455 Views
* * *
За нами не было богов и не было погонь;
мы были тьма, и пили тьму, скопив её в руках,
и в первородной темноте кормили свой огонь,
укрыв заботливой рукой его от сквозняка.
За нами не было царей, зверей и упырей —
мы просто были, как вода рождается в лесу,
где солнце стало янтарем в полуденной коре,
где превращается смола в медвяную росу.
Сейчас, как разрывной фугас, весна ударит в нас;
и смерть садится к нам за стол, ложится к нам в кровать.
— А что за стук, мой добрый друг, никак, уже весна?..
— А это нас, мой друг пегас, идут арестовать.
А это нас, мой друг Фагот, настигли времена:
мы сеяли печаль и боль — и вырастили смерть.
Нацелена чужой рукой, на нас летит весна,
и распускаются огни, прекрасные во тьме.
И каждый молвит про себя, и вслух, и на разрыв,
и сообразно своему уму и форме рта:
философ — “ох”, и блогер — “лойс”, и мастер — “стоп игры”,
собака — “гав”, корова — “му”, а мы с тобой — “кабзда”.
Я не хочу чужой земли, ни грамма не хочу —
у третьей мировой весны на всех достанет рук.
Но если падать — только чтоб упасть плечом к плечу
обратно в полдень золотой в сияющем бору.
* * *
Нет весне, нет волне или городу Варне —
угадай с полуслова, чему ещё нет.
Слышишь голос на части разорванных армий —
замирающий шепот течет в интернет;
убегай от названия, как от психоза,
как бегут горожане в ночное метро…
Только роза всё пахнет и пахнет как роза,
а сгоревшая кровь — как сгоревшая кровь.
* * *
сломалось небо без четких линий,
вчера был день, а сегодня — синий,
настала ночь, а за ней — окружность,
луна отражается в черной луже,
вода зацветает постылой медью,
я муж себе и жена посмертью
такая малость, такая милость —
я помню то, чего не случилось
я помню всё, что однажды было,
в ночи костяная бредет кобыла
у автомата в руках солдата
и цвет гранита, и вкус граната
вода и кровь — не родные ль сестры
вчера был нож, а сегодня — острый
вчера сломалось, сегодня полдень
мы помним всё — ничего не помним
и я была костяная лошадь,
и я брела тропою усопших,
сквозь полые ребра луна светила —
и всё, что будет, однажды было
* * *
Подай дураку стеклянный меч,
в нагрузку дай оловянный лоб,
чтоб он, дурак, прикинул в уме,
последствия битвы понял чтоб.
Пошли ему журавлиный клин,
Ивану, не помнящему родства, —
мол, зелен клён, поминален блин,
похмельна с вечера голова.
В соболий мех да лебяжий пух
золой и кровью впиши строку:
где дом стоял, прорастёт лопух —
чтоб стало ясно и дураку.
Куда возвращаются журавли,
когда вода становится кровь?
…сосновый бор, лебединый клич,
малиновый звон, деревянный гроб.
* * *
Где-то всё это: Богу — богово, небу — небово,
а под зелеными сводами служит обедню Дит.
Нет никакого “мы”. Никогда и не было.
Страшную рожь посеяли, завтра земля родит.
Что там взойдет из тени и перевоплотится
сквозь беспредметность речи о сути добра и зла?
Вздохами воздух меря, к морю летит синица,
море встает навстречу, мир сгорает дотла.
* * *
Осторожно, идёт деконструкция мифа.
Веры нет на земле, и надежда издохла, как
камень катится вверх под руками Сизифа —
камень падает вниз, птица падает в облако,
кони падают в клевер, пряжей тянутся корни,
прошивая насквозь синеву небосвода.
Опрокинутый в ночь, как лицом в рукомойник,
я глотаю тяжелую чёрную воду,
растворяюсь, теряюсь, не знаю, не помню,
и, покуда во рту растворяется слово,
это шут или маг собирает в ладони
не осколки стекла, а осколки былого.
Никому, ничего — это памятник прошлого,
средний палец навстречу грядущим годам.
Это рушится миф, и тяжелую дрожь его
неживая смывает вода.
* * *
Не проснуться от абсурда,
не сойти на остановке.
Бьётся белая посуда
в тишине посудной лавки.
Поднимаясь по спирали
в лапах новогодней ели,
уклоняясь от шрапнели,
полимеры мы просрали.
Полумеры устарели.
Самоходной гаубицы
и господней голубицы
распростёртое крыло.
Никому не повезло.
Человечество — как сумма
накопившихся ошибок
выжившего. И посуда
разлетается в большие
и звенящие осколки.
И вонзается в мишени.
И пока боеголовки
выбирают направленье
и фарфор в посудной лавке
разбивается со звоном,
я люблю тебя — вполглаза,
радиоактивным фоном.
Театру Ермоловой
Выступают на сцену белёсые дни,
оборачиваются ночами.
Не задумавшись, молвишь: “театр войны” —
и слова наполняются смыслом иным:
изначальным, безмерно печальным.
Через веси и грады, расстрельные рвы
протеки, как вода из сосуда,
руслом речи-реки от Тверской до Невы
обойди маяки, возвращаясь к живым,
принимая обыденность чуда.
Там, где лезвие новорождённой луны
полновесною станет луною,
с металлическим скрежетом движутся сны
между занавесом — ещё не стальным —
и кирпичной щербатой стеною.
Чередою друг друга сменяющих лун
сон не приговорён к высшей мере —
только красная лужа на белом полу
и потерянно плачет в далёком углу
одинокий нетрезвый Сальери.
Ольга Говорина
37 лет. Родилась и выросла в сибирской глубинке, окончила филфак ИГУ в 2007-м. Сейчас живёт в Петербурге, работает редактором, пишет стихи и прозу, страстно любит театр, кино, лошадей и Серебряный век.