421 Views
Кто-то
Я иду, проплывают мимо,
Дни и вехи, и за спиной.
Человечье, неуловимое,
Неотрывно следит за мной.
Мама, друг, сослуживец, учитель,
Тот водитель, что жал на газ,
За спиною сплетаются нити,
Расплетенные для моих глаз.
Я ныряю, но в разные стороны,
На молекулы, стайкой рыб,
Убегает пугливо история,
Пряча в атомах цельный изгиб.
Расступается перед пророком,
Море — видишь тропу — вперед!
И тропинка, пряма, однобока,
Тебя как эскалатор везет.
Справа, слева, она — нагая,
Но к твоим припадая ногам,
Одевает, свои, одевает,
Покрывала, скрывая как срам,
Все что истинно, все что верно,
Все что трепетно в каждом дне,
Только, нужно ли?
Ртуть и сера.
И запаянный тигель в огне.
Если стенки прорвешь — истлеешь,
Уж сиди, в заключении своем,
Кто-то варит, извне,
Кто-то верит.
Пока в этой пустыне бредем.
Задыхаясь абсурдом, бредом,
И разорванностью страниц.
Я иду. И за мною следом,
Кто-то соткан из сотни лиц.
Трилог
Задыхаюсь под взглядами, взглядами,
На секунду сползающих лиц.
Я живу под снарядами, ядами,
Под прикладами змей и лисиц.
Различать обучает история —
Кто вчера в тебя будет стрелять.
Аз и Ижица рвут территорию,
Распиная простертую Ять.
И под драпами и под ситцами,
Прохудилось совсем подлицо,
Проступая под странами, лицами,
Чешуей драконьих рубцов,
Потешается археология,
Что в печать плювиальных низин,
Мы войдем фрагментарной трилогией,
Обезьян, образов, образин.
Я крамолой изгложена заживо,
Словно тлёю изъеденный лист,
Все что нажито, сложено, — сглажено,
Хрипы слова срываются в свист.
Остается, поправ геометрию
Граней изометричных узлов,
Из последних сил вспучиться недрами,
В небо бросив всю тупость углов.
Молитва
Как этот город нынче черно-бел,
Как год стал бесконечною зимой,
Как человек, о Сильный мой, посмел,
С твоей палитры смыть все краски, до одной.
О Мудрый мой, о тень любых следов,
Зачем все рты вокруг теперь жуют смолу,
О, Нежный мой, где твой извечный кров,
Хотя б для нищих духом и волхвов.
Нет крова, красок нет, нет слов, нет островка,
Где лютой пеной бы не пенилась обида,
Объединяя и того, чья поразит рука, и тех
Кто будет поражен и стерт из вида.
О, Слабый мой, твой крест так легок стал,
Подпрыгнул на весах и потонул в купели,
Молись за нас, с креста, как с колыбели,
Смотри на тех, к кому ты воззывал…
Мы — Аз Воздам, мы свет и жерло тьмы,
Мы создаем богов и топим в лужах,
Любимый мой, ужасны, страшны мы,
Не приходи,
Даже когда ты станешь очень нужен….
Вторая молитва
На привокзальной улице,
У городской межи,
Молится кто-то, сутулится,
Пятна смывая ржи.
Смотрит в окошко,
Жмурится,
Индустриальных широт,
На привокзальной улице,
Третье окно от ворот.
Зябко и стекла потные,
Стенами лезет парша,
Воют собаки голодные,
Стынет под снегом межа.
Там за межою пригородной,
Бьет за вагоном — вагон,
Поезд, небесный, выгоревший,
Ходом из стука — в стон.
Стены в глубоких бороздах,
Стелется инфразвук,
Молится тот, кто молод был,
Веки смежаярук.
И на стене фотография,
Дань золотой поры,
Город,
Гологофография,
Год начала Игры.
Рельсовая логистика,
Ржавое полотно,
Слабая эквилибристика,
Слов — «что уж все одно…»
Стылые, стылые вечности,
Грузы выходят вон,
Из пункта А: Человечество,
В пункт прибытия Б: Вавилон.
Не вовремя
Не вовремя, а что вовремя в эту эпоху мерзкую?
Не знаю, кому уж слова эти нужны,
Чем больше вы истязаете Пушкина и Достоевского,
Тем более я понимаю — мы из разной страны.
Не стоит меня посылать за кораблем недалекими далями,
И так уже на-посылали, словно тут у меня нет войны,
Этими вашими гримасами, «факами», нет, не медалями.
Те кто воюет — воюют, а вы — крикуны.
Те, кто стремится стереть из моей памяти,
Тот язык что мама дала мне, не Путин, мама — вам не отнять,
Всё на пути пиная, своих же пиная, Господи, нету тут святости,
Словно как перед входом в рай, кожу просили бы снять.
Мы из разных стран, может нет на карте ее,
Я придумаю, ту Украину, где счастливы все, все дружны,
Ту, что люблю, ту, что знаю, ту что поет — не орет,
Ту, что выйдет правой, а не обезличенной из этой войны.
Ту, что любую культуру, хранит, где слово — свободное,
Где могут жить все, жить, и немых колыбельных не петь,
Надо же, вся страна сидит, окровавленная, полуголодная,
А вы своим уже тычете — «геть» да смерть.
Я за страну справедливую, светлую, святую,
Я за Волынь и Киев, Днепро и Львов,
Но, я не готова, наряду с пришедшими супостатами,
В кучу одну и своих же валить,
Тут все проливают кровь.
Русскоязычные мальчики и украинские,
Нас защищают,
Вернутся, а вы им – языками ломать кадык?
Ну, причем тут язык, скажите мне,
Я не знаю.
Я не привыкну к этому.
Может, кто-то уже привык.
* * *
Однажды я спал на стене,
Во сне,
И проснулся во сне
И понял,
Что спать на стене
Неудобно мне,
И спина от стены теперь ломит.
Я снова заснул, во сне
Во сне.
На диване
В уютном доме.
И во сне я увидел,
В окне, в окне,
Окошко в оконном проеме.
Я в окошко полез, но заснул
Во сне,
Одна там нога,
Одна тут.
Под одной ногой вырос синий лес,
А другую хорьки грызут.
Я хотел сбежать
В этот синий лес,
Но хорьки не давали спать.
И тут понял,
что я глубоко залез,
И забыл, как дышать.
Дышать.
Вспоминал, вспоминал,
В этом синем лесу,
Как во сне там ногой стою,
Как, всегда, под прилеты стихи писал,
А теперь что-то сплю, да сплю…
Иголка
Я не наделала грехов,
Стихов — мазков в проливах строчек,
Полны карманы.
Пусто-строчий.
Шифрованных штрихов и точек,
И траченых золотников
Тропы увечного пирата,
Штрих-точка, штрих ноги косматой,
И точка от протеза слов.
Но не наделала грехов,
Не совладала, не сумела,
И нашла такое дело,
Где кровью платят за улов,
Я не наделала грехов,
Наделать бы такую кучу,
Чтоб не казаться хуже-лучше,
Смешаться с запахом веков.
Стучать колодкой, хвастать шрамом,
Лежать под солнцем наглым хламом,
Собрать букет в надсадной драме,
Полишинелевых пинков.
Бродить, прорыбленым истоком,
Кровавой жижи, жмясь к углам,
Пасть, как к раблезианским строкам,
В колени к грешным старикам,
Все испытавшим, все поправшим,
И тьму, и вонь, и кожный зуд,
Толкаться полноправно падшей,
Среди Исусов и Иуд.
Но, как иголка в одеяле,
Все сквозь меня, я сквозь нее,
Во мне для жизни много стали,
Для смерти тупо острие.
Прохожий
От плача, от боли, от дыма,
Прогоркли сквозные дни.
Прохожий проходит мимо,
И шепчет: «Господь-сохрани».
Ведро принесли серафимы,
Багор притащили они,
Прохожий проходит мимо,
Но шепчет: «Господь-сохрани».
Купина — неопалима,
Изрек, проходя, Поэт.
Прохожий проходит мимо,
Поэт тепло машет вслед.
Воронок немытыми чашками,
Свой общий оставив след,
Потерянными близняшками,
Идут — Прохожий, Поэт.
Никак, хоть карманы выверни,
Не сообразить на двоих
Хоть святы, но, малокалиберны,
И тело, и дух, и стих.
Не предусмотрен настройщиком,
На взрыв — музыкальный слух,
А тело — отмоют мойщики,
Молитва — обманет дух.
Уйдет, замерзая заживо,
Душа в соляные столбы,
И словом одним Воскресавшего,
Она не воскреснет, увы.
На столбиках — будет крыша,
Под нею — скупой уют,
Прохожий прошел и вышел,
Туда — где тару сдают.
Судный день
Когда уже видно дно,
Когда в небе черный дым,
Я вижу, что нам дано,
И днем обойтись одним.
Чтоб был от беды выходной,
У всех, как седьмица богова,
И малой такой ценой,
Могли мы достигнуть многого.
Один всего только день,
Ну назови — хоть судным,
И каждый, отбросив лень,
Пусть сделает то, что не трудно.
Поэт не споет пустого,
Солдат не возьмет ружье,
Учитель излечит словом,
Целитель раны зашьет,
Аптекарь мел не продаст,
Грабитель, добро вернет,
Властитель вдруг не предаст,
И в уши… не нальет.
Приложат к ожогам — лед,
Приложат к картине — талант,
И правому делу — ход,
И в доме покой и лад,
И песне высокий смысл,
И елочке — хоровод,
Ученому, здравую мысль,
И старику – уход.
Руке — теплых рук пожатье,
Ногам — поудобней каблук,
Девчонке — красивое платье,
Мальчишке игрушечный лук.
И птице побольше крошек,
Закату — лягушек хор,
Жене золотые сережки,
Мужчине — коня и простор.
Голодному — по котлете,
Печальному — по цветку,
И в окна прохладный ветер,
Ладоням — по роднику,
Прощения — не прощенным,
Крещения куполам,
Свободы — отягощенным,
И домовых по углам,
Влюбленным — святое ложе,
И каждой иголке — нить.
Пройдет день, и мы не сможем,
Иначе и хуже жить.
Мы ясно увидим сходу,
По сердцу и по уму,
Кто против, кто за свободу,
Кто против, кто за войну.
И пусть все, кто против счастья,
Берут любую из стран,
Друг с другом играют во власти,
И спорят, кто их тиран.
Но слабого не достанут,
И юных с пути не собьют,
и глупого не обманут,
И верного — не убьют.
А мы без их канители,
Под мелким грибным дождем,
Свое будем делать дело,
Светясь каждым судным днем.
* * *
Мы все стремимся к истине, вплотную,
Никто не подошел, но каждый видит суть,
И ту, идущую бок-о-бок но иную,
Наш самый сильный аргумент – пожестче пнуть.
Утеряна культура диалога.
Скажи люблю – воспримут как плевок.
Как будто лично мне ломает ноги,
Невнятный странный шаг идущих рядом – ног.
И шли вдвоем. Под брань пищит озвучка.
Ученый и святой.
Дошли – подлец и аморал.
Не к истине дошли, дошли до ручки,
Той двери, что никто не открывал.
Тома Юрьева
49 лет. Педагог по образованию. Жила в Одессе, находится в Одессе и сейчас - во время войны. Писала в течение всей жизни, но редко. С войной стала писать каждый день, видимо просто потому, что появилась потребность высказаться. Нигде не печаталась, первая публикация - на "Точке Зрения". Публикует на своей страничке в Фейсбуке стихи и аудиосказки.