976 Views
Август 2022 года стал для нас поворотным: “Точка.Зрения” стала настолько популярна, что мы приняли решение размещать не одну, а две публикации в день. Также мы попытались выработать определённое расписание, но оказалось, что это сложно и не особенно нужно. Сохранилась лишь традиция публиковать новых авторов, а также критику, тексты песен и прозу строго во второй половине дня.
Месяц открыл для нас новых потрясающих авторов. Почему-то запомнилось, что автором №100 стала израильтянка Ольга Агур, позже вошедшая в состав редакции вместе с Алёной Максаковой и Тикки Шельен также присоединившимися к нам в августе. Постоянными авторами проекта стали Алина Витухновская, Валентин Емелин, Инна Квасивка, Юлия Сафронова. Первые публикации состоялись у таких авторов, как Вера Арямнова, Марк Котлярский, Елизавета Кричевец, Кирилл Пшёнников, Денис Сорокотягин, Ольга Терещенко, Павел Федосов, Анастасия Шакирова, Владимир Шейнин.
В августе 2022 года “Точка.Зрения” начала рецензировать антивоенные антологии со всего мира. Мы не сумели охватить все существующие издания, но эта работа продолжается. Первые рецензии написала Ольга Андреева (на одесский альманах “Южное Сияние“) и Георгий Ковров (“Ассоль“, Прага). Продолжилась публикация переводов – на русский язык (Чезаре Павезе, Питер Портер, Гаврило Принцип, Влад Молодид, Шри Чинмой, Гарольд Норс) и с русского на английский (Алексей Тарасов, Игорь Белый, Алексей Караковский, Татьяна Вольтская). Именно в августе 2022 года о “Точке Зрения” впервые с начала войны в Украине написали за рубежом – в статье Игоря Манделя (Израиль) «Русскоязычные литературные журналы в военное время».
12 и 20 августа мы провели поэтические чтения в Санкт-Петербурге и Москве по ставшей уже привычной нам схеме. В обоих случаях это было безлюдное место рядом с памятниками известным поэтам: в случае Санкт-Петербурга – памятник Иоганну Вольфгангу фон Гёте у Петрекирхе, в случае Москвы – памятника Осипу Мандельштаму на Китай-городе. История не сохранила все имена участников, но известно, что кроме москвичей и питерцев во встречах принимали участие представители Самары, Смоленска и Иркутска.
Алёна Максакова. Istorija literaturi (из подборки “История литературы“)
Сегодня рос-армия
Разбомбила
Мой универ
Там я учила
Историю русской литературы
Страшной
Мистической
Жестокой
Что вы видите
Когда говорят
О русской литературе?
Слезинку ребёнка?
Царя Ирода?
Летящую Маргариту?
Перчатку с левой руки?
Русская литература
Закрываю глаза
Вижу
Мой
Сгоревший
Университет
Вера Арямнова (из подборки “Каинова весна“)
Танюха на больничном. Лечит душу –
мне пишут из провинции глубокой.
Она в известном деле одинока:
ни телека, ни радио не слушает.
Народу телевизор вместо бога.
Танюху осуждают дружно, скопом.
Я вру: Танюха, продержись немного,
вернусь, и победим с тобой циклопа!..
Туда, где больно, Тане я подую,
как мама в детстве дула нам на ранку.
О горестях и бедах потолкуем,
пойдём гулять тайком, как партизанки
в краю родном, где густо пахнет псиной,
где кладовые доверху забиты.
Где огород лелеют и скотину,
где будем прокляты, но может, не убиты.
Алексей Караковский. Отечественная война (из подборки “Алексей, ты не прав“)
Отечественная война — это когда ночью в лесу
трясёшься под обстрелом в кузове грузовика.
Страшно, темно и холодно, но за рулём — твой отец,
и от этого спокойно на душе — ведь в кого ещё верить?
Он всех врагов победит, он всех детей защитит —
только так и бывает на Отечественной войне.
Ветви хлещут по брезенту. Только бы не выпасть наружу.
Хорошо хоть дождя не было — значит, не увязнем.
Ты всматриваешься в темноту кабины, в огоньки приборов
и вдруг с ужасом понимаешь: за рулём кто-то другой.
Кто же ты, кто? Зачем тебе рога и хвост?
Для кого горят твои рентгеновские красные глаза?
Почему ты ведёшь грузовик прямой дорогой в ад?
Откуда взялись эти страшные уродливые копыта,
которыми ты, хохоча во всё горло, упираешься в руль?
Получается, это уже больше не Отечественная война?
В кузове начинается паника — но уже не от обстрела,
который, кстати, и не думал прекращаться.
Самые отчаянные, не взирая на быстрое движение,
прыгают из кузова в спасительную эмиграцию кустов,
другие кричат от страха и прижимают к груди детей,
третьи добровольно распределяют роли
надсмотрщиков, осведомителей и карателей.
Разница между войной и Отечественной войной
больше не играет роли.
В большинстве случаев всё заканчивается тем,
что грузовик летит в пропасть и взрывается,
немногочисленные выжившие обнимаются и плачут,
шофёр, конечно, погибает, и тут выясняется,
что он был лжецом, садистом и психопатом,
и, конечно, никаких детей у него не было,
а уж назвать такую войну Отечественной
было верхом демагогии и подлости.
Но всё это будет позже, а сейчас
грузовик несётся ночью по лесу,
и каждая пуля — для тебя.
Юлия Сафронова (из подборки “Все говорят: «Бегите!»“)
я задаюсь вопросами:
жизнь за жизнь?
намётки
подшивки прошлого
обугленные карандаши
бытовки
листовки
шеренги
пятки шершавые цвета венге
новостные ленты
оскалы флагштоки знамёна
железные змеи
воздух палённого
брезенты
презенты
память –
задворки
воронки
cмуглянки
под пояс шёлковые гимнастёрки
заклёванные пустыри
зеленовато-желтеющие подтёки
я задаюсь вопросами…
пороки –
пророки?
и только намёки
скудеющие намёки
хохотом
хором
пороги
пороги
за порогами холод
Ольга Агур (из подборки “Нас не бомбят сегодня“)
Вдруг понимаешь: страшно и хорошо.
Дух захватывает не у тебя, а всего тебя.
Холодно, ветрено, снова дождик пошел,
Снова зима началась. Снова трубы трубят.
Но ведь не у тебя, не в твоей стороне,
Что тебе, мало твоей войны, страхов и бед,
Много всего достается крошечной этой стране,
Может, поэтому ясно – чужого нет.
Вот и выходит строка, как военный марш,
Вот и садится голос, трудно дышать,
Вот превращается время-пространство в фарш,
Нет оболочек, кожа саднит, не тебе решать.
Кажется, вот проснешься, но нет конца,
День наступает, грозен небесный лик,
Снова и снова слушаешь голоса
Из параллельной вселенной, с другой Земли.
Разность и равность, разрывы снарядов, шум
Толп на вокзале, ранимое естество…
Милости Я прошу, не жертвы прошу —
Так говорит Господь. Кто слышит Его?
Алина Витухновская. Что внутри у Чикатило? (из подборки “Дикие дети“)
Количество обезличенного человечества
Переходит в качество Чикатил.
Ничто лакает кровавую Волгу вечности.
И я там был.
По усам тек-
Ло
Чи-ка-ти
Ло.
Ты был.
Ты будешь
Ты будешь (будешь)
Убивать (убивать, убивать).
Быть или убивать?
Тебе ли не знать?
Гамлет судебно-психиатрической экспертизы,
Партизан физиологической честности
Патриот онтологической родины смерти.
Расстрел — это форма
Выражения крайнего уважения.
Чикатило — это Жене преступления,
Последний Сорокин нормы.
Искренность Маркиза де Сада в эпоху победившего постмодерна
Кризис мира, как котенок на коленях у мертвого мальчика.
Сказочки от Крафта-Эбинга, прочитанные на ночь убаюканной героином кукле.
Чикатило — как запределье искренности Фасбиндера в черно-белом русском гетто
Как концентрат упорного абсолюта в ожидании пистолета
Как знак вопроса в наручниках в ожиданье-расстрела.
Чик-Атило — это кич Отелло.
Кровь, растекшаяся по горизонту России, вместо ожидаемого Рассвета.
Чикатило — это последний Сорокин Нормы
Последний роман личности с честностью
Достоевский последнего преступления.
У наказания есть презумпция бесполезности.
Чикатило — герой вашего времени.
Не вылечили убийством
Не выучили расстрелом
Не вымучили электрическим креслом.
Не сделали плохо
(Так, чтоб хуже, чем было).
Не узнали, что у него внутри —
Щупальца, или смелость?..
Дана Сидерос (из подборки “Культура, растущая из предательства“)
Джон Доу говорит Джону Роу:
что делаешь, делай скорее.
Джон Роу отвечает: Нет.
Джон Роу говорит: Мы уходим.
Они и правда уходят,
оставив позади
людей с мечами и кольями.
Обратите внимание, как тонко
художник отобразил смятение
на лицах оставшихся,
их бессильный гнев
и медленно подступающее
осознание
упущенного.
Это замечательная фреска.
Жаль, что мы не знаем автора,
как не знаем и имён
Джона Доу и Джона Роу,
потому что они ушли
и больше о них
ничего не известно.
Тем не менее,
здесь изображен
ключевой момент
всей нашей цивилизации,
так и запишите себе, дети.
Нужно ясно понимать —
всё могло повернуться по-другому.
И что было бы тогда?
Культура,
растущая из предательства?
История, начавшаяся с подлости?
Нет, это была бы катастрофа.
Невозможно.
Немыслимо.
Дарья Полякова. Хохотуны (из подборки “Робин Бобин хочет больше“)
Лицо войны дурацкое,
Походка идиотская —
Да всё у ней дурацкое,
У дуры у войны.
У ней — могилы братские,
У ней — забавы плотские,
И помирают со смеху
Над ней хохотуны.
Хохотуны весёлые
Хохочут очень весело,
Им очень-очень весело
В отравленном дыму:
Дымы стоят над сёлами
(Над тем, что было сёлами)
И звёзд, что ночь развесила,
Не видно никому.
Анатолий Гуницкий. Мнения разделились (из подборки “Дорога давно никуда не ведёт“)
Мнения разделились
Одни считают все хорошо
Другие думают нет не очень
Третьи уверены все хреновато
Пятым кажется предельно ужасно
Шестые говорят полный завец
Седьмые в ужасе беспрестанном
Но были еще четвертые вроде
Где же они?
Куда задевались?
Ау!
Вы где?
Мы здесь
Беззвучно скрипят четвертые
Вы знаете нам все равно
Мнения разделились
Четвертых больше всего
Ксения Август (из подборки “Человека бы только сберечь“)
Окроплённая воздухом верба,
отсечённая воздуха прядь,
человека в себе, человека
я ищу и теряю опять.
Мёртвый луг желтым пламенем залит,
Ветви вишен в молочном цвету,
исчезает во мне, исчезает
человеческий ропот и дух,
и дорога полночная к храму,
и лампадки горящий рубин,
человек человека не ранил,
человек человека убил,
не вступилась небесная стража,
не случилось прощальная речь,
мне не страшно, не страшно, не страшно,
человека бы только сберечь.
Елизавета Кричевец. Разговор с навигатором (из подборки “Хроника личной катастрофы“)
Впереди дорожные работы,
Впереди тревожные заботы,
Вовсе невозможные утраты,
Просто очень важные дебаты.
Впереди дорожные знаки,
Обсуждения, склоки и драки.
Бесконечные старые враки,
Прозябание в иссякнувшем браке.
Впереди камера на разметку,
Надо отправляться на разведку,
Узнавать, как покинуть клетку,
Сейчас, только выпью таблетку.
Впереди камеры на полосу,
Заорать невозможно без голоса.
Вытащить себя из болота за волосы
Неудобно подстриженному налысо.
Вера Павлова (из подборки “Интервью у боли“)
По мановению войны
полутона отменены —
полуслова, полудела,
полухвала-полухула.
Россия бедная моя,
прости меня за то, что я
не понимаю, хоть убей,
как полюбить полулюдей.
Александр Щедринский (из подборки “И словно не было войны“)
нужно быть проще. писать, говорить проще,
словно бы чистый ветер в березовой роще.
чистое слово, как завещал Он Сам:
«да-да» и «нет-нет» — се радостно небесам.
а все, что сверх, — от лукавого. то же и нам с тобою.
«я люблю тебя» — пролепетать хотя бы одной губою
и услышать: «я тоже» — иное — уже не то.
и в глаза смотреть, пока в венах течет кипяток.
простота во всем. если эти придут средь ночи,
сообщая, что город захвачен и обесточен,
собирай рюкзак, выходи, одинок и бос,
ведь в одессе мороз — это почти не мороз.
ну и самое главное, проще всего простого —
перед смертью вися не считать, что ты плоть христова —
не сбежать, ни сойти, довести каждый пункт до конца —
пока капли стекают под пристальный взор отца.
Ольга Брагина (из подборки “Что я делаю во время войны“)
культура с которой я работала всю жизнь никогда не была официальной
на двух языках она была нужна примерно никому один поэт говорил мне со злорадством что я ничего не добилась
сейчас его квартиру сожгли наверное точно не знаю нет я не буду злорадствовать по этому поводу я предупредила его в конце 2019-го что грядет апокалипсис он конечно же не поверил
а для меня это норма апокалипсис был вся моя жизнь
когда я живу в немецкой деревне мне становится скучно
мы все время куда-то едем смотрим достропримечательности общаемся с людьми скучно или страшно
нам могли бы сказать вы ведь спаслись от бомб ну что вам не сидится в комфорте
просто мы живем у людей которые тоже любят путушествовать и нас понимают
вчера поднялись в гайдельбергский замок я сказала что вот так представляла замок Кафки
вход 9 евро но все-таки решила туда попасть американцы слушают рассказ гида пара юных туристов из Японии делает селфи чуть не падая с балкона пытаются соединить руки в форме сердца
Татьяна Вольтская (из подборки “Смерть закидывает свой невод“)
Оставленный мною дом
Бомбили в 41-42,
Но не сейчас.
Боже, помилуй нас!
Он был не крепость, он был – причал,
Как же он без меня одичал!
В нём гуляют ветры и воют волки,
Заметая незримым хвостом
Красные занавески и книжные полки,
И дом забывает, что он – дом,
С ужасом слушает новости – как горят дома
В Николаеве, Мариуполе – и тихо сходит с ума.
Смотрит на облака, похожие на обломки
Городов, на летящие похоронки,
Выставляет крышу, как щит,
По ночам трещит.
Тикки Шельен. Adagio sоstenuto (из подборки “Говорит Москва“)
Вчера закончилась война,
ну якобы война,
А я лежу в реке у дна,
и даже ниже дна,
И надо мной стоит вода,
тяжелая вода,
И где-то высоко гудят
электропровода.
Там, где вчера мела метель,
небесное стекло,
там тени синим на снегу
и зелена хвоя,
там волк, и клест, и свиристель,
и все белым бело,
а под водою рыбы спят,
и камни спят, и я.
О чем был спор, за что был бой,
наверно, о любви,
за справедливость, за закон,
за жажду правоты…
А здесь под толщей ледяной
и сумрачной воды
холодный медленный песок
и нету суеты.
Там, наверху, летит, гремит,
там жизнь берет своё,
там все блистает, и искрит,
и рушится, звеня.
А здесь глухая тишина,
покой и забытьё,
и сновиденья спящих рыб
скользят через меня.
Александр Дельфинов (из подборки “Кафку сделать былью“)
Хлопнула дверь. Где-то треснула ветка.
Мышь прошуршала в опавшей листве.
Думали мы, что нас больше, соседка,
Но мы — в меньшинстве.
Большинство за царя, за отца народов, за президента,
Большинство — как хищное единое существо,
Большинство не требует перемен, да,
Подавляющее большинство.
Большинство собирается крупными стаями,
Большинство — это главное божество.
Большинство планет Солнечной системы необитаемы,
Подавляющее большинство.
Капнула кровь. Ярко вспыхнула книжка.
Массы — в экстатическом торжестве.
Думали мы, что нас больше, братишка,
Но мы — в меньшинстве.
Большинство агрессивно в своей реакции,
Большинство ощущает призрачное родство,
Большинство придерживается традиционной ориентации,
Подавляющее большинство.
Большинство — как выстрел, разящий в цель, но
Ощутит ли боль пуля? Ощутит ли боль ствол?
Меньшинство — отдельно, большинство — отдельно,
Подавляющее большинство.
А где-то в Антарктике мёрзнут злые пингвины,
А где-то в Арктике у белой медведицы медвежата — раз, два,
И хотя они никогда не встретятся, разве не могли мы
Оказать сопротивление давлению большинства?
Оказать сопротивление давлению большинства.
Оказать сопротивление давлению большинства.
Оказать сопротивление давлению большинства.
Оказать сопротивление давлению большинства.
Татьяна Дружинина (из подборки “Краденые клятвы“)
Прокляты вы за всё, а отдельно за
Краденые чужие обеты и клятвы.
Где окошко теплилось час назад,
Чёрные воротины ходят-лязгают.
Быстро, высокоточно и превентивно.
Бабушка обещала не бросить живность.
Прокляты. Ведь спросится же потом:
Вздрогнула худая многоэтажка,
В списке целей ставшая запятой.
Лучше не смотри, что собака тащит.
Коридор в осколках, и запах мерзкий.
Поклялись друг другу всегда быть вместе.
Прокляты. Но толку ли с этого.
Краденые люди, дома, обеты.
Вся война, получается, просто вор,
Прёт, дурак дураком, разевает бездну.
«Мама с папой навеки с тобой, малышка,
Мы обещаем». Взрыв. Так оно и вышло.
Инна Квасивка. Ни слова (из подборки “Гнёзда вьют крылатые ракеты“)
Ни слова о войне.
Побудь наедине
со мной, пока ещё
вдвоем быть можно,
пока цветет сирень
и мы в плену сирен,
как пойманные птицы,
осторожны.
Пока не грянул гром
и цел под небом дом,
и молнии ракет
не засверкали –
не говори про то,
что жизнь, как решето:
просеет много, но оставит
мало.
Молчи, чтоб тишина
окутала сполна,
чтоб сквозь неё
не прорвалось ни звука,
как будто мы давно
мертвы и нам дано
всё лучшее, рождаемое
в муках.
Ещё о том молчи,
как слёзы горячи,
как пальцы холодны
перед разлукой.
Я промолчу в ответ,
я не сломаюсь – нет –
ни слова о войне.
Ни даже звука.
Вадим Жук. О задачах художника (из подборки “Москва слезам не верит“)
Было искусство строго и чисто, крупнозернисто.
«Смерть пионерки». «Слеза комсомолки». «Допрос коммуниста».
Надо, чтоб нынче теми же гранями смело играло:
«Гибель бендеровца». «Плач навальниста». «Казнь либерала».
Чтоб натюрморты, как у Ван Гога, трогали сердце.
«Шлем росгвардейца». «Дубинка ОМОНа». «Солдатские берцы».
Можно конкретно. Так, чтобы славили песня и слово —
«Рюмка Захаровой». «Правда Пескова». «Улыбка Лаврова».
Лучшие лучших! Выход в астралы! Гордость и сила!
Перлы отечества. Образ грядущего. Дети России.
Марк Котлярский. Призрак войны (из подборки “Медальон на груди“)
…Ну, вот — петрушка, пастернак,
Душисты листья базилика.
…А кто-то скажет: «Пастернак,
Россия, Лета, базилика», —
Тот царский дом, у чьих колонн
С колен — побитые камнями —
Нам не подняться. Кто же он,
Забытый родиной и нами?
Кто это бродит меж людьми,
Насквозь, как рана ножевая?
Известно: призраков любви
Давно уж нет. Но тень живая
Колеблется, как тот тростник,
Что мыслящим зовется. Впрочем,
Кого увидел вдруг и сник
Печальный призрак дня и ночи?
И ветер, как больной, ревет,
Нелепым обернувшись знаком.
Петрушка, выход твой, вперед,
Куражься вместе с Пастернаком,
Срывай фригийский свой колпак
И пастернаковские строки
Тверди, шутя, запросто так;
Не потому, что вышли сроки,
А потому, что жизнь слепа,
Нелепа, гибельна, сурова,
Как разъяренная толпа,
Лишившись разума и крова;
Жизнь коротка, как край плаща,
Как пулей раненная птица.
И тает призрак, трепеща,
Чтоб никогда не возвратиться.
Виктор Фет. Отчёт (из подборки “Мир изменился“)
Вначале было слово, но потом
слов очевидно не хватало,
чтобы понять, как с каждым днём
мир удалялся от начала.
Нехватка слов критической была
для описания добра и зла,
огня и стужи, чистоты и грязи,
любви, надежды, веры, света, тьмы
и прочего. И в результате мы
пронаблюдали разрушенье связи
у, грубо говоря, души и тела.
Мы не учли, что мы имели дело
с приматами. Возможно, что кошмаров,
впоследствии постигнувших проект,
мы избежали бы, взяв как объект
эксперимента пчёл или кальмаров.
Ольга Терещенко (из подборки “Я еду в немом вагоне“)
Всюду бездна моя без любви, без дна,
Без конца, без начала, без имени.
На границе сознания, слышна, видна,
Не минуй меня, боль, найди меня.
Не убей, не калечь, говори со мной,
Говори или мне не выстоять
На краю. Прозвучи, прозвени струной,
Назови моё имя истово.
Только так я пойму, что на свете есть,
Что меня ты зовёшь из времени.
Я туман войны, поражений взвесь…
Помяни меня, пам’ятай мене.
Ольга Аникина (из подборки “Потому что я больше не знаю“)
слова ничего не значат
среди
проступающих контуров лиц
незнакомых мальчишек, бездомных старух,
и тысячи тех, безымянных,
которых военный закон
железною цепью сковал,
среди руин разрушенных городов,
разорванных тел,
охваченных ужасом женщин,
схвативших в охапку
детей и собак,
бегущих по грязи,
чтобы спастись в нищете,
слова ничего не значат,
слёзы ничего не стоят,
молитвы ничего не могут,
и только трава, прорастая
на месте вчерашних боёв,
что-то такое знает,
но делает молча,
и не поёт об этом
никаких
песен.
Александр Габриэль (из подборки “Молчание на русском языке“)
Залить в себя вина. Не ради пьянки,
а чтоб с резьбы свой разум не сорвать.
Чуть позже — сорок капель валерьянки
и — без сирен с бомбёжками — кровать.
А ночью — снова щуриться бессонно,
покинув бесполезную постель,
и наблюдать, как режут гладь айфона
кровавые фонтаны новостей.
Ну, как вы там, херсонцы, харьковчане,
столь дорогие сердцу моему?..
Слов — нет. А Слово, бывшее в Начале,
пришло к концу и рухнуло во тьму.
Тягуча пустота, как проза Пруста…
И ты во имя тех, кто вдалеке,
растишь в себе высокое искусство
молчания на русском языке.
Оля Скорлупкина (из подборки “Да, у меня кто-то умер“)
мама спускалась в подвал
мама пила из лужи
на костре во дворе приготовила суп
мама Мария
мама осталась без хлеба
и без лекарства
без электричества и воды
без обогрева
город Марии во тьме без света
и тьма объяла
под завалами
видела как белеет тело соседки
мама Мария
маме не дали выйти
маму саму убили
мама теперь под детской площадкой
в неоттаявшей темноте под корнями качелей
когда-то ярко и громко
возносивших в самое небо
её чудесного сына
крест
мамы Марии
сделан из пары тоненьких реек
убийцы
мамы Марии
сказали, будто её убили
родные дети
Кирилл Пшёнников (из подборки “Мы сидели с тобой, пили белую“)
Дожив до праведных седин,
Как братья и друзья,
Мы все решили, как один:
«Нет! Проебать нельзя!»
Случалось — ни к чему скрывать —
Подобное подчас.
И вроде можно проебать,
Но нет! Не в этот раз!
Мы непременно победим —
Решили горячо!
И вот решительно стоим.
Стоим к плечу плечо.
Стоим особенным путём
Без поворота вспять!
На этот раз не проебём!!!
…и проебали, блядь.
Александра Неронова (из подборки “Никто не ищет таких, как я“)
Есть преграда волне,
Есть узда огню,
Есть молитвы негромкий свет.
Человек, которого я храню,
Доживёт до преклонных лет,
Не единожды вступит в неравный бой
С многоруким стозевным «Мы!!!!»,
Не единожды глупо рискнёт собой,
Вызволяя других из тьмы,
Не единожды будет на грани, но…
Чтоб не множить ему невзгод,
Не покажет сквозь снежную муть окно,
Как меня поведут в расход.
Он поверит, что я – там, где рёв фанфар,
Всюду в жилу, и в цвет, и в масть,
Променяла и разум, и честь, и дар
За возможность войти во власть,
Он поверит в любые слова.
Слова,
Отдающие гнилью…
Но…
Но в подкорке запишет «ну да, жива,
Лучше б сдохла давным-давно!»
Ночь-товарищ приходит на смену дню,
Льёт фонарь вертикальный свет…
Человек, которого я храню,
Доживёт до преклонных лет.
Сварит кофе, за письменный сядет стол,
Кулаками сожмет виски.
Он сумел.
Он прорвался.
Дополз.
Добрёл.
Кровью вывел хоть три строки,
Не ломался под дядю, не гнул спины,
Не лизал вертухаям зад…
За окном проплывают чужие сны,
Сосны мёрзлые шелестят.
Покрывается пятнами черновик,
За оврагом встаёт луна.
Человечья судьба – слишком краткий миг
В наши страшные времена.
Рюмка водки – не самый тяжёлый грех.
Чёрный хлеб на краю стола…
Человек поимённо оплачет всех,
С кем на время беда свела.
Тихо всхлипнет – какое же божество
Сохранило его в пути?
…Но не вспомнит имени моего.
Он меня и не знал почти.
Александра Ластоверова. Персонаж этой истории (из подборки “Кровавая Мэри“)
Я живу в однушке с краю, за высокою горой.
У меня больная печень, диабет и геморрой.
Вон сосед выносит мусор, я торчу ему косарь.
У него отжали бизнес, а я редкостная тварь.
Но я не персонаж этой истории.
Я случайно пропил совесть на соседское бабло,
Мне все лужи по колено, мне чудесно и тепло.
А сосед с катушек съехал, мусор чудится кругом.
У него в квартире обыск, он раздавлен сапогом.
А я не персонаж этой истории…
Видят камеры в подъезде, вижу я в дверной глазок,
Что в карман ему подкинули какой-то порошок.
Он уедет на три года, а, быть может, и на пять.
Я живу за тёмным лесом, мне на это наплевать.
Ведь я не персонаж этой истории…
Зарешёченные окна и с колючкою забор,
Забинтованная правда, государственный террор.
Трое в штатском притаились в подворотне за стеной.
Они грохнули соседа, а теперь пришли за мной.
Твари! Я не персонаж этой истории…
Я герой.
Владимир Шейнин (из подборки “Сильнее, чем страх“)
Девочка пишет стихи каждый день о войне.
С каждым днём эти стихи всё больней и больней.
Скальпель хирурга вскрывает глубокий нарыв:
Чувствую боль, значит я ещё всё-таки жив?
Серость кругом, черно-белым становится мир,
Каждый стук в дверь, лишь бы только don’t worry it’s me.
Как сохранить свой рассудок, по ленте скользя?
Девочка пишет стихи, ведь иначе нельзя.
В рифмы надежда укроется словно в окоп,
В час, когда всё, что осталось — дышать глубоко.
Чтоб путеводный маяк никогда не погас,
Девочка пишет стихи и спасает всех нас.
Анастасия Броварец (Ванечка) (из подборки “Народ безмозгствует“)
Законы мутятся, протесты мьютятся.
Кто за — единые, кто против — врозь.
В башке — безвкусица, в стране — беспутица.
Народ безмолвствует,
Как повелось.
По ка-, по камушку да по кирпичику
Заложим небушко из края в край —
А им всë пофигу, всë безразлично им:
Народ безропствует
В который раз.
Подвинем братушек, подвинем родненьких:
Кидай соседушек под жернова.
Вперëд — солдатики, назад — покойники.
Народ безродствует.
Засычевал.
Подкрутим телики, подкрутим радио,
Предложим свеженьких десяток шоу…
Балдеют, хавают — вот замечательно.
Народ безмозгствует.
И хорошо.
Вячеслав Иванов (из подборки “Маленькие люди“)
Это маленькие люди.
Не гноби их, коль не вник.
Оттого они и люты,
Что размер их не велик.
Суетливы лилипуты,
Мысли плоски, как доска.
Оттого и звездануты,
Что до звезд им не достать.
Оттого и кровожадны,
Что своя застыла кровь.
Разве их тебе не жалко?
Не всегда, но хоть порой?
Обними их крепко-крепко,
Прямо к сердцу прижимай.
Просто их любили редко,
Оттого и прутся в рай.
Анастасия Шакирова (из подборки “Не сбылось“)
кончился долгий путь прикатилось яблочко к золотому блюдцу
началась весна но ее не заметил никто ни ласточек ни листвы
я не прошу ракеты и танки остановиться почувствовать оглянуться
я попрошу «повернись живим»
вокруг говорят молчи будь как тихий кролик невскрытый ящик
не выходи не суйся бог выдаст свинья не съест потерпи утрись
эта земля была ко мне доброй теплой и настоящей
она горит
я не прошу весь мир послушать понять подумать хоть на полстолько
просто странно что еще целы атланты не рухнул небесный свод
я попрошу чтобы зерна в карманах тех кто пришел на эту землю с огнем и болью
тех кто послал войска в эту землю с огнем и болью
поскорее взошли подсолнухами и травой
Тома Юрьева. Сашка-Саша (из подборки “Сашка-Саша“)
Ветки снегом в окна машут.
— Здравствуй, Сашка!
— Здравствуй, Саша!
Трепетно, как пальцы в саже,
Может ей писать: «Привет»?
Смайлик-смайлик,
Скобки-скобки,
И слова не в возраст робки.
Глючат сенсорные кнопки
Зацелованно в ответ.
— Как там секция и школа?
— Ты смотрел «Игру Престолов»?
— Из ларьков пропала кола?
— Ой, сирена так орёт!
— Саша, я на фронт поеду!
Папа там, за папой следом,
Мама плачет до обеда,
А война? — да нет ее…
— Ты дурак, не вздумай даже!
Саша! Плачу! Саша! Сашка!
Там убьют тебя, дурашка
И со школы не возьмут!
— Ты не бойся, Саша, Сашка!
Нашим там дана отмашка,
Они только по военным
А по городу не бьют.
Смайлик-смайлик,
Скобки-скобки,
Зацелованные кнопки,
Жутко, страшно,
— Сашка!
— Саша!
Был еще один прилёт!
— Одеваю шапку, Саша!
Я иду! И вышел даже…
Только как дойти до ваших
в Киев?
Плачет
Не идёт.
Мама Сашке строит взбучку:
— Не пиши фашистской сучке!
Папа Саше крутит ухо,
— Он убийца и урод!
Смайлик-смайлик..
Скобки-скобки..
И заплаканные кнопки.
Пусто в черепной коробке,
А война идёт..
Идёт…
Прячет телефон из виду,
— Саша, я тебя не выдам!
как спросить, чтоб не в обиду?
В пустоту из пустоты.
— Ты теперь фашист?
Мигает
свет в подвале,
Пишет и стирает.
Батарея умирает.
Но пришло в ответ:
— А ты?
Нет друзей.
На крыльях — сажа.
Сашка-Саша!
Сашка-Саша!
Саша, побеждают наши!
Сашка, побеждают наши!
Смайлик-смайлик…
Скобки-скобки…
Чьи глаза глядят так страшно,
В уголочке буквы Зет?
Чьи глаза закрылись в Буче?
Чьи, с высотки, с самой кручи,
К Саше кинулись вослед?
Саши нет.
И Сашки нет.
Сашка.
Саша.
Анна Кузнецова. И никакого стресса (из подборки “Осень патриарха“)
на зелёном лугу улыбалась корова.
она, круглобока, весела и здорова,
смотрела на мир блаженно, легко
и фермерам всё молоко
отдавала из тучных грудей,
ну а зачем оно ей?
по лугу ходила, усмиряла подруг
когда вдруг
иногда трясся луг
от дрожи земли
или
слышалось, стонут
в соседнем загоне:
(а что-то случилось? что происходит?)
— не смотрите в их сторону
и никто вас не тронет.
(нас не касается, что не в нашем народе
…вроде)
корова мычала,
(только не громко, как бы чего не стало),
травка росла,
(уж какая есть, пусть даже и мало),
соседи стенали,
(вообще, правда, уже сколько можно,
достали).
без ярости, боли, без негатива
её донесло к концу нарратива
и снова
на зелёном лугу улыбалась корова
!другая корова!
но всё слово в слово.
хорошо, что это нас это не касается.
Галина Ицкович. Портрет поэта в эпоху перемирия (из подборки “Портрет поэта в эпоху перемирия (2014 — 2020)“)
В дедовской шляпе, презрительно хмур,
У него элегантно все, даже мат.
Он юнее юного — и поэт.
Соответственно строг и пытлив прищур
Портрета далеких лет.
У поэта пламя в сухих зрачках,
Он — позер, загадка для местных дам.
Вот — привыкшие к крови других людей
Руки — если не наемника, то врача,
В крайнем случае, мясника.
Поэт в интерьере — двери неотличимы от окон
(Ни одни, ни другие, увы, не выход).
Хочешь — рифмуй, хочешь — вой.
Потому что в его эпоху
Нет понятия «до войны», только «между войной и войной».
Краснее Марса лунки ногтей.
Запасайся впрок, а не хочешь — трать.
До начала инфляции, до инфлакса слов
Куплена поэтическая тетрадь.
Последний, юношеский портрет за полмесяца до стихов.
До начала военных дей…
Павел Федосов (из подборки “По волнам большого горя“)
Мы жили на берегу большого горя,
Пили его воду, ловили в нём рыбу,
Кормили этой рыбой детей и учили их:
«Ешьте осторожней, там полным-полно костей!»
По вечерам зажигали костры на берегу,
Собирались у огня, рассказывали:
«Мой дед утонул в горе в тридцать седьмом».
«А мой — сгинул в сорок первом».
Тем утром, стоя у окна, ты закричала —
Громко, страшно, радостно,
Я вскочил с постели, подбежал к тебе и увидел:
По волнам большого горя
Навстречу к нам шагал Человек.
