500 Views
разговор
– И вот шли мы тогда по улице, песни пели…
– А зачем вы их пели?
– Потому что мы так хотели.
– Ну… вас об этом заранее попросили?
И когда вы пели, вами кто-нибудь руководили?
Нет, никто не просил, не руководил,
и пели, кто что желает.
Было правило: кто песню предложит,
тот ее и запевает – и до конца допевает…
Моя подружка Олеся любила про черного ворона,
а еще про мороз-мороз, про малиновку и рябину.
Она говорила, что песня должна быть с припевом –
ну или хотя бы длинной,
а сама выбирала песни всё больше короткие и без припева.
– А тогда ты была красивая?
– Я-то нет, а Олеся – очень. Прямо как королева.
– А я ее знаю? Куда она делась?
– Не помню. Уехала. Все уезжали.
Мы с ней долго потом переписывались,
потом перестали…
– И что, вы прямо по улице шли, и пели,
и на вас внимания не обращали?
Ни полицию не вызывали, ни в тюрьму не сажали?
Ну бабушка, почему ты так смотришь? Вы могли бы мешать,
создавать движенью помехи,
заражать прохожих людей…
А почему всем хотелось уехать?
– Не всем, кто-то не смог, а кто-то нарочно остался,
чтобы наш уличный хор продолжался и не прекращался.
У нас был такой парнишка, играл на гитаре,
вообще-то по паспорту Лёша.
Но мы звали его Берендей.
Мы у него и встречались…
Собирались на выходных, учили слова, подбирали аккорды… …чай пили, берендейские пряники ели…
– Хорошо, что ты не уехала. Кто бы тогда мне рассказывал
про то, как вы пели…
Фолия верде
Там, где зеленая лента
яблоневых садов
покрывается белой и розовой
кипенью белых цветов,
где жемчужная россыпь бутонов
на ветках вишен и слив,
там твоя серебристая флейта
насвистывает мотив,
и я все твержу его,
когда счастье подходит близко.
Там, где серые сумерки
крадутся из серой норы,
где скользят переулком призраки
позвоночных и тощих рыб,
где в подъезде мигает лампочка,
где всегда как перед войной,
там твоя сухопарая дудочка
поет о реке другой,
и я все иду за отблеском звуков,
и берега все ближе.
Там, где звезда взлетела
в сумасшедшую вышину
и сияет зеленым блеском,
озаряя эту страну,
где усталая королева
режет яблоки для пирога,
где поёт перелетная птица,
где олень – золотые рога,
где за окнами пух тополиный,
и весь двор им уже занесло,
где волною летят гальярды,
где осы бьются в стекло,
где воздух двоится, троится
и тает среди домов…
Там поёт перелетная птица,
с деревянной розеткой птица,
и я все жду её песен,
зеленых, как ленты садов.
И счастье почти что рядом…
Семьдесят восьмой день
Мне опять не хватает сил,
на простые глупые вещи,
на встать – и пойти в магазин,
просто выйти
из дома, реторты, стекла.
Мы вчера на бульваре пели
старые-старые песни,
и только рот открывали,
а песня сама текла.
Текла-текла-протекала,
сама себя повторяла,
про ворона, про могилы,
про белую руку с кольцом,
мы пели себе выпевали,
нам люди монетки кидали,
а друг мой сидел напротив
с опрокинутым в бездну лицом,
потому что все это было.
потому что все уже было.
и об этом песни сложили.
и даже успели забыть.
И вот мы её отворили –
эту песню – как кровь из жилы.
И она вытекает чёрной рекой,
и её мне не остановить…
* * *
О драгоценная Кровь Христова,
трепещущая, как роза
на черных колючих ветвях.
О драгоценная Кровь Христова,
запекшаяся на железе,
на ржавой и злой броне.
О драгоценная Кровь Христова,
сочащаяся по капле
сквозь грязный бинт на руке.
О драгоценная Кровь Христова,
переполнявшая сердце,
хлынувшая изо рта.
О драгоценная Кровь Христова,
излившаяся на камни,
смешавшаяся с землей.
О драгоценная Кровь Христова,
возрождающая надежду,
прожигающая насквозь.
О драгоценная Кровь Христова,
которой нас искупили.
которая в нас, человеках,
не замолкая кричит.
Las zorras tienen guaridas
Бегом до оврага,
забиться глубже в нору,
укрыться хвостом
и твердые уши прижать,
там пахнет землей,
в земле хорошо лежать,
дрожать и не думать,
а можно и подремать,
но главное – не выходить,
не вылезать.
Дурак-скарабей
цепляет земную кору,
катает свой шар
из солнечного дерьма,
фиалка цветет,
хватило дуре ума,
у самого лаза плясать,
на жиденьком стебельке,
на легоньком ветерке,
Смотреть на жука и фиалку можно,
нельзя вылезать.
День, и сумерки,
выходит луна ввечеру,
шерсть серебрит,
щекочется в облаках,
ночь проходит,
в холодных черных руках
несет лихорадку,
звон, медный вкус ключа,
запах тленья и папирос, и за
нею псы идут, недовольно ворча,
нельзя, вот сейчас нельзя,
вот совсем нельзя.
Когда они все же узнают,
что значат мои
внезапные командировки
ну что сказать,
цветы поливай, не волнуйся,
еда в холодильнике,
я на три дня,
ну много четыре,
нет, не звони, нельзя,
нельзя вылезать…
…Las zorraz tienen guaridas…
Newmenor
Завтра будет парад победы,
давай приготовимся лучше.
Все, что нам остается –
хранить нашу гордость и честь.
Вот портрет твоего прапрадеда,
капитана Железного флота,
и моего прапрадеда, –
это лучшее, что у нас есть.
Мы возьмем их завтра с собою.
Как будто они еще с нами,
мы построимся утром в колонну –
и пойдем, сомкнувши ряды.
Наша земля прекрасна,
наш язык – правдив и свободен.
Мы чтим нашу чистую память
под толщей тёмной воды.
Древняя наша столица
на дне чернейшего моря,
мы не простим убийцам
и не забудем, нет.
Однажды мы перепишем
позорную лживую книгу
о нашей великой Отчизне.
Да сгинет Аккалабет!
Мы веками живем на чужбине,
мы дети пятой колонны,
кровь предателей в наших жилах,
но дух в нас уже иной.
Завтра будет парад победы
под знаменем Ар-Фаразона.
И наше с тобой поколение
называют новой волной.
Под утро
Они взрывают этот мир,
они сжигают этот мир,
сползает краска по стене,
вскипает пеной красота,
пылает занавесь небес,
рыдают в пламени леса, –
и обнажается на миг
сплетенье мировых основ,
как арматура, как штыри,
как ржавый сцепленный металл,
и обнажается язык,
и в пустоте висят слова,
и все конструкции видны,
и мир, который создал Бог,
вдруг начинает говорить
темнее, четче и страшней.
Надрывно воют города,
гремят глаголом небеса,
идет война, и мир кричит
железным страшным языком,
Как защититься нам от слов,
с которых сорван был покров,
когда встает оно в ночи
средь бездны, сажи и огня –
и за обрушенной стеной
тяжелый Алеф, страшный Шин,
и надвигается на нас
нечеловеческий язык,
и буквы рдеют в черноте.
И мир повис, как полотно,
срываясь с буквенных полос
и рассыпаясь в темноте.
Кружась по воде
Вишня, черешня, ангел благой,
серое небо под лёгкой стопой.
Там, за оградой, шиповник цветёт,
мир незаметно по водам плывёт.
Дальше и выше, больней и острей,
все заполняя любовью своей,
воды баюкают мир на волнах,
арфы под ветром звенят на ветвях.
Вишня, черешня, ангел благой,
сердце небесной водицей омой,
чтобы нашло себе тихий ночлег,
чтобы качалось в течении рек,
чтоб исцелилось от боли сполна,
чтоб от него отженилась война.
Вишня, черешня, ангел благой,
дай нам прохладу, пошли нам покой,
чтобы не помнили мы о беде,
вдаль уплывая, кружась по воде.
Мanemus invicta
Вечереет. С серого неба
на море, зеленоватое на изломе,
льётся дождь, и мокнут
пляжные зонтики из соломы,
и мокрый песок разглаживает
прибой своими волнами.
Это останется с нами.
Мы взрослые. Наше время
давно позапрошлое время,
те, кто остались такими же, – тех единицы,
кто не перешли алкогольную грань,
не улыбаются нам с того света,
не пожали плечами вослед,
не смотрят через бойницы,
кого не стесало имперское бремя,
повторяюсь, мой друг,
не от “империи”, а от “империо”. Это
непростительное заклятье
есть самоналоженное проклятье.
В вашем замке, я знаю,
до сих пор хранится ваш меч,
а в моём потаённом покое –
штабеля пожелтевших и пыльных книг
и зеленая шляпа, которую моль не доела.
Тает лёд в стакане моём с “куба-либре”.
Две “маргариты”, одна за другою –
Знали бы раньше мы, книжные дети,
как, выкроив узенький час
средь терриконов работы и важного дела,
будем молча смотреть на дождь
посередине войны.
На веранде нейтральной страны.
Как будем курить –
и делиться огнем и пачкой табачных изделий,
как тучи летели над нами,
и огни над заливом летели,
как летели часы –
и как пролетали под этим дождем
серокрылые чайки, и как, обнявшись,
как принято между друзьями
напоследок – увидимся ли? может статься, и да,
ну а может – и вряд ли, – хватило б отваги, –
мы уходим писать свои бесконечные саги,
мы углубляемся каждый в свой лес,
подъезжаем к подъемным мостам,
раздвигаем розы руками.
Это останется с нами.
Тикки Шельен
Тикки Шельен - творческий псевдоним музыканта, поэта, прозаика Марины Богдановой. Родилась в Санкт-Петербурге, жила в Москве. Наиболее известный музыкальный проект - группа «Башня Rowan» (1995-2010). Неоднократно выступала на фестивале "Зиланткон" и других ролевых конвентах. В настоящий момент живёт в Варне, Болгария.