты.
Пусть карличьим пафосом тешась, элита
В песочнице хаоса лепит куличик,
Никто не забыт и ничто не забыто.
Вы не из народа. Вы родом из ада.
Вам надо.
Реальность — плацдарм опереточных пыток,
Где ангелы в черном с телами улиток
Стареющих грешников мучат и мучат
Неловко, бессмысленно, вежливо, скучно.
Отныне повсюду лубочно убийство.
Убийство по-русски — игриво, игристо,
Оно чикатилисто, жутко, чудно.
Но истинный ад — он не в этом, в ином.
Такая посконно российская данность,
Где дьявол и тот превратился в бездарность.
А бого-кухарка космато грохочет
И громко-огромно вульгарно хохочет.
Здесь ад, где блуждание вне территорий,
Фиксируясь в картах, глотая то город,
То страны, то раны опасные мест,
Сбивает с наивных сакральную спесь.
Ваш ад распластался на дне Атлантиды.
Повсюду простые конвойные гниды.
Укромные устрицы в трещины улиц
Ползущие, дабы скрывать свою гнусность.
Их страшные гущи. Бессчетные тыщи.
Их Хлебников кормит трухою умища…
Русская “толерантность”
Густела моя усталость
Осоловели слова.
Только то и осталось —
«Никто не виноват».
И уже не из жалости,
А от ужаса, что узнал,
Преступленья и шалости
Равноценно прощал.
Нежность сожрана нервностью.
Женщин или мужчин
Осуждать было не за что.
Лишь Причина Причин,
То есть Начал Начало,
То, с чего все пошло —
Лишь это обозначало
Абсолютное Зло.
Но сквозь прошлого рощу
Начал не восстановить.
Лучше было и проще
Кого-нибудь обвинить.
Фатальностью нафталинена,
Как бабушкина фата,
Одна ленивая линия,
Чертова черта.
Аполлоны и клоуны,
Эйнштейн и дегенерат
Как стадо солдат построены,
Выстроены в ряд.
Знáком одним и тем же
Их можно определить.
Убийцу судить не за что,
Как гения оценить
Не за что, так как оба —
Порождения Начала Начал.
И того, и другого,
Не спрашивая, создавал
Некто (нечто), условно
Некая цифра, ноль.
Вначале было не слово.
Вначале была боль.
Обусловлены прошлым
Качества существа.
Смыслами заморочена
Черная голова.
Икс существа любого
Равен иксу того
Существа, что иного
Характера и всего
Прочего: пола, званья,
Возраста, языка.
Приравниваю фортепьяно
К постукиванию молотка.
То, что она любила,
То, что он убивал,
То, что текли белила,
То, что росла трава —
В сущности чуши то же,
В чушности то и суть,
Правда, в глаза которой
Торопятся заглянуть
Носом, глазами — сразу
Слышать, смотреть, осязать.
Сон порождает разум.
Удваивают глаза
Зоркость. Смотри же вдоволь,
Вволю, покуда зряч.
Носится сонм чудовищ,
Сон сто раз повторя —
Я. Маразмом разум
Вымазан. Мозга склеп
Выжил, посредством глаза.
Вылез глаз. И ослеп
Другой. Не посмотришь в оба.
Ничего не видать.
Надо ослепнуть, чтобы
Выдержать, чтоб продолжать
Удовлетворять чудовищ.
Угождая слепым,
Они образуют слово.
В коем образ их заменим.
И потому от страха,
Чьи глаза велики,
Трясся слепой и плакал
И соками кис тоски.
Того, что случилось с нами,
Больше не увидать.
Но существует память,
Чтоб мучить и повторять.
Сон глаза чудовищ выродил.
Годы гадов стирают черты,
Но тем страшней они выглядят,
Чем хуже запомнил ты,
Каковы они в точности
(крылья, чешуйки, хвост).
Чем больше думать не хочется,
Тем больше думает мозг.
От пыток вспотели спины.
Гойя, мы не йоги!
Словно стеклом, картинами
Ранясь, гноятся ноги.
Равных огромен список.
Мною ум не ценим.
Каждый из вас зависит
От того, что за ним.
Смерть (о ней позабыли)
От жизни произошла,
А не от автомобиля,
Вылетевшего из-за угла,
Сбивающего прохожего,
Который на смерть похож,
Случающуюся от того же,
От чего ты ее не ждешь —
Не от пальбы, а от папы,
От друга, а не от ружья.
Предметы и люди падают
От того, что они стоят.
И крутят курам на смех
Руки упругий руль.
Прохожий сбитый насмерть,
Тоже похож на нуль.
Рисунок: Джолен Лай (США)
Алина Витухновская
Родилась в 1973 году в Москве. Публикуется с 1993 г., автор нескольких книг стихов и прозы, в том числе «Аномализм» (1993), «Детская книга мёртвых» (1994), «Последняя старуха-процентщица русской литературы» (1996), «Собака Павлова» (1996; 1999), «Земля Нуля» (1997). На немецком языке вышла книга «Schwarze Ikone» (2002), «Чёрная Икона русской литературы» (2005), «Мир как Воля и Преступление» (2014), «Чёрная Икона русской литературы» (2014), «Сборник стихов А. Витухновской ДООС-Поэзия» (2015), «Человек с синдромом дна» (2017), «Меланхолический конструктор» (2017), «Записки материалиста» (2019), «Постмодернистские постстихи» (2020), «Девочка и козел» (2020). Член Союза писателей Москвы, член ПЭН-Москва, член Международного ПЕН-Клуба. Была награждена литературной премией Альфреда Топфера (Германия). Стихи переводились и публиковались в немецкой, французской, английской, шведской и финской прессе. Её стихотворение также прозвучало в сериале "Школа" авангардного российского режиссёра Валерии Гай-Германики.