165 Views
Это был не самый удачный день в моей жизни. Начать с того, что я катастрофически не успевала с самого утра, потому что моя машина вот уже неделю стояла на приколе. Что-то случилось с нежной электроникой внутри, а очередь на ремонт невольно наводила на мысль о вечной недостижимости горизонта. Но жизнь, тем не менее, продолжалась, дела, пусть даже и отложенные, сбивались в плотный ком наподобие пересушенных каловых масс, и мне пришлось поехать туда на метро.
Думаю, что все знают это знаменитое здание длиной несколько километров вдоль унылой серой магистрали на юге города. Слишком прямая, чтобы быть чем-то интересной, слишком однообразная, чтобы ее запомнить, она шла вон из города с опущенной головой, и все вокруг и внутри нее было серо и тоскливо. И это здание, расположенное чуть в стороне от широкой дороги, огромное, серовато-белое, неподвижное, словно осевший корабль, производило впечатление неухоженности и заброшенности.
Надо сказать, что так могло показаться лишь издали. Когда я вышла из подземного перехода, я заметила, что вокруг здания кипит своя жизнь – подъезжают и уезжают машины, бегут люди с папками и тюками, охранники хлопают дверями, в окнах полощутся какие-то рекламные объявления. Вблизи оно все больше и больше напоминало мне гигантский термитник, в структуре которого мне еще только предстояло разобраться.
Мне был нужен 17 подъезд, а в нем – фирма, торговавшая хорошей одеждой по сниженным ценам. В тот день было жарко, и мне совсем не хотелось бегать по всем подъездам с высунутым языком в поисках номера семнадцать. Гораздо интереснее было бы вычислить его логически или визуально, подумала я и вздохнула – здание выходило за пределы видимости, и понять, где начало, а где конец, можно было лишь на собственном горьком опыте.
Только на собственном, убедилась я, потому что к своему удивлению, вскоре поняла, что все проходящие мимо ничего не знали о структуре здания. В лучшем случае они помнили, из какого подъезда они выходили буквально несколько минут тому назад, но странное дело – оглядываясь на каменного монстра, они вдруг теряли ориентацию и не могли точно показать, где находился названный ими номер входа в здание. Я потратила четверть часа на бесполезные расспросы и поняла, что проще посмотреть самой. Не могу сказать, что именно удерживало меня от того, чтобы просто войти в здание, но мне определенно не хотелось идти. Я уже было подумала, что зайду в следующий раз, как вдруг разглядела в одном из окон перетяжку, приглашающую войти в 8 подъезд. Я стояла прямо напротив входа, и хотя ноги сами несли меня к остановке навстречу подъезжающему автобусу, я все же заставила себя повернуть обратно.
Уже через несколько минут я входила в прохладный бетонный подъезд. Было тихо и гулко, как в шахте, охранники, скорее всего, вышли покурить, и крашенная белой краской железная дверь глухо захлопнулась за моей спиной. Я вздрогнула – жаркий летний день, клонившийся к вечеру, остался позади, впереди смутно белел необъятной длины коридор, по которому мне предстояло пройти от 8 до 17 подъезда. Тогда мне казалось, что эта дорога займет не более 10 минут моего времени, но я ошиблась, и цена погрешности оказалась слишком большой, чтобы хоть как-то соотнести ее с масштабом человеческой жизни.
Сначала я довольно быстро шла по серому бетонному коридору. Удивительно, но я была совершенно одна в пустой кишке, впереди была гулкая пустота, сквозь замызганные ремонтной серой краской окна, расположенные под самым потолком, в коридор нехотя лился свет. Я оглянулась, очарованная цоканием каблуков по бетонному полу. По идее, за моей спиной был коридор длиной в 8 подъездов, а в нем – двери в бесчисленные офисы-комнатушки, шоу-румы, склады и подсобки, но и там никого не было.
По хорошему, еще в тот момент надо было повернуться и уйти, но уж очень не хотелось возвращаться в этот унылый коридор еще раз, и, закусив губу, я пошла вперед, хотя делала это далеко не так быстро, как вначале. Я заметила, что вольно или невольно замедляю шаг и перестаю держаться осевой линии, а постепенно прижимаюсь к правой стене коридора, которая одновременно является ближайшей к дороге. Странно, подумала я, неужели пустой коридор в обычном административном здании так действует на мои мысли, что я уже не в состоянии контролировать растущее ощущение опасности.
А ведь это было именно ощущение опасности – не острой, животной опасности, запах которой бьет в ноздри от дикого зверя или бешеного человека или бурной стихии. Нет, это было совсем другое чувство – едва слышный запах неопределенности исхода будущих событий, волнующий и в то же время очень неприятный, как если бы кто-то с ног до головы вывалялся в дерьме, а потом облился дорогими духами – вонь все равно бы пробивалась сквозь благозвучный аромат.
Я все шла по коридору, направо и налево были серые железные, наглухо запертые двери, без табличек и опознавательных знаков, без признаков жизни и индивидуальности. Мне было уже не просто страшно, а жутко. Я понятия не имела, прошла ли я весь 8 подъезд, или уже давно начался 9, или я вообще стояла на месте, и от этого меня сначала охватило жаром, а потом словно охладило струей из кондиционера. Я поняла, что больше не выдержу, и решила постучаться в первую попавшуюся дверь.
Офис 8-41
Я не знала, какой номер у этой двери, которая как две капли воды походила на крашеные серой краской железные крышки справа, слева и напротив. Я приложилась к двери костяшками пальцев и прислушалась. За дверью было глухо и тихо, как в склепе, тем не менее, дверь вдруг неожиданно подалась вперед. Я замерла на пороге, не решаясь войти. Ситуация была щекотливая – с одной стороны, я просто должна была войти, с другой – до невозможности трусила. Но стоять на пороге и дальше не имело смысла, и я вошла, попутно краем глаза отметив, что справа от дверного косяка висит табличка с номером офиса 8-41. Очевидно, я все еще была в зоне 8 подъезда.
В офисе стояла самая обычная дешевая черная мебель с седыми подпалинами – белыми протертыми полосками вдоль хода ДСП. Стол, стулья, две тумбочки, железный приземистый сейф. На подоконнике, вытянувшись на цыпочках, задрав руки к потолку в попытке поправить покосившиеся жалюзи, стояла полная женщина, одетая в белую блузку и черную юбку, которая задралась вслед за движением женщины практически до того места, где пухлое подколенье переходило в еще более тестообразное бедро.
Здравствуйте, – не оборачиваясь на меня, произнесла женщина неожиданно приятным и глубоким голосом. – А я тут жалюзи поправить пытаюсь, ни до кого не дозвонишься, все как вымерло.
Точно, – не зная, что ответить, сказала я.
Да вы садитесь, садитесь, – продолжала женщина. – Я сейчас, я мигом, только поправлю…
С этими словами она вытянулась в струну, неловко покачнулась и начала медленно, точно в страшном сне, падать спиной на стул и стол. Я почувствовала дурноту, понимая, что ничем не могу помочь падающей туше. Раздался глухой непотребный звук, исходящий от спины, ударившейся о столешницу, со стола полетели письменные приборы, затем, голова женщины дернулась и словно переломившись у основания, завалилась назад, со стола. Я наконец-то преодолела оцепенение и заставила себя подойти к столу. Глаза женщины закатились и тупо смотрели в потолок, руки беспомощно лежали на столе, юбка задралась до колен, а сами ноги свешивались на стул. Женщина напоминала разломанную куклу, тем более, что я не видела ни следов крови, ни рваных ран, ни ушибов. Все было нетронуто, свежо, естественно, и все же она не дышала, когда я машинально поднесла зеркальце к ее полураскрытому в прерванном крике рту. Я хотела закричать сама, но не смогла – ужас перехватил мне горло, и я только хрипела и тряслась рядом с мертвой женщиной. Телефон, надо скорее вызвать скорую, подумала я и схватилась за трубку. Но в трубке было так же глухо и пусто, как и в коридоре. Я вспомнила, что сказала минуту назад живая женщина про вымерший телефон, и поняла, что больше ничем не могу помочь той, которую сама хотела просить о помощи. Конечно же, надо было бегом бежать из здания, где даже мой мобильный показывал полное отсутствие связи, когда я попыталась набрать экстренный номер спасения, но беда была в том, что, выбежав из дверей проклятого офиса, я совсем забыла, откуда пришла. Теперь в обе стороны от офиса простирался бесконечный пустой коридор, а я хоть убей, не могла вспомнить, с какой стороны я открыла дверь. Я опустилась на четвереньки, но в полутемноте на бетонном полу не было видно никаких следов. Положение с каждой минутой становилось все более и более отчаянным, я сжала виски, чтобы успокоиться, но равновесие не приходило. За моей спиной на столе лежала мертвая женщина, молчали телефоны, я стояла посреди огромного пустого коридора. Внутри росло предчувствие беды, и я побежала.
Побежала просто туда, куда посмотрела в первый раз. Пробегая по коридору, я барабанила по всем дверям справа и слева, и оглядывалась в тщетной надежде увидеть, что хотя бы одна из них откроется, из нее выйдет живой нормальный человек, и этот кошмар кончится. Но никто не вышел из-за железных дверей, не зазвонил ни один телефон, не ожила мертвая женщина, так нелепо лежащая в офисе 8-41, а я по-прежнему стояла в коридоре и не знала, по-прежнему ли я в зоне 8 подъезда или он, слава тебе господи, остался позади.
В этот момент мне показалось, что впереди хлопнула дверь, и я не раздумывая, побежала с криками: «подождите, я сейчас» в сторону звука. У меня было полное впечатление, что кто-то вышел из двери и пошел куда-то вдаль, не оборачиваясь и не обращая на меня ни малейшего внимания. Я бежала так быстро, словно за мной летели ужасные призраки, но расстояние между мной и тем, что представлялось полуоткрытой дверью, ничуть не сокращалось. Я остановилась, потому что во рту уже стоял солоноватый привкус крови, в ушах стучало так, что я не слышала не то что посторонних звуков – даже своего жалостливо охрипшего голоса. Помогите, ну хоть кто-нибудь, помогите, – сказала я в пустоту. И мне помогли.
Офис 8-41, дубль 2
Дверь в двух шагах от меня была полуоткрыта, и я не раздумывая, рванулась вперед. Уже проходя дверной косяк, я машинально отметила знакомую табличку с номером 8-41, но было уже поздно, так как мое тело непроизвольно уже находилось внутри. Я раскрыла рот, чтобы закричать, вновь уткнувшись глазами в мертвое тело, но так и задохнулась собственным воплем. На подоконнике, спиной ко мне, с задравшейся юбкой, стояла та самая покойница, от которой я только что тщетно пыталась убежать. Если бы меня, подобно ребенку, попросили найти несколько отличий в двух картинках, я бы просто не знала, что ответить. Они совпадали на все сто, хотя нет, одна деталь сильно бросалась в глаза – на столе на этот раз не было ни одного предмета – все они, как и положено, валялись на полу.
– Вот я вас напугала, – не оборачиваясь, радостно сказала женщина. – Наверняка решили, что я умерла. А со мной часто бывает – упаду в обморок и несколько минут не дышу, а потом все нормально. Да вы садитесь, я сейчас, сейчас, только подвешу…
В этот момент она снова слишком сильно отклонилась назад, но это было уже слишком для меня. Быстрее человеческого взгляда я рванулась к ней и приняла падение на себя. Мы обе рухнули на пол, я, расплющенная ее весом, оказалась внизу. На этот раз она, слава богу, не потеряла сознание, зато я была к этому близка как никогда. Она усадила меня на стул, принесла из кулера стакан воды, и пока я пила, жизнерадостно щебетала о том, что сегодня странный день, телефоны не работают, начальство не звонит, она упала всего два раза, но жизнь, тем не менее, прекрасна.
– А вы к нам какими судьбами, – спросила она, наконец, после новой порции ничего не говорящих мне деталей.
– Я, собственно говоря, совсем не к вам, я в 17 подъезд, но мне кажется, будет лучше, если я просто пойду домой, – устало ответила я, все еще видя перед глазами грузное мертвое тело веселой покойницы.
– Да вам все равно придется, как минимум, до 12 топать, – радостно сообщила женщина, – ведь у нас, начиная с определенного момента, начинают закрывать подъезды, и по моим данным, до 11 включительно все закрыто. У меня подруга работает в начале 12, так она сказала, что все уже идут до них, а пока вы доберетесь до 12, может, они успеют и дальше закрыть.
– А вдруг я не успею дойти, так они что же, все подъезды закроют? – тупо спросила я, понимая, что самое ужасное еще впереди.
– Могут, могут, все до последнего закроют, это если совсем задержитесь. Я из-за этого иногда ночую – ну чтобы не бежать.
Ночевать в этом кошмаре было бы равносильно душевному самоубийству, и я резко вскочила на ноги.
– Ах, как жаль, что вы уходите, а ведь вы так и не рассказали, за чем вам нужно в 17 подъезд, у меня там тоже подруга работает, так я бы подсказала, – искренне начала сокрушаться женщина, но я физически не могла оставаться с ней ни единой минуты. Я попятилась к двери, а она вдруг неожиданно ловко для такой большой массы обогнула стол и очутилась прямо передо мной.
– Послушайте, – мягко сказала она, – вам нельзя идти одной, вы заблудитесь, или попадете в историю, ведь у нас тут все не совсем прямолинейно, как там – она махнула рукой в сторону окна – вы будете слишком удивлены, чтобы нормально думать, и наделаете глупостей. Подождите тут у меня, и я вас провожу.
И она посмотрела мне прямо в глаза, и я содрогнулась, уткнувшись в неестественно-яркие синие радужки. Такого животного ужаса я не испытывала ни разу в жизни, и, собрав в кулак последние остатки воли и разума, я спиной прошла через дверь и глотнула спасительный затхлый воздух коридора.
К моему удивлению, она не отрастила клыки, не набросилась на меня с когтями, не ударила меня чернильницей в висок. Нет, она просто вздохнула и сказала:
– Если вы так торопитесь, тогда конечно, хотя торопиться-то здесь абсолютно бессмысленно. Держитесь правой стороны коридора, так уютнее, а если все-таки заплутаете, наберите 8-41 на мобильнике, я отвечу. Очень приятно было познакомиться.
Я еле сдержала крик – более нелепого совета я в жизни не слышала – набрать на мертвом мобильнике не существующий в сети номер. Все-таки хорошо, что она ни в кого не собиралась превращаться, подумала я и вдруг сделала нелепейшее из того, что было возможно – наклонилась к ее уху и тихо спросила:
-А все-таки, вы тогда умерли или нет?
Женщина приятно улыбнулась в ответ и добродушно ответила:
– Как будто не видно было…
Меня как ветром сдуло с пятачка перед дверью, потому что я внезапно поняла, что она не шутит и не издевается надо мной – это просто ее нормальный образ жизни – падать, умирать, возрождаться словно Феникс, из пепла. Она никогда не ходит домой с работы, ее телефон никогда не звонит, и у нее нет и в помине начальства. Она находится здесь совсем с другой целью, возможно, благой и правильной, да только я не хочу участвовать в ее достижении. Хотя ясно стало и другое – мне незачем и некуда торопиться до тех пор, пока я участвую в ее игре. Она здесь хозяйка, это ясно, но и мне есть смысл попытаться переломить ход вещей в свою сторону. Ведь не одна же она здесь, думала я, быстро идя по коридору, должны же быть и другие игроки, и другие цели.
Стоп, сказала я себе – а в чем моя цель. Я пришла сюда купить дешево нечто хорошее, заплатить за это дальней тяжелой дорогой и собственным временем. Если бы все было вселенски правильно и справедливо, я бы уже мерила вещи в кабинке, но раз этого не произошло, значит, причина в том, что я не до конца выучила урок, как я это называю. Иными словами, либо цена оказалась непосильной для кошелька, либо – и это уже было гораздо серьезнее – я вообще не нуждалась в том, за чем стремилась, а не нуждалась по одной простой причине – я этого не заслужила. Вопрос «почему» можно было и не задавать – человек не получает новой оболочки, если суть его осталась прежней, и ему всего хватает в прежнем обличье. Новые красивые вещи идут к новой шикарной жизни, а у меня ее не было. Мне хотелось купить новое, чтобы привадить к себе новенькую, с иголочки судьбу, а на деле все должно было бы произойти наоборот – сначала новая судьба, а потом – новая одежда, красивая, элегантная, словом, из другой жизни. Так чего же я хочу – может, стоит просто остаться в старом, хорошо проверенном прошлом, нежели сломя голову нестись впереди паровоза в новую незнакомую жизнь.
В этот момент я с размаху уткнулась носом в стеклянную дверь, перегораживавшую коридор. Как странно, подумала я, эта дверь вела на лестничную клетку, а лестница шла вверх, что означало следующее – чтобы продолжить путь, надо было сначала подняться на этаж, а потом спуститься вниз.
Так я попала наверх.
На лестнице
Обычно, если лестница куда-то ведет, она имеет один или два пролета, после чего можно быть уверенным в том, что попадаешь на следующий уровень.
Но эта лестница была другой, она просто вела наверх, ступеньки перетекали одна в другую, в тусклый коридорный свет остался где-то внизу, и чем выше я поднималась, тем более смутным мне представлялся конец пролета. Вернее будет сказать, что я его просто не видела – мое зрение и так оставляет желать лучшего, а ведь день уже плавно перешел в вечер. Я решила считать ступени, чтобы было не так страшно, но, дойдя до первой сотни, бросила это занятие, потому что поняла, что знать будет еще хуже, чем просто слепо идти вперед.
Я уже не помню, сколько длился этот подъем. Если бы все было, как положено вещам в нормальном мире, я бы уже давно стояла на крыше каменного монстра, а пока впереди вдруг неожиданно забрезжил свет – странный для стремительно угасающего дня, серебристо-розового оттенка, словно облако, подсвеченное снизу закатным солнцем. Я прибавила шагу, стремясь быстрее добежать до какого-то четкого ориентира, но на полпути встала как вкопанная.
Лестница обрывалась на полуслове узкой глухой бетонной площадкой, на которой сидел молодой человек. Серебристо-розовое свечение исходило явно от него, но мне было не понятно, как он мог так странно светиться в темноте. Но и это было не самым странным.
Он был божественно красив – густые кудрявые льняные волосы, светлая гладкая кожа, привлекательное юное лицо с чувственными, но не порочными губами, прекрасной формы руки. Одет он был нарочито просто и небрежно – белая рубашка, заправленная в голубые джинсы, на ногах носил сандалии из узких кожаных ремешков, из которых торчали удивительно правильной формы ступни и длинные нежные пальцы, как будто никогда не ступавшие по земле, механически подумала я с тоской. Молодой человек был очевидным воплощением мечты любой женщины, и это, совершенно постороннее, обстоятельство вдруг больно укололо меня в сердце. Такой мужчина не будет смотреть на меня – одинокую, не красивую, не счастливую, никому не известную женщину за 30, и это было понятно.
В другой ситуации я бы повернула назад, чтобы не умножать собственные печали, но он был единственной живой душой, и я бросилась к нему навстречу, почти презирая себя за малодушие.
– Простите, вы не подскажете, как попасть в коридор на первом этаже, – выпалила я, старательно отворачиваясь от его ослепительной красоты.
Он широко улыбнулся и поднес указательный палец к губам. Тс-с-с, – сказал он загадочно и взял меня за руку, словно собирался куда-то проводить. Я замерла, потому что его лицо внезапно оказалось совсем рядом, и я невольно заглянула в его глаза.
Все остальное я видела как бы со стороны, в глубине озер его души, словно я утонула в них, и то, что со мной происходило, было уже без моего ведома. Я будто смотрела кино с собой в главной роли, уютно сидя в кинозале и понимая, что это всего лишь целлулоидная пленка, не больше того.
Он с силой поцеловал меня в губы, и я вспыхнула, словно это случилось со мной в первый раз. Затем он снял с меня одежду, потом аккуратно расстегнул пуговицы на белой льняной рубашке и положил мои бессильно повисшие руки себе на плечи. Удивительно, но та я, что была на экране, обвила его шею руками, прижалась к груди и вдохнула странный еле уловимый аромат свежескошенной травы, смешанный с прохладой речной запруды и горячим летним ветром, и голова моя пошла кругом. Я обняла мягкое и в то же время необычайно мускулистое под нежной кожей тело и удивилась, нащупав над лопатками странные для такого ухоженного юноши затвердения. Вопрос уже вертелся у меня на языке, но та, которая обнимала и целовала, не желала задавать вопросов. Вместо этого она молча легла спиной на площадку, ожидая принять холод камня, но на удивление, под ней был легчайший пух. Светлое лицо склонилось над ней, кудрявые волосы закрыли ее глаза, и она будто заснула – сладко, словно ребенок, который ждет на утро обещанный подарок, крепко, словно странник, завершивший путь. Ей снились сны, и по телу разливались волны удовольствия, покоя, умиротворения. Больше я ничего не увидела, потому что вернулась обратно – к самой себе. Я сидела на лестничной площадке в совершенном одиночестве. Молодой человек исчез бесследно, как будто прошел через глухую бетонную стену, со всех сторон окружавшую площадку. Я чувствовала себя отдохнувшей и полной сил, страх и беспокойство прошли без следа, голова мыслила ясно, и только одно не давало мне покоя, занозой торчало в моем мозгу – странные затвердения на спине молодого человека. Была ли это неведомая мне кожная болезнь и если болезнь, то насколько заразная?
Эта мысль единственно беспокоила меня во время спуска вниз по лестнице. Однако обратная дорога была намного короче, и уже через несколько минут я стояла внизу. Невероятно, как же я не разглядела вторую стеклянную дверь, ведущую в продолжение коридора, вероятнее всего, в зону следующего, 9 подъезда. Я пожала плечами и вышла в новый коридор.
Офис 9-31
Он ничем не отличался от коридора 8 подъезда – то же тусклое освещение, бетонный пол, железные крашеные двери. Но на этот раз я была почем-то совершенно спокойна и уверена в себе – то ли из-за сна, навеянного божественно красивым юношей, то ли потому, что бессмертная хозяйка офиса 8-41 осталась за двумя стеклянным дверями. Я бодро шла по коридору, размахивая руками в такт ходьбе, и думала о том, что до 17 подъезда, а конкретно – до офиса 17-41 я доберусь еще до того, как закроют все подъезды, включая тот, который мне нужен, как вдруг мое новое настроение подверглось первому испытанию.
По коридору бежал живой человек. Почему я назвала его живым – то ли по контрасту с неземным созданием, погрузившим меня в целительный сон, то ли потому что он был вызывающе непривлекателен: короткое толстое туловище, лысая голова, мелкие смазанные черты лица. Он размахивал какой-то кипой бумажек и направлялся прямо ко мне. Я вдруг вспомнила совет хозяйки офиса 8-41 и приняла правую сторону, что спасло меня от того, чтобы он боднул меня лицом прямо в грудь.
Человечек остановился и без передышки начал говорить:
– Как хорошо, что я вас здесь встретил. Мне поручили раздавать рекламные материалы нашей партии, а тут никого нет. Возьмите себе побольше экземпляров, а то мне отчитаться нужно.
– Меня не интересует политика, – улыбнулась я, – а уж партия, сидящая в этом здании, и подавно.
– Но ведь вы не знаете, о какой партии идет речь, – человечек широко раскрыл невыразительные серые глазки, и они вдруг чем-то неприятно блеснули. – Это ведь партия Сопротивления Коридору.
У меня вдруг окаменел желудок и перехватило горло. Я с ужасом посмотрела на листки в руках человечка. На серой туалетной бумаге наискось чернели слова: ДОЛОЙ ВЛАСТЬ КОРИДОРА!
Ничего не понимая, я смотрела на человечка и судорожно глотала воздух. Идемте со мной, настойчиво сказал он, вам надо выпить водички, успокоиться, вам вредно волноваться.
Он мягко, но цепко взял меня за локоть и повел за собой к открытой двери. Как и в 8 подъезде, справа от косяка имелась аккуратная табличка с надписью «офис 9-31».
Я дала посадить себя на стул и покорно выпила стакан воды, но тяжесть внутри меня лишь усилилась. Я с трудом заставила себя оглядеться.
Офис 9-31 практически ничем не отличался от офиса 8-41. Та же убогая черно-пегая офисная мебель, только расставленная в другом порядке, те же ряды папок в шкафу, те же принадлежности. Разница заключалась в другом – белые невыразительные стены были сплошь заклеены черно-белыми плакатами и листовками. На одних крупными буквами были написаны лозунги вроде того, какой я увидела на листовке, на других была изображена удивительно знакомая мне женщина, и надпись гласила что-то вроде «СМЕРТЬ ИДЕОЛОГАМ КОРИДОРА!», третьи представляли собой подражание картинам Босха, изображающим ад и страдания. Я не могла оторвать глаз от стен и поэтому почти что не слушала бормотание человечка у себя над ухом. А ведь он говорил довольно странные вещи.
– Послушайте меня, это большая удача, что вы к нам сюда зашли. Вы себе даже не представляете, как это вовремя. Тут ведь давно уже никого не было, в это время, ну вы понимаете, о чем я говорю. По-моему, вы как раз очень подходите. Нам в партии нужны такие…молодые женщины, если вы догадываетесь, что я имею в виду. Вы сможете, я уверен. Только бы руководство одобрило, а там мне и премия положена. Может, даже в отпуск летом отпустят, если вы знаете, что все под этим понимают. А я носом чувствую – вы как раз та самая, и период у вас самый… нужный, если вы представляете, о чем идет речь..
Тут он наклонился ко мне и шумно вдохнул воздух около моей груди. Я инстинктивно дернулась в сторону, а он одобрительно причмокнул и довольно уселся за стол. – Жаль, телефоны у нас не работают, а то я бы сразу позвонил, вот уж руководство обрадовалось бы. А так ждать придется, пока не появятся.
Тут я наконец вышла из оцепенения, охватившего меня при прикосновении цепких лапок. До меня начал мало-помалу доходить непонятный на первый взгляд смысл слов. Из разрозненных ничего не значащих фраз, рассыпанных в его речи, словно мозаика на полу, у меня вдруг сложилась ясная картинка. И самое ужасное было то, что моя фигура была расположена ровно в середине этого паззла, и стоило мне сделать шаг в сторону, как изображение тут же исчезало.
Картинка заключалась в следующем. Коридор – это не просто часть здания, это какой-то странный проект, идея, придуманная и воплощенная Хозяйкой Коридора. Хозяйка – та самая полная женщина, умершая у меня на глазах. У нее есть сообщницы – подруги, которые работают в разных подъездах, они докладывают ей все и обо всех. Но так уж получилось, что в Коридоре есть и другие силы, которые хотят сбросить Хозяйку и занять ее место, и они готовы использовать любого человека со стороны. Скорее всего, по аналогии с Хозяйкой, им нужна именно женщина, способная противопоставить себя Хозяйке, причем, женщина в определенном состоянии духа и тела.
Это было понятно, но оставались несколько элементов, упорно не желающих встраиваться в систему. Первое – молодой человек, почти что ангел, испарившийся с лестницы, второе – мое состояние, вдруг вызвавшее у меня серьезное беспокойство. Дело было в том, что меня вдруг затошнило, и я еле успела подхватить корзину для мусора. Конечно же, человечек был сама любезность – он хлопотал вокруг меня в роли заботливой подруги, дал мне салфетку вытереть рот, принес воды в пластиковом стаканчике, но в этой трогательной заботе ощущалась какая-то натянутость, напряженность. Он как будто кого-то ждал, наклоняя голову то вправо, то влево.
И тут меня осенило – да ведь он ждет то самое пресловутое руководство, которое должно вздернуть меня на щит Сопротивления Коридору! Я еле встала на ноги – низ живота по-прежнему оставался каменным и тянул к земле, голова кружилась, во рту было тухло и мерзко, но я понимала, что медлить нельзя.
– Большое вам спасибо, но мне пора, а то я так никогда не дойду до 17 подъезда, – вежливо сказала я, направляясь к двери.
Человек живо вскочил на ноги и бросился наперерез к двери, но я оказалась быстрее и успела просунуть ногу между дверью и косяком. Человечек схватился за ручку и торопливо заговорил:
– Ну, куда вы так спешите, вам вредно волноваться. Вам отдохнуть нужно, может, даже полежать, если вы меня понимаете. Руководство вот-вот должно подойти, и все разрешится само собой. Вам ведь не очень долго осталось ждать. А до 17 подъезда вы в таком состоянии одна не доберетесь, если вы понимаете, что я имею в виду. Это практически невозможно, вам ведь уже сейчас не хорошо, и живот потягивает, ведь так, а вы собрались в 17 подъезд. А еще чего доброго, прямо по дороге и случится, тогда что делать будете? Хозяйку звать или ангела-хранителя, если вы догадываетесь, о чем это я толкую? Да вы сядьте, сядьте, вам скоро и стоять будет тяжело, вот увидите. А нас рядом не будет, и никого не будет, и этот крылатый мальчик не прилетит – он ведь ни во что не вмешивается, его дело маленькое, если говорить начистоту. А мы вам поможем, в лучшем виде сделаем, вы и не заметите, как все закончится. А тогда уж и идите себе в 17 подъезд или в другой, дело ваше, если вы меня понимаете. А сейчас лучше не надо, не надо…
Не переставая болтать, он пытался закрыть дверь, а я толкала ее в обратную сторону. Я улучила момент, чуть ослабила сопротивление, обманув его бдительность, а потом резко распахнула дверь. Он потерял равновесие и выпустил ручку, а я легко выскочила в коридор.
Как и Хозяйка, он не набросился на меня с кулаками и даже не сделал шаг за пределы офиса. Он лишь печально покачал головой и стремительно стал удаляться, словно коридор был эскалатором, а я ехала в другую сторону.
Я пришла в себя, когда поняла, что снова быстрым шагом иду вдоль правой стены коридора. За окнами было почти что темно, и я не видела ничего дальше нескольких метров впереди себя. В любой другой ситуации я бы уже умирала от страха, но только не в этот момент. Никогда моя голова не работала так ясно и четко, как в эти минуты, пока я печатала шаг по коридору 9 подъезда.
Хотя этого со мной еще не случалось, я, что было совершенно очевидно, беременна, причем, беременна от этого херувима, небесно красивого молодого человека. Теперь у меня не было вопросов о странных затвердениях на спине – это были попросту крылья, ушедшие глубоко под кожу. Не удивительно, что он умеет исчезать сквозь стены, убаюкивать девушек на облаках и заниматься любовью во сне, ангелу все это не сложно. Но быть беременной от ангела, судя по всему, совсем другое дело. Беременность протекает намного быстрее, дети ангелов растут буквально не по дням, а по часам. Я ничуть не удивилась, посмотрев вниз – там, на месте, где еще несколько часов назад был не очень аппетитный пухловатый живот, теперь имелось настоящее круглое пузо, не оставляющее ни малейших сомнений по поводу своего происхождения.
Вторая ценная мысль заключалась в том, что ангел лишь выполняет определенную миссию – он может заронить зернышко, но вырастить его должны другие. Другими словами, я должна буду родить ребенка ангела, причем, это произойдет быстрее, чем я успею добежать до 17 подъезда. Я ничего не знала о родах, кроме самой общей информации, поэтому перспектива рожать одной в пустом бетонном коридоре показалась мне не самой радужной, и все же это было лучше, чем дожидаться прихода руководства партии Сопротивления Коридору.
В этом заключалась третья мысль – партии нужна на самом деле не я, а мой не рожденный ребенок от ангела, потому что он способен свергнуть власть Коридора и его Хозяйки, а может, наконец, освободить всех, кто заключен в его стенах, от необходимости ежедневно участвовать в этом шоу. На меня и моего ребенка руководство партии возлагало большие надежды, иначе они бы стали так сопротивляться моему уходу.
Но они не могут мне помешать, мне никто не может помешать, если я нахожусь в коридоре. Ни Хозяйка, ни партия и ее руководство не властны надо мной, пока я иду по коридору. Значит, у меня нет иного выхода, как просто идти вперед, и тогда я обязательно найду, как выбраться отсюда. А уж тогда я и буду думать, что делать с ребенком и со всем обитателями Коридора.
Офис 10-39
Каждый шаг давался мне все тяжелее, живот тянуло, я с трудом дышала. Сил идти не было совсем, к тому же в коридоре стало абсолютно темно. Там, на улице наступила ночь, и я поняла, что безнадежно опоздала к закрытию здания. Теперь мне ни за что не добраться до 17 подъезда вовремя, поэтому не стоит тратить силы, а нужно устроиться на ночлег. Уже почти ничего не соображая от усталости и отчаяния, я толкнула первую попавшуюся дверь ногой и вошла. Табличка справа сказала мне, что я нахожусь в офисе 10-39. Я понимала, что в коридоре я была под защитой, в офисе же со мной могло произойти все что угодно, но у меня не было выбора. Слава богу, помимо все той же безликой мебели в этом стоял офисный диван из искусственной кожи, и я рухнула на него, словно пробежала перед этим марафонскую дистанцию.
Пролежав без движения минут десять, я заставила себя встать на ноги, включить свет, налить стакан воды из кулера, затем снять обувь с внезапно опухших ног, расстегнуть тесные брюки и подложить под бок одну из диванных подушек. У меня была целая вечность на размышления.
В жизни все бывает исключительно странно. Еще утром я была в другом мире, обычном человеческом муравейнике. Тупо ходила на работу, знакомилась с мужчинами, встречалась с подругами. На самом деле все это было внешне – внешне благополучно, внешне обыкновенно. Я не заглядывала в себя так глубоко, чтобы понять, почему моя судьба сложилась именно так, что я до сих пор была практически одна. То есть внешне я никогда не бывала одна, у меня не нашлось бы ни одного свободного вечера, не расписанного заранее, но, по сути, я всегда и везде была одна.
Я считала, что попросту не встретила того, с кем я хотела быть рядом, но это опять было внешнее объяснение. Внутренняя правда заключалась в том, что с годами я все меньше и меньше желала приспосабливаться под чьи-то обстоятельства. По сути, я неплохо чувствовала себя именно одна, не неся ответственности за чужую судьбу.
В детстве на меня огромное впечатление произвела история Маленького принца и прирученного им Лиса. Мы в ответе за тех, кого приручили, сказал Лис мальчику. Я не хотела никого приручать, чтобы не быть в ответе за этих несчастных. Приручение означало в моем понимании некую потерю собственной индивидуальности. Приручаемый полностью отказывался от себя, приручающему же приходилось жертвовать собой частично, затрачивая на этот процесс чудовищное количество времени. И к чему все это приводило – зверь рано или поздно обнаруживал свою животную натуру, не до конца подавленную дрессировщиком, и совершал смертельный прыжок или укус. И кусал он при этом не чужую, а самую любимую, ласковую, природненную руку. Лис готов был в любой момент загрызть Маленького принца потому, что у того была еще прекрасная Роза, которую он любил всем сердцем.
Дело было еще и в розе, то есть, в тех, кто уже был приручен тобой раньше. В бесчисленных розах, безжалостно разбросанных вдоль дороги, сломанных, высосанных до дна, с полуистлевшими лепестками, обломанными иглами. Их тоже приручали, и когда они больно кололи в ответ, беспощадно выкидывали в мусорный контейнер. Мне было не по себе от того, что стало с этими людьми потом, и я не хотела умножать количество скорби в отдельно взятом мире вокруг себя.
Мне хотелось иного – чтобы однажды, без усилий и потуг, без боли и мучений, проснуться утром рядом с любимым человеком, знакомым и в то же время притягательно желанным, ласковым и одновременно твердым, моим и все-таки чуточку отдельным от меня. Мне хотелось, чтобы мы не растворялись друг в друге, а умно и спокойно жили рядом, не ближе.
Но, видимо, это и было невозможным. Мужчины хотели не только проникать в меня физически, они хотели поработить меня полностью. Я чувствовала себя и Лисом, и Принцем одновременно, но это было уж слишком.
И вот сегодня что-то сломалось внутри меня – я впервые почувствовала, что воистину хочу этого: принимать на себя право управлять чьей-то судьбой, желать человека, пусть это был всего лишь ангел, всего и без остатка, любить страдание и то, что за ним следует.
Внезапно все мысли выветрились у меня из головы, словно там всегда была пустыня – передо мной прямо из темноты возникла высокая фигура, сгустившаяся до такой степени, что обрела плоть. Она опустилась на колени перед ногами, и я увидела удивительно красивое и печальное лицо молодого человека, возрастом чуть старше ангела, одарившего меня ребенком. Темные глубокие глаза, смуглая гладкая кожа, длинные аристократические пальцы. Темная рубашка, черные джинсы. Я поняла, что начинаю смеяться, потому что прямо передо мной сидел ангел тьмы, и ему тоже было что-то надо от меня.
– Не надо смеяться, – ласково сказал мужчина. Я не дьявол, а он не ангел. Все относительно – сначала ты встретила человека в белом, а сейчас видишь перед собой человека в черном. На самом деле, нет никакой дистанции между нами, подобно тому, как солнце встает на востоке, а садится на западе. Иногда я бываю в белом, иногда – прихожу в черном. Суть моя от этого ничуть не меняется – я остаюсь существом вне времени, вне морали и вне игры. Я был с тобой сегодня белым, потому что душа твоя стремилась наверх, к очищению, она была в отчаянии, и я пришел на помощь. Сейчас иное дело – душа опустилась у тебя между ног, ты думаешь не те мысли, и я опять должен помочь.
– Чем, черт тебя подери, ты можешь мне помочь, – горько спросила я. – Посмотри на меня – на дворе ночь, я беременна от тебя, у меня каждую минуту растет живот, того и гляди, у меня вот-вот родится нечто непонятное, чуждое моему миру, за мной гонится какая-то непонятная партия, потому что ее руководство желает забрать власть у хозяйки, которая на самом деле то ли бессмертна, то ли редкостная дура. Так чем ты можешь мне помочь, и где твои крылья?
Ангел улыбнулся еще раз и поцеловал мою руку. – Я могу все исправить, сейчас ночью это возможно. Я знаю, что ты любишь меня, я могу взять тебя еще раз, тебе будет так хорошо, как никогда и ни с кем не будет, проживи хоть 9 жизней, и ребенка не будет, не будет живота, не будет родов, ты дойдешь до 17 подъезда, купишь на распродаже красивую кофточку, подъезд будет еще открыт в то время, и ты спокойно выйдешь на улицу, сядешь в автобус и больше никогда не вернешься сюда. Правда, тут есть одно «но».
Я тупо молчала, он сделал паузу, словно ожидал от меня вопроса, а затем продолжил:
– Оно заключается в том, что ты тем самым прервешь одну из возможностей, всего лишь возможностей изменить что-либо в своей жизни. Сделаешь внешнее изменение, но внутри все останется, как было. Ты не пожертвуешь ничем, но и ничего не получишь взамен. Но посмотри на это с другой стороны – ведь это всего лишь призрачная, виртуальная возможность. У меня нет дара предвидения, и я не знаю, что будет с тобой после того, как родится ребенок. Да и родится ли он вообще, и кем или чем он будет, я тоже не знаю. Я могу лишь догадываться, зачем он понадобился партийцам: ведь они искренне полагают, что коридор придуман ради их добровольного в нем заточения, а Хозяйка ждет не дождется их поражения. Но на самом деле это не так.
– А как на самом деле, – вдруг спросила я, выйдя из отупения, вызванного его внезапным возникновением из пустоты.
– А на самом деле я просто не знаю, – грустно и тихо сказал ангел в черном. – Я и сам задаю себе этот вопрос. Нельзя сказать, что хозяйка плохая, а партийцы – хорошие, или наоборот. Просто у всего в жизни должна быть своя противоположность. Мы все на самом деле существуем не ради самих себя, и ты в том числе.
– Не понимаю, – сказала я и устроилась поудобнее. Живот рос на глазах, вытягиваясь то вверх, то в стороны, существо внутри меня шевелилось и настоятельно требовало пространства.
Черный ангел улыбнулся в ответ:
– Это легко объяснить. Вот ты пришла сюда из внешнего мира по самой обыкновенной причине. Там, за пределами коридора, ты обычная женщина, каких много. Здесь же, – и он вновь поцеловал мои пальцы, – здесь ты – небесная красавица, мать Спасителя.
Я скривила лицо, и он тут же ловко поднес ко мне зеркало, стоявшее на полке. Я взглянула и ахнула – на меня смотрело прекрасное женское лицо – как если бы меня умело доделали лучшие скульпторы и художники. Оно было моим и в то же время божественно, восхитительно красивым. Я судорожно схватилась за себя руками, но и тело, и руки – все было безупречно, даже, несмотря на то, что за время нашего разговора я практически очутилась на сносях.
– Теперь ты понимаешь, о чем я говорю. То же касается и хозяйки – в вашей жизни просто матери и жены, и партийцев во главе с руководством – такой маленький лысый человечек, живущий жизнью всех членов своей партии по очереди, всех, кого ты еще встретишь на своем пути. Вы здесь друг для друга и каждый сам для себя, и каждый сам себе урок и пример.
– Ты говоришь: вы, значит ли это, что ты другой? – спросила я. Состояние мое с каждой минутой стремительно ухудшалось – внутри меня начала расти сначала легкая, но постепенно растущая, пульсирующая боль. Я поняла, что неизбежные роды уже начались.
– Я другой, – печально сказал ангел тьмы, – хотя я здесь тоже не по своей воле. У меня своя роль, и я ее еще не сыграл. Наше время истекло – еще немного, и я уже ничего не смогу изменить. Если кто-то не желает умирать от банального удара об стол, я должен вмешаться, но у всего свои границы. Еще немного – и я не смогу повернуть ход событий вспять.
– Уходи, – прошипела я. Уходи, если не умеешь принимать роды или найти мне врачей в этом коридоре.
– Так ты не хочешь меня, – вдруг спросил он слишком ласково и нагнулся ко мне. На этот раз он пах совсем по-другому: шоколадом, прогретым асфальтом, дымом костра, но это был необычайно притягательный запах. Я закрыла глаза и на секунду представила себе, как сладко было бы сейчас обнять загорелые плечи и шею, поцеловать нежные губы, забыть о растущей, словно раковая опухоль, боли, отпустить себя в руках ангела тьмы, отдаться ему так, как он того потребует, упасть так низко, чтобы ниже уже ничего не было. Всего одна из упущенных возможностей, а взамен – понятная спокойная жизнь, без видений и сновидений, без боли и страданий, без сожалений об упущенном и несделанном. Как мне хотелось укусить этого чертова ангела от боли, но вместо этого я вежливо отстранила его умное печальное лицо. Я справлюсь, – громко сказала я в пустоту, потому что в ту же секунду его уже не было.
Боль навалилась на меня разом, как будто она притаилась где-то под столом и выжидала исхода нашего разговора. А может, это он спустил ее словно собаку с привязи, истаивая в ночном сумраке. Я собрала в кулак остатки мужества, чтобы не орать слишком громко.
Вряд ли меня кто-нибудь услышит.
И все же меня услышали.
Курилка.
Дверь вдруг распахнулась как от порыва ветра, и в комнату вбежала женщина в белом халате, а за ней вошли два санитара с носилками. Женщина молча показала на меня, и они легко переложили меня на носилки. Затем она положила руку мне на лоб, что-то пробормотала и скомандовала санитарам: в курилку ее.
Я попыталась что-то возразить, но она жестом велела мне молчать. Пока санитары выносили меня из офиса, а потом тащили в кромешной темноте куда-то по коридору, она успела ощупать меня со всех сторон, накрыть мои ноги неизвестно откуда взявшимся пледом, приподнять мне голову и смочить губы ватным тампоном. Я была так измучена, что чувствовала себя готовой принять любую помощь, от кого бы она ни исходила. Мне вдруг стало легко и спокойно.
Впереди вдруг забрезжил электрический свет. Санитары направлялись к небольшой нише с левой стороны коридоры, в глубине которой, на стене, висела табличка «Помещение для курения». Там уже стояло несколько кроватей, накрытых одеялами так, что невозможно было определить, лежат ли на них люди, или это особым образом свернуто постельное белье.
Санитары перекинули меня на одну из кроватей и отошли в сторону. Врач подошла ко мне и присела на край узкой и неудобной железной койки.
– А теперь, милая, – весело сказала она, – будем рожать, кто бы у нас там ни был. Время пришло. А я пойду покурю – ведь это в конце концов и есть помещение для курения, – добавила она.
– А я, – закричала я в панике, – я не умею рожать, я даже никогда не была беременная за свои 30 с небольшим, доктор, помогите мне ради бога!
– Я здесь не для того, чтобы помогать тебе рожать, – строго сказала она. – Если серьезно, я тоже не знаю, как рожать. Я врач, мое дело доставить тебя в нужное место, привести в правильное расположение духа и тела, помочь тебя собраться с мыслями и выполнить ту работу, ради которой ты сюда попала.
– Я не умею, – упавшим голосом сказала я. – Я не смогу.
– Ты сможешь, убежденно ответила она, – у тебя не так много времени. Тебе еще надо успеть в 17 подъезд.
– А где мы находимся, раз уж я здесь, – глупо спросила я.
– Мы в помещении для курения 11 подъезда, если это так важно для тебя. А теперь кончай спрашивать глупости и займись, наконец, делом, – сказала она и ушла. Санитары исчезли вслед за ней.
Я осталась рожать одна в помещении для курения. Вокруг стояли больничные койки, тускло горели лампочки в нише, в коридоре было пусто и гулко. Боль внутри меня разрослась до вселенских масштабов и требовала совсем иного к себе отношения.
Кое-как я слезла с койки и встала на четвереньки. Мне стало чуть легче. Я начала выть и раскачиваться, словно волчица, лампы плясали перед моими глазами. Принимая во внимание то, что я даже не знала, кто так настойчиво рвется из меня наружу, положение принимало слишком отчаянный оборот. Я вдруг вспомнила совет, данный мне Хозяйкой, и поняла, что вряд ли когда-либо я попаду в худшую передрягу. Собрав остатки человеческого в себе, я набрала дрожащими от напряжения пальцам номер 8-4-1 на мертвом мобильнике и приложила его к уху.
Однако мне никто не ответил, хотя сразу вслед за длинными гудками я услышала оглушительный, многократно усиленный акустикой коридора тон. Скорее всего, это и был мой звонок, не услышать который мог только окончательно мертвый человек.
Но Хозяйка по-прежнему была жива, в чем я убедилась буквально через несколько секунд, когда она живьем очутилась возле меня – все в той же белой блузке и юбке до колен, со слегка сбившейся на бок прической.
– Ну что, милая, – панибратски ласково спросила она, глядя на меня, скрюченную на четвереньках, сверху вниз. – Не сладко тебе приходится. А ведь я предупреждала – не ходи одна по абсолютно прямому коридору, наделаешь глупостей. Зачем-то полезла наверх, на крышу неба, и вот результат – ребенок, которого и нормальным-то не назовешь – одно слово, ангельский выблядок, – сказала она вдруг неожиданно резко и грубо. Ее лицо внезапно потемнело, и она стала медленно наклоняться ко мне. Я вспомнила, что в коридоре у нее нет и не может быть надо мной власти, но мы были в помещении для курения, и оно могло быть приравнено к офису. Ее глаза из пронзительно-синих стали темно-фиолетовыми, она явно трансформировалась во что-то гораздо более ужасное, чем я могла себе представить. В эту последнюю минуту, разрываемая болью пополам, я сделала единственное, что могла – громко закричала: на помощь!
И тут же прибежали санитары и врач. В мгновение ока они вытолкали Хозяйку как не имеющую права присутствовать на родах и запретили ей приближаться ко мне как сейчас, так и в течение 40 дней после родов, дабы, как выразилась врач, не травмировать мать и дитя. Засим они вновь пожелали мне удачной работы (не иначе, как они были англичанами) и удалились.
Я даже не стонала – мне казалась, что я полна огромным бревном, которое медленно, но верно, против воли и разума, прокладывает путь сквозь мое тело. Я потеряла счет времени, а потом и само оно утекло сквозь пальцы, и я не заметила, где оно закончилось.
Когда я открыла глаза, сквозь грязное стекло просачивался слабенький утренний свет. Я лежала на кровати, укрытая одеялом. Рядом со мной, обняв меня ручкой, мирно сопел ребенок лет 5-6, светловолосый и светлокожий, красивый, словно ангел, встреченный мной на крыше мира.
Я разом села на кровати. Это был мой ребенок, я его родила в эту ужасную ночь, а он вырос и стал большим. Нет, не стал, он становился. С каждой минутой его лицо менялось, как будто он взрослел на глазах. Теперь я видела, что это мальчик, самый прелестный мальчик, которого я когда-либо видела.
У меня в голове было пусто, словно после генеральной уборки. Единственная живая мысль, пронзившая меня минуту спустя, была гениальной и простой – я должна во что бы то ни стало выбраться из этого чертова коридора вместе с сыном, а уж потом я что-нибудь придумаю про то, откуда он свалился за два-то дня на мою голову.
Я прикоснулась к его нежной щечке, и он спросонья обвил руками мою шею и прижал к себе. – Мама, как хорошо, что ты проснулась, а то я думал, что ты умерла. Ты лежала такая неподвижная и не дышала, когда санитары положили тебя на кровать. А потом я лег рядом с тобой и стал тебя гладить, и ты задышала, и я понял, что ты просто спишь.
– Cладкий мой, – сказал я, сама себе удивляясь, – нам пора идти. Здесь оставаться опасно, мы должны выйти из коридора на улицу и поехать домой. Мама очень устала, но мы отдохнем дома.
– Дом, – широко раскрыл глаза мой прекрасный сын, – а что это такое?
– Я потом тебе все объясню, малыш, а пока мы должны поторопиться, – ответила я, понимая, что в любую минуту здесь может появиться кто или что угодно, и крепко взяла его за руку. Он послушно вылез из кровати, но оказался абсолютно голым – таким, каким и появился на свет. Я наскоро замотала его в простыню и надела ему на ноги наволочку, разорвав ее сверху и снизу на манер юбки.
Мы пошли вперед по коридору, но он быстро устал, и я взяла его на руки. Вскоре он закрыл глазки и заснул, и хотя нести его с каждой минутой было все труднее и труднее, я не могла не любоваться этим чистым детским личиком, таким спокойным, таким безмятежным. Он напоминал мне Маленького принца из сказки, он и был принц – сына ангела и прекрасной земной женщины, подумалось мне. Только что это ангел тьмы говорил мне про то, здесь я мать Спасителя? Я просто мать, ускоренно выносившая и родившая ребенка, но он не должен жертвовать собой во имя спасения, да и кого тут спасать. По-моему, все, за исключением меня, довольны существованием в коридоре, давно приспособились к нему и не мечтают ни о чем другом.
Внезапно коридор так же прервался, как и в прошлый раз, но, толкнув, стеклянную дверь, я увидела лестницу, явно ведущую в подвал. Сердце мое дрогнуло и замерло, но мальчик, вырвавшись из моих рук, уже весело прыгал вниз. Иного выхода у меня не было.
На лестнице, дубль 2.
Я прыгала через несколько ступеней, чтобы не потерять в сгущающейся темноте крохотную фигурку. И чем ниже мы спускались, тем темнее становились волосы моего сыночка, кожа отливала оливковым загаром, он вытягивался в высоту, словно взрослел на глазах.
Внезапно я услышала гул голосов, а потом поняла, что лестница представляет собой огромную балюстраду над залом, полным детей – прекрасных, воздушных детишек самых разных возрастов. Они прыгали, играли, старшие носили младших на руках, качали, убаюкивали. В зале не было ни одного взрослого, и это показалось мне странным. Балюстрада же не имела выхода в зал, поэтому дети были внизу, а мы стояли и смотрели на них во все глаза, особенно мой маленький сын. Он весь подался вперед, словно хотел перемахнуть через перила. Я невольно взяла его за руку.
– Ну и что ты по этому поводу думаешь, – вдруг услышала я знакомый голос и обернулась – сзади меня стоял светлый ангел.
– Кто эти дети, – довольно глупо спросила я, подавляя желание прижаться к нему и разрыдаться на его плече.
– Это наши дети, любимая, они все наши. Такие же, как ты, предпочли оставить их здесь, вместо того, чтобы тащить вслед за собой по жизни.
– Как же можно оставить таких прекрасных детей? – все еще не понимала я.
Ангел тихо засмеялся:
– Глупенькая девочка, ведь я уже объяснял тебе, что в этом мире мы все другие – ты и твой ребенок, хозяйка, санитары и врач. Вы все здесь другие, совсем не похожие на себя в той, реальной для вас жизни. Если говорить об этих детях – по большей части они инвалиды детства, обладающие жестокими, неизлечимыми недугами, зачастую представляющие собой мало смыслящие растения. Конечно, есть шанс, что наш с тобой сын не такой, но он призрачно мал. Если ты не оставишь его здесь, тебе придется взять его с собой и нести его словно крест через всю свою жизнь до смерти. Скажи, чего ты хочешь, и мы сделаем, как ты скажешь.
Лицо ангела было бесконечно добрым и печальным, он то темнел, то светлел, и лишь легкое страдание чуть туманило его необыкновенно четкие черты лица.
– Мама, мамочка, смотри, сколько здесь детей. Можно я пойду вниз поиграю, – спросил меня сын, ласково обнимая и заглядывая мне в лицо. Глубокие ясные темно-синие глазки смотрели мне прямо в душу.
Ангел наклонился и шепнул: если он уйдет вниз, назад он больше не вернется. Решайся, это твой шанс все вернуть на круги своя.
Я обняла сына и тихо спросила: а что происходит с ними потом?
– Ничего плохого, они вырастают без родителей здесь и становятся ангелами. Вон видишь тех старших, они уже готовятся обрести крылья. Они проживут долгую и счастливую жизнь, а потом истают и превратятся в небесный прах. Не самая плохая жизнь, хотя и очень скучная. В коридоре ведь много комнат и много людей, с одними из них ты пересекаешься, с другими нет, их встречают другие темные и светлые ангелы, свои санитары и хозяйки, и многие из них выбирают коридор и его «навсегда». Пора и тебе определиться, куда и зачем ты идешь.
Он замолчал и странно посмотрел на меня. Я схватила сына за руку и строго сказала:
– Солнышко, поиграешь в другой раз. Мы идем наверх, потому что мне нужно в 17 подъезд.
И мы стали подниматься вверх по лестнице, гул голосов затих, постепенно стало светлее и мы вышли в стеклянную дверь, случайно оказавшуюся там, где ее раньше не было, в 12 подъезд.
Коридор тянулся вперед, неяркий свет пробивался сквозь замазанные краской окна, все было как обычно. Мы шли вперед, сын весело бежал впереди, я едва поспевала за ним. Только сейчас я заметила, как сильно он вырос за последнее время. Пожалуй, ему было не меньше 11-12 лет, сильный, худощавый, ловкий, он удивительно не походил на всех детей, которых я знала до него. Странный, взрослый с момента рождения ребенок.
Да и что тут думать, одернула я себя, дети ангелов не могут быть другими, а если и могут, то мне об этом ничего не известно. И все же что-то продолжало меня беспокоить, какая-то мерзкая, гадостная мысль свербила в районе висков. И когда я поняла, в чем она заключалась, мне стало не по себе, и я остановилась.
Я вспомнила слова ангела о тех детях, которые играли внизу. В другой, иной жизни, вне стен коридора, они превратились бы в инвалидов, ущербных людей. И их матери, как и я, случайно попавшие в коридор и пошедшие в нем тем же путем, не решились возвратиться с ними в свой мир. Значит, у них было два выхода – или оставить детей навсегда в коридоре, или остаться вместе с ними. Судя по тому, сколько маленьких ангелов играли на этой детской площадке, все они выбрали первое, не желая рисковать и нести крест больного ребенка всю жизнь. Они целовали их в лоб, заглядывали в ясные глазки и продолжали скитание по коридору до тех пор, пока не выходили наружу.
Но как, черт побери, выходя наружу, они жили дальше, хотела бы я знать. Неужели можно в муках родить ребенка, прожить с ним жизнь в коридоре и отдать его партийцам или Хозяйке, или поместить в детский ангельский дом, зная, что у него никогда и ничего не будет – скорое детство, быстрые крылья и невеселая миссия инкубаторского самца, а потом вечное небытие?
Я вдруг поняла, что мне не хорошо. На меня навалилась страшная, нечеловеческая усталость, я с горечью почувствовала себя старой и никому не нужной. В этот момент сын обернулся и крикнул мне:
– Мама, пойдем перекусим. Тут так вкусно пахнет – наверное, кафе какое-то.
И он исчез за дверью офиса. Собрав последние силы в кулак, я поспешила ему вслед. Дверь, как и все прочие двери в этом коридоре, была без таблички, но из нее тянуло свежесваренным кофе и сдобными булочками. Только в этот момент я поняла, что вот уже два дня ничего не ела. Голова вдруг закружилась, и я невольно схватилась за косяк. Справа висела скромная черно-белая табличка «офис 12-28».
Офис 12-28.
Какое странное кафе, подумала я, как будто два офисных помещения переоборудовали в одно унылое, все с теми же полупрозрачными подслеповатым окнами подобие столовки. Вдоль стен стояли столики, между ними имелся широкий проход, ведущий к барной стойке, обшитой дешевым искусственным материалом неожиданного бордового цвета.
Но самое удивительное было не это – в кафе сидели люди. Я и не подозревала, что в коридоре бродит такое количество людей. Мне почему-то казалось, что он практически не обитаем, кроме тех странных существ, вроде Хозяйки, партийцев или команды санитаров во главе со странным врачом.
Когда мы вошли, они как один повернули головы и уставились, нет, не на меня – на сына. Серые, неприметные лица, мужские и женские, я бы не вспомнила их уже через минуту. Удивительно, но среди сидящих не было ни одного ребенка, и я почувствовала себя неуютно. Они что-то ели и пили, эти люди, обычную буфетную еду в толстостенных казенных стаканах и белых фаянсовых тарелках, помогая себе алюминиевыми вилками. Издали еда казалась совершенно неаппетитной – такой же бесцветной, как они сами. Единственное яркое пятно на весь буфет было моим сыном, по-прежнему замотанным в белые простыни. Я вдруг поняла, что мы оба выглядим неприлично – сын в штанах из рубашки и я в грязной, пропахшей потом и кровью одежде. Я была в коридоре уже больше суток, я боялась и мучилась родами, я занималась любовью в этой одежде, но только в этот момент мне стало ясно, как ужасно я должна выглядеть и пахнуть.
Стараясь не приближаться к столикам, я прошла на свободное место и села. Сын тем временем взял у стойки две чашки кофе и пару бутербродов и поставил передо мной тарелку. Я впилась зубами в мягкое хлебное тесто и почувствовала, что по-настоящему голодна.
Мой мальчик не ел – он сидел за столом и пристально смотрел, как я жадно уплетаю бутерброды. От его взгляда мне стало не по себе, и я отодвинула тарелку в сторону.
– Мама, – вдруг громко сказал он, и все снова посмотрели на нас, застыв без движения. Все без исключения прекратили жевать, отодвинули тарелки и повернули шеи в нашу сторону, как будто режиссер крикнул массовке, и она послушно включилась в съемку.
– Мама, ты очень постарела, – сказал мой сын и погладил меня по щеке.
Я взяла его руку и задержала ее. Теперь я ясно видела – это был уже не мальчик, а юноша с прекрасным светлым лицом и неземными глазами. В его глазах, в их синей глубине, стояло мое отражение, и оно мне не нравилось. На вид мне было не меньше 50. Очевидно, его молодость и красота, как и положено между родителями и детьми, съела меня изнутри и снаружи, выпотрошила и оставила мне жалкие объедки. Впрочем, в тот момент я почему-то об этом ничуть не жалела. Я смотрела в его прекрасное серьезное лицо, гладила изящные юношеские руки, впивала в себя то, что в скором времени так или иначе должна была потерять. Я ведь не могла навечно остаться в коридоре.
– Мама, – настойчиво повторил мой сын. – Объясни мне, что с нами происходит. Я же чувствую, что-то не так. Мама, мама, почему ты плачешь, не надо…
А я и не чувствовала, что плачу. Я вытерла слезы тыльной стороной руки, обратив внимание на сухую, сморщенную кожу, испещренную пигментными пятнами. Процесс старения шел так же быстро, как и взросление моего сына. У меня, судя по всему, оставалось не так уж и много времени.
– Послушай меня, – я положила руку поверх его горячей ладони и ощутила биение пульса. – Я постараюсь объяснить, как я это вижу, хотя, истина может быть совершенно другой. Я ведь участвую во всем этом грандиозном спектакле, как и ты – пока, во всяком случае. Вот твой отец, в каком бы обличье он ни был, тот, возможно, знает больше. Но вряд ли ты его увидишь до тех пор, пока сам не выберешь, кем ты будешь дальше. Мы с тобой очень разные, хотя ты – плоть от плоти моей. Но ты принадлежишь этому миру, коридору, ты – один из них, тех, кто сидят вокруг нас. А я – другая, я пришла сюда из мира вне здания, я оказалась здесь случайно, просто зашла по делам. В том, другом мире я одинока, у меня нет детей, я никому не нужна, кроме своих несчастных уже хотя бы по этой причине родителей. Здесь, в коридоре, я прожила целую жизнь, пусть и сжатую в одни сутки – встретила любовь, смертельную опасность, родила и вырастила ребенка, а сейчас стремительно ветшаю, словно ненужный механизм. Я чувствую, что если останусь, то просто исчезну в коридоре, растворюсь без остатка. Если же я успею выйти из здания до своей естественной смерти, то у меня есть шанс прожить там, вне коридора, другую реальную, долгую жизнь. Я сумею исправить ошибки, которые уже сделала, ведь теперь мне ясно, что я отвергала настоящее, боялась сущего, избегала крови и боли, полагалась на других там, где обязана была делать все сама. По большому счету, я боялась жить, родной мой, боялась сама нести ответственность за поступки и их последствия. Но сейчас я изменилась, я стала другая, более сильная и серьезная. Ведь я не одна, и решаю не только за себя.
Он слушал меня не перебивая, мой сын, не отнимая руки и не переводя глаз. Он умел слушать и слышать, и в его глазах ничего нельзя было прочесть. Я видела, как он постепенно закрывался, становился таким же непроницаемым снаружи, как и его отец.
– Я и не заметила, как ты вырос, сынок. Теперь я тебе больше не нужна. Пока ты еще не родился, я бы могла скинуть тебя так легко, как стряхивают надоедливое насекомое. Когда ты был еще ребенком, я бы могла оставить тебя в приюте для ангелов, или взять с собой в свою жизнь, чтобы сделать тебя навсегда инвалидом, неполноценным человеком в моем мире. Я бы могла отдать тебя Хозяйке или партийцам, чтобы они использовали тебя по своему усмотрению. Но я ничего этого не сделала – скорее всего, по своей всегдашней трусости и боязни принимать настоящие, радикальные решения. Вместо этого я сделала другое – я дала тебя свободу выбирать самому. За себя и за меня. Если ты хочешь, я останусь здесь навсегда – по крайней мере, до конца своей жизни, а ждать, судя по всем признакам, осталось недолго. Если я больше не нужна, я могу пойти своим путем и покинуть коридор до того, как исчезнуть от старости. И я могу попытаться выйти вместе с тобой – не знаю, правда, что из этого получится. К сожалению, я не знаю, что будет с тобой дальше – станешь ли настоящим ангелом, как твой отец и эти бесполые дети внизу, превратишься ли ты в нового хозяина коридора, возглавишь движение оппозиции тем, кто придумал этот исправительный аттракцион для взрослых или просто испаришься в тот момент, когда я закрою глаза – не знаю. В этом – худшее в моем положении, я ничего не знаю о тебе.
Сын вглядывался в меня непрозрачными синими глазами еще минуту, не более, и вдруг вскочил на ноги.
– Мама, – сказал он тихо, но все, кто сидел в кафе, вытянули шеи и прислушались. – Мама, нам пора спешить. Я должен успеть.
И он легко, словно делал это всю жизнь, взял меня на руки. В воздухе я поняла, что безумно устала, что я почти засыпаю от изнеможения, как будто в разговоре я растеряла последние силы и постарела на десятки лет. Он прижал меня к груди, как ценную ношу, и пошел к двери. Посетители кафе молча задвинули ноги под стол, чтобы он не споткнулся.
Железная дверь с лязгом затворилась, и мы снова очутились в коридоре. Только на этот раз я лежала в его руках, а не наоборот.
13 подъезд.
Мне казалось, что он не шел, а летел по коридору, так быстро мелькали железные крышки офисов, стеклянные двери, ведущие то вверх, то вниз. Его руки становились все тверже, словно он все еще продолжал мужать и крепнуть. Мои глаза закрывались, я безумно хотела спать, а он торопился, словно боялся не успеть. Время от времени он наклонялся ко мне и шептал: мама, не спи, не спи, мама, и я с усилием приподнимала веки. На самом деле, в этот момент мне было все равно, что со мной произойдет. Я была счастлива на руках сына, чего же еще мне было желать?
Неожиданно он остановился, и я очнулась. Посреди коридора, широко расставив ноги, скрестив руки на груди, стоял ангел тьмы.
– Ты не можешь взять ее с собой, она должна остаться здесь, – сказал он мрачно и со скрытой угрозой в голосе.
– Она не принадлежит этому миру, я хочу вернуть ее обратно, – неожиданно мягко, но решительно ответил мой сын. – Посмотри, она стареет и умирает на глазах, она не выживет здесь.
– Она свой выбор сделала, – возразил черный ангел, – она предпочла родить и вырастить тебя, она хотела почувствовать себя матерью, она приняла бремя решения, и теперь ей отвечать.
– Она уже ни за что не сможет ответить, – сказал сын тихо, – посмотри на нее, ведь ты любил ее когда-то, от нее почти что ничего не осталось. Я не пойду за ней туда, где она должна быть, но там у нее будет шанс, а здесь она истает у нас на глазах. Пропусти меня, я хочу вернуть ее туда, откуда она родом.
– Такие, как она, должны остаться здесь, они – отработанный материал, – упрямо и жестко произнес ангел тьмы эти слова. – Она могла бы стать призраком или переродиться в коридорную крысу, не важно, как и что, важно – она прожила свою жизнь здесь, и здесь умрет и возродится.
– Пропусти нас, – требовательно сказал мой сын. – Ты не можешь помешать мне. Я все равно верну ее обратно. У нее будет выбор.
И он шагнул в сгущающуюся тьму, окутавшую черного ангела. Я почувствовала ужасный холод, потом сильный ветер, а потом все прекратилось. Я открыла глаза – я стояла около двери над которой было написано «13 подъезд». Дверь вела на улицу, и она была открыта. За ней светило закатное солнце, где-то вдалеке ходили люди, был слышен звук отъезжающих автобусов. Это был, как ни странно, мой мир, и он еще существовал. Я невольно сделала шаг к двери, и вдруг меня окликнули. Я вздрогнула и обернулась.
– Мама, – сказало мне странное полубесплотное существо, стоявшее позади меня в темноте. Я едва различала его черты, они плыли у меня перед глазами после яркого света снаружи.
– Мама, ты почти дома. Я успел.
Я сделала шаг, чтобы обнять то, что осталось от моего сына, но оно устранилось в сторону.
– Мама, здесь меня почти что нет, но если я сделаю хотя бы шаг наружу, то ты будешь жалеть об этом всю жизнь. Я слишком долго пробыл с тобой, чтобы жить здесь, и никогда не сделаю тебя счастливой в твоем мире. Я хочу, чтобы ты прожила жизнь так, как ты хочешь и так, как надо. Просто вспоминай обо мне.
Я поняла, что оно прощается со мной, все дальше и дальше отступая в сумрак. Его черты менялись, напоминая мне всех, кого я видела в коридоре, словно они вышли попрощаться со мной. Я сделала шаг назад, но оно вытянуло длинные руки и остановило меня.
– Ты не можешь вернуться, я вынес тебя, чтобы ты больше не ошибалась. Я знаю, что будет с тобой, когда ты выйдешь, но я не скажу. Ты еще этого не знаешь. Ты ведь ходишь вслепую – вслепую общаешься с людьми, не видишь того, что с тобой происходит. Ты наступаешь на бабочек, сидящих на цветах, вместо того, чтобы вдыхать аромат. Но теперь все будет по-другому. Ты будешь видеть то, что сделает тебя счастливой. Ты больше ничего не будешь бояться. Иди, мама, иди, пока я … пока мы… пока мы все не передумали…
Я поняла, что я его теряю, как теряю все, что связано с ним, с коридором, с моей любовью к ангелу света и тьмы. Теряю разум и воспоминания, теряю боль и чувства, проходя сквозь ворота. Я обернулась назад, и вдруг кто-то окликнул меня снаружи:
– Девушка, выходите быстрее, а то мы закрываемся.
За дверью стоял охранник – самый обычный человек в черной мешковатой униформе. На поясе у него болтались ключи от подъезда.
– Мне бы в 17 успеть, – ответила я механически. – Там распродажа.
– Так по улице быстрее пройдете, мы пока что 13 опечатываем. Поторопитесь и успеете, – добродушно сказал охранник.
И я побежала – вдоль здания, не отрывая глаз от серых замызганных окошек, как будто надеялась там что-то увидеть. Мне показалось, что прошло меньше минуты, и я уже стояла в входа в 17 подъезд. Дверь открылась, и из нее вышла Хозяйка с огромным хрустящим пакетом, перечеркнутым надписью с названием фирмы, устраивавшей распродажу. Я невольно отступила, но она не обратила на меня никакого внимания, словно я была ей незнакома. Она аккуратно обошла меня и направилась к шоссе. Я посмотрела ей вслед и шагнула внутрь.
17 подъезд.
Я вновь стояла в коридоре, но это был не тот коридор. Внешне он был тем же, но в то же время я понимала, что это другое место. Этот коридор просто был проходом в здании – в меру пустым, гулким, грязным, каким ему и положено быть к концу рабочего дня. Все двери были закрыты, кроме одной, и я направилась прямо туда.
К моему удивлению, прямо на двери висела табличка с названием фирмы, но привычное место справа от косяка пустовало. У этого офиса не было номера!
Я механически прошлась по магазину, щупая ткань безжизненными пальцами. Меня что-то спросила продавщица, мне пришлось уступить дорогу крупной, властной женщине, как две капли воды похожей на врача из команды санитаров, у примерочной кабины сидел невысокий человечек с удивительно знакомым сереньким личиком, но они уже не трогали меня. Я даже примерила и купила себе недорогую желтую трикотажную кофточку явно на размер больше, чем нужно, но и это не принесло мне радости. Положив чек в карман, я вышла в коридор и очутилась у выхода. Встреченный в 13 подъезде охранник улыбнулся мне и поздравил с успешной покупкой. Он и его напарник закрыли за мной дверь 17 подъезда. Солнце уже почти село, окрасив унылый серый фасад в ярко-коралловый цвет. Я брела к остановке не оборачиваясь, пустая, как дешевая батарейка.
И вдруг что-то внутри меня дрогнуло. Я остановилась. Внутри дрогнуло еще раз. На секунду я сжалась от резкого спазма, словно в животе завелся какой-то странный механизм. Я судорожно вспоминала, что со мной происходило в последний месяц – встреча с человеком, показавшимся мне ненужным и не интересным, за исключением странной и трогательный смеси преданности и любви, в которых я не нуждалась. Случайное знакомство, свидания по нарастающей с его стороны, и неприятие, нежелание обременять себя, ввязываться в историю с реальными, настоящими чувствами – с моей.
Я вспомнила – было и еще кое-что. Одно настоящее свидание, такое, как он хотел – в ночном свете фонарей, прогулка при луне, запрокинутое в звездное небо голова, легкое спиртное, ударившее в голову. Я взглянула в его искаженное болью и недоверием к происходящему лицо, и оно показалось мне необыкновенно красивым и наполненным. Его душа вытянулась из тела мне навстречу, открылась и приняла меня. Я вдруг поняла, что рядом со мной чудо – чудо любви, понимания, нежности. То, что было скрыто под серой оболочкой днем, вдруг проступило в его ином, ночном лице. Сила и твердость, сопротивляться которым не имело никакого смысла. И я отдалась ему всем, что у меня было – телом, душой, разумом, нарождающимися чувствами. Отдалась без страха, без сожалений, зная, что завтра я уже этого не смогу – обыкновенный страх изменить свою жизнь, понести ответственность за то, что в ней происходит, оторвет меня, словно сухой лист, от этого умного некрасивого лица и понесет дальше. Завтра я уже не смогу увидеть красоту рядом с собой, или, что еще хуже, затопчу ее ненароком, принижу, загажу и замараю.
И я ушла еще до того, как наступит это мерзкое завтра, и оно никогда не наступило. Я выставила запрет на входящий звонок и вздохнула с облегчением – ведь это случайное чувство красоты могло перерасти в нечто большее, и Лис оказался бы приручен, сам того не понимая. Колодец был глубже, чем мне требовалось для того, чтобы просто напиться воды.
Но, видимо, я кое-чего не учла. Случайно попав в коридор, я невольно подверглась странному воздействию, прожила чужую и в то же время такую свою жизнь, почти умерла, но для настоящего возрождения этого мало.
Господи ты боже мой, как же я не догадалась – ведь это же очевидно. Так же очевидно, как и то, что жертва, принесенная моим мальчиком, была не напрасна. Мертвый механизм часов вдруг ожил, завелся и пошел, отсчитывая положенные ему часы и минуты. У меня впереди было достаточно времени, чтобы все исправить – найти это умное страдающее лицо, прижать его к груди и ожившему животу, и любить, любить его без устали, без права на ошибку, без надежды на исцеление.
К остановке уже подъезжал автобус, когда я оглянулась на здание последний раз. В серых полупрозрачных окошках 17 подъезда вдруг стало черно, а потом вспыхнул яркий белый свет, растворившийся в серой тени. До меня донесся грохот закрывающейся железной двери последнего подъезда. Там могло быть совсем пусто, как когда-то во мне.
По коридору мне навстречу бежал, раскинув руки, крохотный светловолосый мальчик с ярко-синими глазами. За его спиной шумно раскрывались белоснежные крылья.
Мария Полянская
Родилась в 1966 году, живет и работает в Москве. Окончив в конце восьмидесятых филологический факультет и аспирантуру МГУ, прожила несколько лет в Нидерландах, где преподавала русский язык, писала диссертацию и работала переводчиком. Была владелицей арт-кафе "Колония" в Москве. Автор книг «Чужестранка» (1998), «Сон городского воробья» (2008), «Терминал» (2012). Лауреат премий «Золотое перо Руси» (2006), «Добрая Лира» (2008), победитель театрального конкурса «Премьера» (2010), конкурса «Хай концепт» (2018), «Москва инноваций-2050» (2020. Писатель, блогер, консультант, руководитель социальных проектов.