628 Views
21 февраля 2022
Война начнется в понедельник.
Пальнет какой-нибудь затейник
в эрцгерцога или подельник
его взорвет газопровод –
и вуаля:
ракеты к бою,
плечо к плечу, герой к герою,
смерть к смерти.
Третьей мировою
Накроет всех и всех сметет.
Война начнется в понедельник,
ну, в крайнем случае, во вторник,
и с жолтыми усами дворник
невозмутимо возвестит,
что наш пахан не беспредельник,
не ждун, не фраер, не позорник,
а миротворец и поборник,
но за ценой не постоит.
Война начнется в понедельник,
во вторник, at the latest – в среду:
назло надменному соседу
мы поджигаем все село,
рвем на портянки дедов тельник
и присягаем людоеду,
и пьем за новую победу,
за зверя близкое число.
* * *
Жизнь иегемона скудна,
Даром что трудна и опасна.
Даль туманна, близь безобразна,
Челядь не особо умна.
Вроде смотрят преданно в рот,
Но порой такое урежут –
Хоть стреляй уродов. Понеже,
Как ни предан трону народ,
А вскипает и верещит,
Натурально, с миной сердитой,
И плюет на криво прибитый,
В три мазка повапленный щит.
Жизнь иегемона скучна:
Заседанья, речи, доклады,
Козни, сплетни, мутные взгляды,
Тощая как вобла казна.
Пику бы ему, да коня,
Белый плащ с подбоем кровавым –
Он бы развернулся на славу,
Супостатов лично казня,
Он бы выжег смуту и сквернь,
Затянул духовные скрепы,
И бочонком пареной репы
Окормил голодную чернь.
Человек простой и прямой,
Он не ценит готик и гитик,
Он простой солдат, не политик,
И берет турмой да тюрьмой.
А в речах, увы, не силен,
Не чета соседям двуличным,
От его страданий публичных
Морщится в гробу Цицерон.
Хорошо бы, право, война,
Хорошо бы – скверная смута…
Скучно. Тошно. Жизнь по минутам
Точно распланирована.
Жизнь иегемона страшна,
Как нагая старая шлюха.
Заключенный крепости духа,
Ночи он проводит без сна.
Всякая мерещится дрянь:
Черный дым, кровавые дети,
Свист центурионовой плети,
Площадная, грязная брань.
А под утро, сузив зрачки
В забытье тяжелом и потном,
Видит он, как движутся плотным
Косяком во тьме пасюки.
Жизнь иегемона – не жизнь,
А кошмарный пляс в лихолетье,
Где его дорога в бессмертье
Через смерть чужую лежит.
Лишь когда решительно от
Страха и тоски обессилев,
Он на смерть отправит Мессию –
Этот танец смысл обретет.
И, с надеждой полуживой
Вглядываясь в лица казненных,
Он бормочет, как заведенный:
«Господи, ну кто из них – твой?»
Но молчит, пылясь, синева –
И болит, болит голова…
* * *
герр Шульц
сорока двух лет
бакалейщик
проживает в милейшем городе Веймаре
добропорядочном сердце германского Просвещения
сердце зеленой Тюрингии
дубовой кленовой буковой
в уютном и тихом Веймаре
нежно любимом и почитаемом
многими корифеями великой немецкой культуры
здесь жил и работал Иоганн Себастьян Бах
здесь жил и скончался Иоганн Вольфганг фон Гёте
здесь жил и скончался Иоганн Кристоф Фридрих фон Шиллер
и Фридрих Вильгельм Ницше тоже здесь жил
и тоже скончался
но все это мало трогает герра Шульца
скромного трудолюбивого бакалейщика
тысяча девятисотого года рождения
с тех пор, как закрылись лавки
Шварца Швайцбурга и Айзенбаха
дела у добрейшего герра Шульца идут замечательно
так замечательно
что он решительно позабыл
как в тысяча девятьсот двенадцатом
сидел за одной гимназической партой с Аароном Шварцем
как в тысяча девятьсот двадцать первом
зажигал по столичным клубам с Наумом Щвайцбургом
а в тысяча девятьсот тридцать пятом одолжил у Мозеса Айзенбаха
сколько-то там он уже и не помнит точно тысяч рейхсмарок
на развитие бакалейного дела
под немыслимые проценты
но всевидящий Gott не фраер и жадную шельму метит
германский рейх побеждает на всех фронтах
наш забывчивый герр бакалейщик не против поговорить об этом
за кружкой черного пива вечером трудного дня
поговорить о будущем
о блистательном гении фюрера
об окончательном разрешении всех неудобных вопросов
о том как родная Германия дерзостно встала с колен
и смело товарищи в ногу шагает к великой цели
а все кто сегодня не с нами те против нас
ибо как это там у Ницше?
отказываясь от войны отказываешься от великой жизни
от великой цели und dann от приличной прибыли
и нечего тут рассусоливать
noch ein bier bitte mein freund
фрау Матильда Шульц
тридцати семи лет
жена бакалейщика
целыми днями хлопочет как пчелка
муж драгоценная лавка и двое детей
не оставляют времени для болтовни и сомнений
киндер кюхен и кирхен и дашь нам днесь
правда в последнее время ее немного смущает запах
отвратительный
мерзкий
запах горелого сала
приходящий с нордвестом
но ветра переменчивы
кроме того привыкаешь
ибо как там у Шиллера?
не бойся смятенья вокруг но бойся смятенья внутри себя
фрау Шульц ничего не боится
потому что внутри у нее исключительный deutsche Ordnung
фройлен Щульц
семнадцати лет
тем более ничего не боится
потому что она влюблена
окончательно и смертельно
как божественная Брюнхильда
как Луиза и Маргарита
как сорок тысяч сестер матерей и наложниц любить не смогут
ее возлюбленный Генрих
сражается на восточном фронте
пишет дражайшей фройлен нежные письма
о доблестях о подвигах о славе
о скорой встрече
в шесть часов вечера после войны
возле фонтана на Маркте meine Liebe Лотта
только вот перебьем этих russische Schweine
а мечтательный Фриц
возлюбленный сын и наследник
герра Шульца Иоганна Кристофа Вильгельма
пошлого жирного бакалейщика
ненавидит отца за трусость и жадность
ненавидит мать за тяжелую руку и мертвый взгляд
ненавидит сестру за тупое бабство
ненавидит себя за то что ему всего лишь тринадцать
ненавидит всех кроме великого фюрера
ибо как там у Гете?
бог дал каждому народу пророка говорящего на его собственном языке
Вольфганг внемлет слову пророка и ждет восемнадцатилетия
чтобы отправится на войну
чтобы безжалостно и решительно
убивать убивать убивать убивать убивать
+++
через три года герр Шульц
будет вынужден ненадолго покинуть свою бакалейную лавку
и отправиться на познавательную прогулку
в сопровождении вооруженных американских экскурсоводов
он пройдет двадцать пять километров пешком
в задумчивом одиночестве
ибо к этому времени фрау Шульц
зарежет свихнувшийся остербайтер
фройлен Шульц как истинная Брюнхильда
покончит с собой узнав о гибели нежного Генриха
а юный отважный Фриц в феврале сорок пятого
вместе с товарищами по гитлерюгенд
отправится защищать фюрербункер
и разумеется не вернется
послушный и тихий герр Шульц посетит бараки и камеры
склад обручальных колец
какой-то жуткий подземный бункер
постоит над поленницей обнаженных уже не тел
но того что когда-то было телами
поглядит на живых мертвецов
отличных от неживых
лишь тем что слегка покачиваются на ветру
во время этой прогулки
герр Шульц окончательно уяснит
природу того отвратного запаха
что так удручал покойную фрау Матильду
как там у Баха?
Nur jedem das Seine
божественная кантата
вспомнив о боге
герр Шульц поднимет к небу сухие глаза
и скажет
господи
все это право же очень печально
но ты свидетель
я ничего ничего ничего ничего не знал
* * *
держат вещи
каленые клещи привычных вещей
обретенных и потом и матом и чудом и даром
занавесочки вазочки тумбочки свечки с нагаром
драгоценное дедово кладбище книжных мощей
держат стены
могучие стены живого гнезда
каждой веточкой точно корявым гвоздем раздирая
свистунов летунов покорителей нового рая
или нового ада не все ли равно
никуда
никуда никогда ни за что
держит город
хрипят
сатанея от старческой немощи гении сонных
и спасительных дыр его
арки колодцы колонны
подворотни дворы переулки
сиреневый чад
держит память
нещадная память горчащая сласть
кровожадных утрат и щемящих нутро обретений
память выдранных вместе с густыми корнями растений
о земле на которую выпало семени пасть
оторваться
порваться на клочья
утечь уползти
что мучительней
что непростительней
что невозможней
но душа моя будь побезжалостней
будь порогожней
постарайся забыть
постарайся забыться в пути
* * *
Встаешь с рассветом,
Пашешь с песнями,
Не жалуясь, не уповая,
Дурные дни трудами пресными
Благоразумно набивая,
Живешь, вымучивая пошлое
Благополучие финала,
Но спотыкаешься о прошлое –
И день пропал, и ночь пропала.
Уже, казалось бы, настроишься
На марафон без кислорода,
И обживешься, и освоишься
В пустыне нового исхода,
Приноровишься, насобачишься,
А чуть зевнешь и – раз – подсечка:
То тряпочки любимой хватишься.
То книжечки.
То человечка.
+++
Учи, же, глупое создание,
Покуда память не ослепла,
Азы науки выживания:
Не оборачиваться к пеплу,
Не сокрушаться и не маяться:
Споткнулся, встал – и мимо, мимо…
Но ничего не забывается.
И ничего не повторимо.
Gott Ist Tot
Каждый день, просыпаясь в чужой стране,
не совсем на дне, но ужe вполне
ощущая грязную близость дна,
я, глаза едва разлепив со сна,
проверяю новости: вдруг, пока,
я диваном мяла себе бока,
где-то там, в ночи, справедлив и строг,
от тяжелой комы очнулся бог,
подраздвинул воглые облака,
пригляделся, крякнул, припух слегка,
но затем припомнил, кто бог, кто пес,
и, кряхтя, карающий меч вознес,
и воздал…
Но нет.
Некролога нет,
Как и бога нет.
Я смотрю на свет,
на слепящий свет сволочных небес,
без иллюзий, без упований, без…
Рисунок: Летисия Португал (Бразилия)
Ольга Макеева
Родилась и всю жизнь прожила в Ленинграде-Санкт-Петербурге, но после начала войны была вынуждена уехать из России и сейчас живёт в Анталии. По образованию филолог и переводчик, по профессии – международный бизнес-консультант и коуч. Стихи и песни пишет с переменным успехом и частотой в течение последних тридцати лет, почитать и послушать их можно на сайте www.omakeeva.ru.