173 Views
Неожиданный для меня текст. Нечто близкое к кинематографу. С самого начала образы видимы и осязаемы. Этакий психологический триллер, реализованный в художественном слове.
В рассказе «Трава» читатель столкнется явлением, которому трудно найти точное определение. Композицией рассказа управляет динамично развивающаяся мысль героя. Все описанное проходит сквозь призму сознания психически больного человека. С первых же строк становится понятно, что перед нами своего рода эксперимент – игра образами, речью героя, традиционными элементами композиции…
Анна Болкисева
Вообще-то я человек городской и не мыслю себя без атрибутов чисто городской суеты и символики городского быта: горячей воды из труб и центрального отопления в сезон. Мне страшна даже сама идея – оказаться вне городской черты навсегда, лишившись достойной, не отягощенной физическим трудом на воздухе жизни. Но и без этого я тоже не могу. Раз в месяц у меня должно быть это. Я готов ради этого на величайшие жертвы в своей жизни, потому что это есть нечто, без чего моя жизнь представляется мне тусклой и однообразно похожей на сотни миллионов других муравьиных судьб и судьбишек вокруг меня. И только это дает мне острое ощущение того, что я отличаюсь от всех, обладая даром испытывать уникальные чувства и переживать единственные в мире, а возможно, и во всей вселенной, ощущения.
Это начинается так. Я сажусь в переполненный огородниками и загорелыми коренными жителями вагон электрички. Конечно, я бы мог ехать на машине, но тогда я не в полной мере могу наслаждаться этим, поскольку мысли мои обременены соображениями, слишком далекими от этого…Чтобы не перегружать себя и отрешиться от городской жизни полностью, я предпочитаю пользоваться таким явно не городским видом транспорта. Я еду в тамбуре или сажусь около окна, зорко высматривая место, где мне, по моему мнению, следует сойти в этот раз. Все происходит само по себе, когда я вдруг выхожу на какой-нибудь невидной станции или полустанке подальше от Москвы и, сразу оставив натруженную ногами тропу, углубляюсь в лес. Я обычно не знаю, как далеко придется идти, и поскольку выбор направления чаще всего случаен или хаотичен, стараюсь запоминать дорогу. Я иду, внимательно глядя под ноги и в просветы между деревьями, потому что ищу правильной формы полянку или прогалину в лесу, со всех сторон надежно окруженную деревьями и поросшую мягкой средневысокой неостролистой травой обязательно свежего, по-лесному глубокого зеленого цвета. Трава – самая весомая часть этого ритуала и ощущения. Она должна быть именно такой, как нужно: не слишком вертикально растущей, желательно чуть примятой, не слишком влажной, но и не сухой и ломкой, с сильным травяным ароматом слегка подрубленных стеблей, без длинных колючих метелок-петушков, с узкими удлиненными пластинками, а самое главное, она должна быть не тронутой никем: ни зверем, ни человеком. Если вокруг я замечаю следы чьего-то присутствия, то тут же ухожу. Мне нужна только девственная полянка, и я никогда не прихожу дважды в одно и то же место. После этого я не могу видеть то, что только что было ареной и самим смыслом действа. Поэтому я очень придирчив в выборе полянки и особенно травы. Но уж если я нашел то, что ищу, то радость моя не имеет предела, хотя она и не выходит наружу спазматическими толчками и полубезумными криками. Я внимательно исследую полянку на предмет залысин, неровностей, кочек, муравейников, случайных грибов, шишек или лужиц воды. После этого выбираю то самое место, где происходит это. Я аккуратно снимаю с себя всю одежду. У меня белое, немного рыхлое тело горожанина, покрытое загаром лишь вдоль воротничка рубашки и на кистях рук. Я стою обнаженный на ветру и медленно отвыкаю от давящих ощущений на теле от многочисленных резинок, ремней, узких горловин и перегруженных карманов. Потом я медленно опускаюсь в траву: сначала сгибаю колени, и тогда к ним прикасаются первые, самые высокие и упругие стебельки; потом в траву погружаются мои бедра, широко расставленные от напряжения, подрагивающие в мышцах голени и сразу же покрывающиеся мелкой гусиной кожей; вслед за бедрами уходит спина, покатая, покрытая сеткой родинок и следами прошедших гнойничков; за ней опускается голова, и вот я уже распластан в траве, обнаженный, беззащитный, дрожащий земляной червяк, вздрагивающий от малейшего шороха и прикосновения. Я лежу не двигаясь довольно долго и пытаюсь расслабиться. Сначала мне не удается, однако вскоре я совсем отвлекаюсь от мыслей о себе и с удивлением замечаю вокруг себя параллельный мир. По земле и по стебелькам травы деловито ползут муравьи. Время от времени кто-то из них оказывается на мне, но мне уже все равно. Летают крохотные мошки, а иногда и большие жирные мухи и даже слепни. Я мужественно терплю их прикосновения и укусы. Сороконожки, жуки, гусеницы, бабочки – все они пересекают мой живот, возможно, представляющийся им огромной белой пустыней, поросшей редкой белесой травой. Прямо надо мной висит огромный золотой шар нестерпимого белого сияния, и я отвожу глаза, в которых тут же начинают плясать густо-сине-зеленые тени. Я закрываю глаза и вслушиваюсь в шелест травы. Постепенно я начинаю слышать отдаленный гул поездов, шуршание шин по проселочной дороге, шаги проходящих животных, подземную жизнь насекомых, рост грибов. Но самый сладостный звук издает сама трава, когда по тонким сосудикам из земли к солнцу рвется влага, которую качают грязные, лишенные цвета и света корни, когда ее стебли распрямляются под твоим телом, начиная медленно врастать в кожу, вены, мускулы спины и ягодиц, когда, подчиняясь ветру, стебли с оттягом опускаются на грудь и живот и окончательно запутываются в колечках волос, когда легкие метелки трутся о внутреннюю поверхность бедер и паха, вызывая мучительное желание стряхнуть с себя вкрадчивые прикосновения. Эти звуки захватывают меня полностью, я подчиняюсь внутреннему ритму, пульсирующему на самом дне зеленого океана, и постепенно я оказываюсь вовлеченным в таинственный оборот веществ, стирается всякая граница между моей и зеленой плотью, они врастают друг в друга, в меня вливается могучая многорукая и многоногая сила травы, и я начинаю чувствовать необыкновенной силы возбуждение. Мое тело наливается упругостью, мышцы становятся гибкими, мощными и в то же время вкрадчивыми и нежными, мой пах разглаживается, кожа натягивается и приобретает слабо-зеленый оттенок, я весь расту навстречу солнцу конусообразным, удлиненным телом. Мозг мой ясен необычайно: я слышу, вижу и чувствую все одновременно, я предвкушаю и наслаждаюсь, я расту и умираю, я оживаю и размножаюсь. Это ощущение невозможно передать человеческими словами, да я и не умею говорить в такие моменты, ибо у травы нет жадного зубастого рта. Ей знакомо только одно поглощение и слияние, и я полностью поглощен травой. Однако и я поглощаю траву, и я высасываю из нее все ее жизненные соки, и я беру ее в себя, овладеваю ей без остатка. Нет ничего, что бы я не знал и не слышал про нее, что бы я не всосал в себя, что бы не успел пропустить сквозь свое новое тело. Возбуждение мое нарастает и, наконец, прорывается слабым вздохом-шелестом, когда по стеблям стекает густой сок, тут же жадно впитываемый травой, землей, насекомыми. Еще долго я лежу без движения, усилием воли отделяя свои стебли от конечностей травы, разделяя артерии, вены и сосуды, разрывая наши общие корни. Вскоре я открываю глаза. Я по-прежнему лежу на высветленной солнцем поляне, вокруг меня опустошенная, примятая, безжизненного белесого цвета трава, издающая сильный неприятный запах подмокшего сена. Тут и там валяются безжизненные корни, вырванные из земли. Мне становится холодно и неуютно, и я одеваюсь. Больше я никогда не возвращаюсь в это опозоренное мной место. Однако через месяц мне отчаянно начинает недоставать боли от травы, прорастающей сквозь тело.
Я живу так много лет. Я не чувствую себя особенным или одиноким. Мне вполне хватает моих немногих коллег и редких знакомых. Я не могу сказать, что меня пугает отсутствие женщин в моей жизни. Я слишком серьезен и увлечен собой, чтобы заинтересоваться одной из них. Но при этом я не слишком глух к красоте. В одну из своих последних поездок за этим я увидел одну девушку на станции. Она поразила меня тем, что так же напряженно вглядывалась в необозримую даль луга, пытаясь передать цвет и ощущение грубому куску холста при помощи тонкой кисточки в изящной руке. Я был тронут и очарован. Вечером дома я понял, что хотел бы взглянуть на то, что оказалось на картине. Совершенно наугад я поехал той же дорогой ровно через неделю и почти не удивился, встретив ее на том же месте. Тот же напряженный взгляд, изогнутая рука, пшеничного цвета волосы, стройное, неопределенного возраста тело и скуластое, чуть присыпанное веснушками лицо. В ней было что-то милое, трогательное и в то же время сильное и гибкое, как в стеблях молодой травы утром, когда их покрывает тяжелая россыпь росяных капель. Казалось, под одеждой она была слабо-зеленой, словно неокрепший стебелек, приподнявшийся над землей. Она даже не удивилась, когда я подошел к ней с просьбой позволить взглянуть на картину. Мы познакомились. Она оказалась художницей без определенной работы и места. Последнее время ее интересовали сельские пейзажи, и лето она проводила в деревне, вышагивая часто и помногу в поисках подходящей натуры. У нас были схожие взгляды, и скоро мы стали ходить вместе. Я, конечно, не собирался доверять ей это, мы слишком мало знали друг друга, но мало-помалу знакомство наше перешло в дружбу, а потом и нечто большее, во всяком случае, с ее стороны. Она стала проявлять нетерпение, я ясно видел это по ее зеленоватым глубоко посаженным глазам. Ей хотелсь узнать меня ближе, чем ей это удавалось, я же боялся отдаться непонятным и незнакомым мне ощущениям. Я понимал, что между нами находится огромная пропасть, граница, ключ к которой считается давно потерянным, но так ли уж мне хотелось, чтобы его нашли?
Она стала торопить меня. Во время наших совместных прогулок она как бы случайно брала меня под руку, прикасалась ей к плечам, груди, обхватывала меня сзади, плотно прижимаясь ко мне всем телом. Сначала я не придавал этим забавам значения, однако, она пошла еще дальше. Однажды мы сидели на чудной полянке в лесу. Она рисовала, я наслаждался высоким чистым небом. Вдруг она резким, но грациозным движением стянула через голову платье-робу и осталась совершенно голой. Ее тело поразило меня. Оно вовсе не напоминало неокрепшие слабые побеги травы у самой земли. Напротив, оно было тугим, нежно-золотисто-розовым и пахло не мокрой зеленью, а потом и соками взрослой женщины из плоти и крови. Оно было привлекательно, это тело, но оно обладало весом, объемом и настойчивым ароматом желания. Трава никогда не бывает столь навязчивой, плотной и густой, словно хорошо взбитая сметана. Несмотря на внешнюю стройность, ее тело было развитым телом привыкшей к ласке и любви женщине. Она подошла ко мне и ее грудь заслонила солнце. Под сосками текло расплавленное море золотого и красного цвета, волосы отливали медью, между ног прорывались косые лучи, бившие мне прямо в глаза и ноздри. Я вдохнул солнце, запутавшееся между ее бедер, когда она села на меня. Мне было неловко и неудобно, острые стебельки травы впились в обнаженную спину, муравьи ползали в канавке ягодиц, подмышками шелестела трава, когда я неуклюже обнимал ее онемевшими руками. Пот тек по моему лицу, я остро пах зверем, но мое тело подчинялось ее силе. Ее руки были не такими мягкими, как метелки травы, груди – не такими упругими, как стебли ковыля, язык – не таким горячим, как упавшие с неба лучи солнца, и все же тело отозвалось знакомой болью на ее грубые ласки. Я с горечью почувствовал, что мое движение навстречу небу было неполным и не всепоглощающим, и всплеск, увенчавший это стремление, не помутил моего сознания. Мне было холодно, неудобно и одиноко на этой вытоптанной нами поляне с девушкой, лежавшей без движения на моей груди. Я высвободился, оделся, кое-как очистив одежду и отчаянно чесавшееся тело, и ушел, не оглядываясь.
Я чувствовал себя странно. С одной стороны, я ясно понимал, что осквернил свое святое отношение к траве, с другой – обладание женщиной, хотя и не было таким монументальным, рождало во мне сильнейший зуд и желание повторять эти ощущения до бесконечности, какими бы грубыми, грязными и неутонченными они не были. Я был на распутье и нуждался в очищении и наслаждении одновременно. В тот день я особенно тщательно подбирал траву по вкусу. Мне хотелось пережить неповторимое, чрезвычайно интенсивное слияние, и я разделся догола, с силой срывая с себя стеснявшую одежду, мелко дрожа от слишком холодного ветра и ненадежного солнца. Я усиленно выращивал в себе то возбуждение, которое я испытывал обычно после долгих зимних месяцев, первый раз соприкасаясь с молодой неокрепшей травой на холодной, не прогретой солнцем земле. Я закрыл глаза и стал слушать. В ушах отдавался гулкий звук крови, назойливое жужжание мух и больше ничего. Напрасно я напрягал все силы, отметая в сторону все посторонние мысли. Я никак не мог принять удобную позу, болели плечи и поясница, трава щекотала ноздри, и я не мог сосредоточиться ни на ней, ни на себе. Я пытался врасти в траву, но она не принимала меня! Я был чужеродным странным телом, ничком лежавшим на великолепном ковре, жалким червячком, выползшим на роскошный упругий лист. Я был за пределами ее круга интересов, наша плоть оказалась столь различна, что слияние было невозможным и даже кощунственным. Я был в ужасе. Я чувствовал, что скверна проникла в самую глубину моего переродившегося тела и изменила его до неузнаваемости, перестроила цепочки генов так, что трава больше не узнавала и не признавала меня за себе подобного. Я должен был вернуть себе чистоту, я был обязан смыть грязь и скверну. Я вскочил на ноги. Я знал, что надо делать, и не собирался медлить.
С того дня, как произошло наше последнее свидание, мы больше не виделись. Но мне не стоило больших трудов разыскать ее в городе, где я ориентировался, как волк на большой дороге. Мы встретились, и я, как мог, объяснил свое непонятное поведение в тот день. Она приняла все на веру или сделала вид. Ей, конечно, не терпелось повторить нашу встречу, и она с радостью согласилась на небольшую интимную прогулку в лесу. Я волновался, как мальчик, подбирая траву и саму полянку. Мне повезло: мы вышли на великолепное место. Со всех сторон окруженное высокими ветвистыми деревьями, оно представляло собой идеально круглую чашу под голубым куполом, в которой неподвижно стояло теплое осеннее солнце и воздух закручивал по спирали опавшие иголки и легкие высохшие листья. Я был очарован тем особым последним запахом травы, словно предчувствующей неизбежное увядание и гниение, словно делающей последние отчаянные попытки издать зовущие сладкие звуки и ароматы. Я нежно опустился, потянув за руку свою спутницу. Я вплетал в ее волосы волнующе мягкие стебельки, я раскладывал на ее обнаженной груди крохотные белые цветочки-звездочки, я щекотал ее бедра шелковистыми метелками, я сажал на ее лобок добродушных божьих коровок и нескромных кузнечиков, и она таяла от удовольствия и необычной ласки. Ее тело словно все больше и больше врастало в землю, покрывалось зелеными полосами и тенями, вытягивалось, выгорало на солнце. Возбуждение мое достигло невыносимого предела, я больше не мог сдерживать разрывающую меня пополам силу притяжения и с размаху всадил в ее шею припасенный заранее острый, очищенный от коры сук. Умело отклонившись в сторону, я направил поток на землю, на траву, на близкостоящие полусклоненные деревья, придерживая ее голову. Пока она истекала кровью, а ее глаза испуганно вращались по сторонам, я отчаянно сдерживал судороги в паху, но когда трава была уже обильно смочена жертвенной влагой, я упал ничком, зарывшись в нее лицом, и извергался долго, мучительно остро и чуть ли не теряя сознание от чувства полного слияния с омоченной ее кровью и моим желанием травой. Я еще долго лежал, проводя грань между своим сознанием и коллективным духом травы. Никогда еще мы не были так генетически близки и интуитивно подобны друг другу. Я запоминал это удивительное чувство сопричастности, уже почти наверняка зная, что не только смыл с себя предательство, но и нашел новый, ни на что непохожий путь слияния с этим миром, на который меня наставила девушка с телом, так не похожим на стебли травы.
Эта полянка – единственное место, куда я часто прихожу отдыхать. Мне больше некуда спешить, когда, проделав долгий путь, я сажусь на пропитанную солнцем и теплом землю. Ничто не может оскорбить здесь мой вкус, поскольку трава не растет вдоль силуэта распростертой по земле человеческой фигуры с широко расставленными ногами. Я глажу землю, нюхаю свои пальцы, потом запускаю их в глубину брюк. Я говорю себе, что мы соучастники, и трава отвечает мне молчаливым согласием. Я знаю, что ни ей, ни мне никто не нужен, ибо мы заплатили свою цену за одиночество.
Мария Полянская
Родилась в 1966 году, живет и работает в Москве. Окончив в конце восьмидесятых филологический факультет и аспирантуру МГУ, прожила несколько лет в Нидерландах, где преподавала русский язык, писала диссертацию и работала переводчиком. Была владелицей арт-кафе "Колония" в Москве. Автор книг «Чужестранка» (1998), «Сон городского воробья» (2008), «Терминал» (2012). Лауреат премий «Золотое перо Руси» (2006), «Добрая Лира» (2008), победитель театрального конкурса «Премьера» (2010), конкурса «Хай концепт» (2018), «Москва инноваций-2050» (2020. Писатель, блогер, консультант, руководитель социальных проектов.