Тагилсталь

6 марта, 2023 •

934 Views

Хочется нам этого или нет, но мы живем в истории. Иногда история как бы отступает, растворяется среди обыденности, неторопливого и сиюминутного, и тогда ее видят и ощущают лишь те, кто по долгу службы занимается ею. Иногда история подкатывает под горло – и не заметить ее просто нельзя. Вот как сейчас, например.

Текст «Тагилстали» – это текст, который порожден временем, когда история бушует вокруг. Когда мы в прямом эфире наблюдаем то, что раньше встречали только в кино и книгах, когда реальность уже непоправимо изменилась, и мы стали свидетелями легендарной доблести, ужасающей подлости и всеохватывающей банальности зла. В России войны как таковой пока что нет, хотя уже есть такие слова как «бавовна», «беженцы», «мобилизация». Зато огромным и мутным шквалом идет поток дезинформации, лжи масштабов уже не геббельсовских – оруэлловских. Подмена понятий достигает колоссальных масштабов, информационная война ведется из всех орудий – и первым в этой войне убивается высказывание. Поскольку смысл слов зыбок и нуждается в постоянном пояснении, поскольку верить нельзя никому (хотя каждый, от президента до любого диванного политолога, уверяет, что именно ему – можно и нужно), ценность высказывания девальвируется постоянно и стремительно. Практически последним, что не дает в этом мутном потоке окончательно пропасть слову, остается карательная система. С упорством и методичностью она подтверждает весомость высказывания как умеет: берет плату за высказывания ресурсами и кровью говорящего. В стране, где за банальную констатацию факта: «Мы против войны», можно поплатиться штрафом размером в половину зарплаты или просто сесть, ценность высказывания определяется судьей по адскому прейскуранту. Примеры у всех перед глазами: 8,5 лет Яшину за кадры из Бучи, но в первую очередь – за то, что это Яшин. И за прошлые заслуги – и авансом за все дальнейшие невысказанные высказывания.

Высказывание может иметь художественную ценность, а может и не иметь. Строго говоря, оно способно обойтись и вовсе без без текста: ребус, звездочки, снежинки, перечеркнутая рыба – в этой гонке годится всё. Оценивается вектор, направленность высказывания, а не оно само. Но эта шкала хороша изнутри, а снаружи, вне нашей выморочной реальности, будучи вырванным из контекста, то, что было так понятно, так ценно и так задорно, кажется блеклым, скучным и нелепым. Да, но оно ориентировано внутрь. Погрузи его, этот листок со словом «идёт» и пятью снежинками, обратно в родную среду – и высказывание снова заблещет, как мокрый морской камешек, противопоставит свою лаконическую крамолу многословной и низкопробной государственной точке зрения. Нужно ли оно за периметром? Да, как историческое свидетельство. Документ эпохи, а не акт сопротивления пропаганде. Нужно ли оно для тех из россиян, кто остался тут – и оказался «национал-предателем», для кого СВО – это подлая и бесчеловечная война на уничтожение? Нужно, как воздух.

И вот у нас рассказ «Тагилсталь», фантастический, можно сказать. Действие отнесено к недалекому будущему, когда Российская Федерация, распавшаяся на мини-государства и образования, ведет ожесточенную – гражданскую? – войну. Мы не знаем, против кого сражаются тагильцы. Противник скрыт за словом «тролли» – более чем прозрачная отсылка к «оркам». Но всё действие повторяет историю сопротивления «Азова» на заводе в Мариуполе, так, как она была рассказана в «Телеграме» и на каналах журналистов. Главным референсом автора текста остаются всемирно известные фотографии, обошедшие весь интернет. Ключевая – та, которую автор, боец полка «Азов» Дмитрий Козацкий с позывным Орест, не озаглавил никак, а в народе сразу же окрестили «Свет победит тьму». Все остальное – фантазии автора. В общем-то, осажденная крепость, которую разрушают враги, а герои обороняют, не нов – этот сюжет Борхес среди четверки сюжетов мировой литературы назвал первым. И в тексте оборона выглядит скорее набором представлений мирного человека о жизни героев в осаде, то, что восстановлено по фильмам и книгам, да еще по видео- и фотоматериалам. История «Азовстали» не то что не написана – она еще даже недописана, часть защитников до сих пор в плену, война продолжается, воспоминания, работа с документами – это всё в будущем. Не приходится сомневаться, что каждый день этой обороны будет восстановлен. И поэтому первое чувство, которое испытываешь, начиная читать, – легкая оторопь. Постойте. Да разве это можно – о живых людях? По живому и свежему? Неважно, чем руководствовался автор, – ему что, делать больше нечего, как фантазировать о чужом, конкретном и страшном опыте? Это было бы позволительно и допустимо, если бы было написано там, оттуда, очевидцем, но сторонним зрителем? Когда Павел Коган писал:

Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков,

– он не зря указал, что плакать будут мальчики иных веков. Да, это история, но превращать ее, еще дымящуюся, еще кровоточащую, в основу для литературного произведения, делать «подложкой» для собственного творчества как минимум нецеломудренно, если не сказать бестактно. Особенного перца добавляет, что автор – подданный Российского государства, рассказ написан на русском и действие его перенесено в Россию (ужасную Россию будущего), и сейчас такая литературная игра может быть сочтена не просто неуместной, но оскорбительной и скандальной. На этом месте можно прекращать читать вступительную заметку, свернуть окошко и поставить гневный смайл, ну или оставить оскорбительный коммент. Понимаем, принимаем, имеете право.

Но текст есть – и давайте его рассмотрим.

Место действия – старый и уже практически уничтоженный завод. «Лестница решетчатая, сквозь нее виден пол, стены в многолетней окалине – или как оно там называется, когда сталь брызжет через ковш?» Цистерна, мартеновский цех, ржавчина, осыпающаяся с песчаным шорохом. Это не авторские фантазии на тему, как может выглядеть подобное здание, а Нижнетагильский железоделательный, который был построен еще в XVIII веке. Сейчас это завод-музей истории горнозаводской техники — музей под открытым небом. Описания основаны на личных воспоминаниях автора.

Действующие лица «Тагилстали» всем, кто хоть как-то знаком с историей России, более или менее известны. Это декабристы, и, судя по тому, что все они в Тагиле, восстание уже позади. Одни из них опознаются сразу, их имена на слуху – например Пестель, Трубецкой. Имена других – достояние разве что историков. В контексте рассказа неважно, могли ли мятежные офицеры в реальности сражаться бок о бок, кто из них с Севера, кто с Юга, кто был повешен по приговору (как Пестель, Бестужев-Рюмин и Сергей Муравьев-Апостол); кто не дожил до суда – как Ипполит Муравьев-Апостол, Анастасий Кузьмин и Михаил Щепилло; кто отправился в ссылку и умер там; кто дождался амнистии и смог вернуться домой. По тексту рассыпана масса исторических подсказок. Борей – Борисов – тату-мастер, вечно что-то рисует, последний его рисунок – ворон (потому что Петр Борисов был художником, в ссылке занимался забайкальской орнитологией, оставил ряд чудесных ботанических рисунков). Рябина погибает (вероятно), взорвав Лисью гору и штаб троллей на ней. Его прототип – Иван Сухинов – уже будучи осужденным и отправленным в Забайкалье на каторгу, пытался организовать заговор и освободить своих. Аркаша Борода, приведший троллей на территорию завода, – это Аркадий Майборода, написавший донос на Пестеля и Муравьева-Апостола. Но такие подробности – достояние специалистов. Автор не зря приложил к тексту ключ – даже те, кто интересовался движением декабристов, вряд ли смогут определить по позывным, кто перед ними (а кто сможет – дополнительно насладится этой игрой в загадки). Тем, кто не в теме, ключ вряд ли поможет, им останется история про героическое сопротивление, основанная, как это принято писать в титрах, на реальных событиях. Но надо понимать, как именно эти «реальные события» доходили до нас тут: запрещенными каналами, через VPN, из пересказов друзей «снаружи». Потому что по всем официальным каналам брызгали пеной соловьевы, СМИ охотно снабжали граждан сведениями про расстрелы и грабежи, нацистов, фашистов и мародеров, которые рисуют на гранатах знак SS и бросают их в гражданских, пряча награбленное золото (сережки и колечки, чуть ли не зубные коронки) в бронежилеты. Знаменитое «не всё так однозначно» в вопросах «Азова» поднялось на недосягаемую высоту: тут для российской прессы и общественного сознания всё было совершенно однозначно. А уж какая вакханалия началась после сдачи! «”Азов” подвели понты (гордыня) и самомнение. Нацистов-азовцев лишили шансов на героическую смерть. Они все разом сдались в канун дня рождения Сергея Шойгу, а потом “захватили” ростовские СИЗО», – и так далее.

Декабристы в истории РФ сейчас – персоны нон-грата. На них льют грязь, про них снимают заказную джинсу, их всеми силами стремятся представить то продажными подпевалами Запада, то пьяными неудачниками, то казнокрадами и предателями. Передачи, фильмы (вроде похабного «Союза спасения» за миллион рублей), новые жареные «исследования» – все идет в ход, чтобы снизить, а еще лучше – полностью замарать их образ и саму идею трагического «мятежа реформаторов» – именно так называется книга историка Якова Гордина, одно из фундаментальных исследований, посвященных декабристам. Тем не менее тут государство преуспеть не может, поскольку официальную точку зрения представляет Константин Эрнст и силы «Первого канала», и им приходится противостоять Пушкину, Некрасову, Герцену и Толстому (как бы сам Л. Н. Толстой ни относился к их идеям, но декабристом станет Пьер Безухов, любимый его герой). Кроме того, мемуары декабристов и их круга издавались и переиздавались достаточно, и в истории Сибири эти люди занимают важнейшее место. Превращать их в опереточных злодеев или предателей государства так же бессмысленно, как и в святых, они ни то ни другое. Но одно совершенно точно: декабристы – это очень высокая моральная планка, это, если угодно, лучшее, что есть в российской истории. И если в глазах автора текста защитники «Азовстали» равны декабристам с «Тагилстали», то это высказывание здесь, на территории РФ, в историческом и культурном контексте, считывается однозначно. Как это будет смотреться со стороны, особенно в условиях военного времени? Вряд ли этот текст встретит полное сочувствие и понимание за пределами периметра РФ, да и внутри него, если на то пошло. Но тут уж как есть. Возможно, «Тагилсталь» как рассказ предназначен «для внутреннего пользования», а в качестве высказывания имеет такую же ценность, как листок бумаги с надписью «Руки прочь от Украины», приклеенный к автобусной остановке. Но уж всяко он – ответный жест благодарности тому или той, кто 28 июля 2022 года написал на ж/д мосту за Люберцами FREE AZOV.

Тикки Шельен

С благодарностью тому, кто 28 июля 2022 года написал на ж/д мосту за Люберцами FREE AZOV

У Поли айфон разряжается меньше чем за сутки. Поэтому Поля всегда таскает с собой два пауэрбанка в разгрузке. То есть теперь один – во второй вчера прилетела пуля да так и застряла. Старший брат, Святой, только и сказал: «Ты, Ипполит, после войны на рекламе озолотишься», – и ушел в коридор курить под вытяжку. Ушел, потому что здоровым Вольф в госпитале курить не давал: хватит, что раненые смолят. Тут ведь, собственно, еще и гражданские. И в этом тоже проблема.

Здесь же убежище еще с той войны. Потом его переделали, вентиляцию провели хорошую, двери там, как их… шлюзы. Готовились к ядерной войне – а случилась эта вот. Уж лучше б ядерная, как сказал кто-то из гражданских. Раз – и не мучиться. Вольф хотел было рассказать про лучевую болезнь, но передумал. В последнее время вообще не хочется ничего лишнего рассказывать.

Поля выбирается наверх, формально на разведку, на деле – сеть ищет. Сеть нужна ему (чтоб выложить фото в «Твиттер» и в «телегу») и командиру. Опять будут договариваться, чтобы гражданских выпустили, – и опять не договорятся. С той стороны требуют, чтобы «Тагил» прекратил сопротивление, чтобы все, так сказать, с поднятыми руками вышли и сдались. Неприемлемо. Это командир сказал и обрубил связь. Война, е-мое, враги по мобильнику созваниваются. Но это было еще на той неделе, если Поле не изменяет память. А могла бы уже и изменять, да.

Поля выходит в мартеновский цех. Потолок весь сквозной, как кружево. Бой вчера шел не здесь уже – у заводоуправления и электростанции, там еще кто-то шарился, и в ту часть завода Поля один не пошел бы: хер его знает, кто там? Попадешься вот так, как Аркаша, – и привет, был Аркаша – и даже ботинок не осталось. Ну то есть пропал, но тут пропасть сложно. Если знаешь, конечно. Но Аркаша-то знал. Значит, не пропал, а…

Поля трясет головой, опять смотрит вверх. Тут мартен, по правую руку недалеко – прокатный цех, сзади и влево – доменный. Надо выбраться туда, в мартеновском связь глушится, а там хоть на домну залазь. Правда, могут снять – и не свои, конечно. Неважно.

На лицо Поли падает капля. Стер – а она ржавая, как кровь. Гулко падает еще одна – с крыши, с краев прорехи. В пустом цеху звук дробится и отскакивает от стен, здесь говорить – как в бочку кричать. Сухинов отсюда, получается, видео свои писал? у него тоже всегда эхо за словами чувствуется, может, и отсюда.

Поля забирается на лестничный пролет, думает, не залезть ли еще в кабинку крана, покурить там. Но кран – это как домна: высоко лезть. Да и нужды нет. Лестница решетчатая, сквозь нее виден пол, стены в многолетней окалине – или как оно там называется, когда сталь брызжет через ковш? Еще недавно здесь все горело, и гудело, и жило – а теперь завод тоже медленно умирал вместе с ними. Интересно, можно это будет когда-нибудь восстановить? Или так и оставят? В память чего только – их героической обороны или наоборот?

Поля вытаскивает сигареты – пачка мятая уже, пустая наполовину. Курить они тут все стали, даже кто бросал. Курева нежданно много, еды мало, воды тоже, зато курева – как грязи. И качества примерно такого же. Зажигалка еще работает, щелкает и гудит, правда, слабенько уже. Ладно, недолго ей… Дым по сырости почти не заметен, вот запах бы выдал, да некому. Поля достает айфон – 76% заряда, норм, – включает камеру. Если они все останутся здесь… пусть останется кое-что еще.

Он снимает всё время, как они в осаде. Снимает, заливает в облако, монтирует, когда получается. Часть выкладывает в тви и в канал, Павел говорил, что его фото несколько агентств к себе переложили – «Медуза» точно, потом аж какой-то Пермский канал и, на удивление, Тверской канал «Калинин мост». «Мост» Полю не удивил, «Мост» – это был Ростропович, Петька Свистунов.

Отсюда они говорили в последний раз. Поля вертит головой – точно, отсюда. У Петьки за спиной бетонная стена, на голове бандана, на плече – гриф виолончели. Он сказал: на Краснотурьинск они не пойдут, там оборону держать хорошо, но и накрыть – легче легкого. И вообще далеко. Труба решил идти на Верхотурье, а оттуда какой-то дорогой на Пермь или, наоборот, на Тобольск. По обстоятельствам. План был шизовый, Свистунов в него не верил, но он верил Трубе, поэтому на всякий случай прощался. Попросил: запиши меня сейчас – и заиграл. Show must go on – а потом «Эх, яблочко!» да так лихо, что зубы ломило. И всё. Больше не виделись.

Поля заходит в твиттер – сеть на две палки, но есть. Сообщение для Петьки даже не прочитано. В телеге – тоже. Это может значить все что угодно, думает Поля. Это может значить все что угодно.

Сигарета заканчивается, едва начавшись. Поля встает – затекли ноги. Сзади, на грани слышимости, что-то сыпется – ш-шух – как песок. На самом деле песка тут нет, это с трубы ссыпалась ржавчина: кто-то рукой провел. Поля догадывается кто: чужих здесь нет, а из своих за ним пойти мог только Стас. Потому что Стас его пасет, вот почему. В смысле – выпасает. И обижаться бессмысленно.

Поля не обижается. Стас его старше, Стас в ту войну успел призваться и на фронт не попал только по счастливому знакомству со старшим Борисовым. Потом всё понеслось, как говорили старики, Третья империя спешно разваливалась (Поля в результате школу закончил в 15 лет, а аттестат получил год назад и уже в Республике) – и Стас в итоге оказался в свежесобранном полку Соединенных славян… о чем сейчас говорил или матом, или никак. Ну, типа, дураки мы были молодые. Старики – Павел, Князь, оба старшие Полины брата – с удовольствием подтверждали: дураки. О прошлом полка Соединенных славян вспоминать в подробностях не любили, но славу по себе он оставил причудливую, а им теперь расхлебывать.

Стас тут – это хорошо. Если что, у него тоже айфон, «семерочка», Поля на него тогда Петьку записывал… Стас файл прислал, Поля обрезал как надо, залил в инсту – и не смотрел с тех пор ни разу. Нах надо – и так помнит.

Поля вылезает на галерею… или как ее? Ну, типа моста такого над всем цехом. Справа перила стесало и завернуло обломком ракеты. Хвостовик в полу торчит, как бредовый цветочек. Завод до сих пор обстреливают ракетами с того берега, хотя про гражданских все, разумеется, в курсе. В голову не берут, а сами трындят, какие там все моральные уроды в полку, как мирными жителями прикрываются. Хорошо хоть, про обманутых солдат петь перестали, а то у Поли от этой риторики прям уши вяли. Во-первых, брехня, во-вторых, тупая брехня, в-третьих… Ладно, двух хватило. Сухинов каждый раз требует: заберите раненых, дайте выйти раненым, дайте нормально похоронить погибших! Снял вчера двоих самых тяжелых – Кегича и Юрия – всё равно никакого отклика. Сдавайтесь – и всё, и никаких гарантий. Сдашься тут, как же. Проще вон – с домны сигануть.

И хуй знает, не придется ли в конце концов. Потому что, если Барятинский с младшим Борисовым и сколько с ними там осталось, не удержат Лисью гору, по Тагилстали можно будет хуярить тупо из винта прямой наводкой. Поля думает, что много матерится. Потом думает, что это уже даже Сереже похуй, и вообще – кто слышит? А если не удержат Лисью гору, то вообще всем всё равно будет.

Через прореху в крыше падает солнечный луч – синий, будто неземной вовсе. Поля встает и идет к нему, совершенно завороженный. Как если б это не луч был, а прямо ангел с неба. И если успеть обнять его, то всё будет хорошо.

Не успевает: сзади и снизу раздаются несколько коротких злых очередей – и тут же Стас хватает Полю за запястье, не дает без толку кинуться. Раз-два-три-че…– очередь – четыре-пять-шесть – и у Стаса в кармане свистит рация.

– Армянин в канале, прием.

– Муравьед вызывает Армянина. Муравьед вызывает – рация кашляет, свистит и повторяет неузнаваемым голосом Матвея: – Армянин, ответь Муравьеду.

– Муравьед, слышу тебя. Что у вас там?..

– Стас, Поля с тобой?

– Тут.

Поля не слышит, но слышит, как явственно выдыхает рация. Матвей, наверное, сейчас жмурится изо всех сил. Что там случилось-то, он хоть закурить может?

– Хорошо.

– Так что за хуйня, Муравьед?

– Да Аркаша, падла, троллей привел.

Поля уже давно в полку и понимает: если Аркаша, то, во-первых, не пропал он тогда, а во-вторых – теперь уж точно пропал. Позывной у Аркаши был тупой: Борода, сроду у него никакой бороды…

– Стас, – шепчет Поля почти беззвучно: – Стас… – но спросить про Сережу не может пока. Стас не слышит, говорит в рацию:

– Муравьед, кроме Аркаши, двухсотые есть?

– Двухсотых, кроме него, нет, трехсотых… трое, остальные не тяжелые.

– А кто?

– Денежкин и Одиссей.

– А третий?

– Ну, я.

Стас опять ловит Полю. Вот как он успевает, вообще?

– Сильно?

– Да не, в ногу.

В ногу… это по-всякому может быть. Юрий тоже в ногу ранен, а еле живой.

– Стас. Стас, про Серегу спроси.

– Муравьед, как Святой?

– Нормально. Точно, нормально.

Это он для Поли говорит. И не врет, кстати.

– А Правда?

– Правду не убьешь! – Матвей смеется в рацию, Поля выдыхает. С обоими братьями нормально, даже на самом крутом обезболе так не посмеешься. Значит, ничего. Обошлось. И Павел жив, это тоже хорошо. Зря ему Поля сеть искал, что ли?

По пути обратно в убежище Поля спрашивает Стаса: почему Армянин? Всё время хотел спросить.

– Потому что Микоян, – отвечает Стас. Классно объяснил, короче.

– Ты ж Кузьмин?

Стас трет щеку. Щетину у него скоро можно будет назвать бородой.

– Ну, был такой… какой-то деятель. Анастас Микоян. Ну вот и…

Точно. Стас – он не Станислав, он Анастасий.

– А кто это вообще?

Стас так смотрит, будто хочет к Павлу послать. Тот историю знает, рассказал бы, если что. Не, передумал:

– У него в Москве был колбасный завод. Давно.

Поля кивает:

– Круто. Колбасы бы сейчас, а?

Стас тоже кивает – и пропадает где-то в дырчатой тени. Возвращается тут же – метрах в трех впереди. Говорит:

– Нормально, – и Поля верит: нормально. Ну, насколько это сейчас возможно – нормально.

Князь выговаривает Павлу за доверчивость. Павел кривится, отмахивается, как от мухи:

– Всё, надоело.

У него перевязана голова, но ничего серьезного, просто бинты еще есть, а пластырей мало. Так-то даже кость не задета. Сережа сидит с ним рядом, молчит, курит. Князь опять начинает и обрывает себя на полуслове. Ну да, Аркаша знал слишком много лишнего, Аркаша попался троллям – Павел думает, что попался, Князь – что спецом всех сдал. Хуй поймет, Аркашу уже не спросишь, троллей тоже. Вольф говорит:

– Рябина, скажешь им? – Сухинов пожимает плечами:

– Ну, скажу.

Тролли своих не забирают, так что говори – не говори, один хрен. И мешков уже нет.

– Начнется тут… чума, холера и истинная вера, – бормочет Вольф. У него всегда какие-то поговорки, Бурцев его за это не любил особенно.

Не, не так. Бурцев, первый командир Соединенных славян, бесился на профанацию великой славянской идеи. Он и Павла за то не любил, они со старшим Борисовым посрались по-страшному, а потом Борисов комиссовался со своим ПТСРом – и оставил после себя Павла. Бурцев пошел на принцип, сказал, что с немцем он служить не будет, сейчас немец, а потом кого притащат – негра или вообще жида? Павлу эти выебоны были по барабану всегда – его по жизни две вещи интересовали: Республика и история. А, ну и чтоб у Республики нормальная армия была, а не то, что… Ему лет пять бы – министром обороны бы стал… наверное. Теперь уж и не узнать: нет у него никаких пяти лет, да и ни у кого из них нет. А есть… ну, вот сколько Барятинский с отрядом Лисью гору удержат – столько и есть. Разве только Правда с троллями договорится и им дадут выйти.

– Паш. Ты в это веришь вообще?

– Нет.

– Тогда на… э… Зачем?

– Ну, надо же что-то делать, а? Я уже и себя предлагал – не, одного не берут.

Князь смотрит на Павла, потом машет рукой и отходит. Нет, ну а что тут сказать?

– Никогда я тебя не пойму, – говорит Вольф. Они с Павлом знакомы… долго, короче. Павел его привел, хорошо, Бурцева уже не было. Вольф – еврей, но у них и президент – еврей, что теперь, не служить, что ли? Да и вообще хуйня это всё – нации-шмации. Народ – да. Граждане своей страны. Поля это всё давно понял, в школе еще.

– Когда у тебя ядерка… – начинает Князь, Павел перебивает:

– Когда у тебя ядерка, то ты и кобенишься. Но у этих-то никакой ядерки с собой нет, а от Ямантау пизданут – так всех накроют, и троллей тоже.

Денежкин (Поле сложнее всего было перестать его называть дядя Леша – старше него в полку только Князь, – но пришлось научиться) хрипло смеется. Вольф на него шикает:

– Швы разойдутся!

Похоже, дядя Леша не слишком тяжело ранен, раз Вольф его зашить успел, пока Поля возвращался. С Одиссеем хуже, Вольф с ним возится, постоянно спрашивает:

– Вань, живой? – ему лица не видно. У Одиссея осколочное в спину, обезбола толком нет, Вольф обкалывает лидокаином и режет почти на живую. Поля думает, что Бурцев дурак, а Правда прав, как всегда: без Вольфа они бы тут все загнулись. Одиссей шипит:

– Пили давай, захребетник!

У него все, кто не с Урала, – захребетники, в смысле – за хребтом родились. Только он типа местный. Работал тут, прям на Тагилстали, Поля забыл кем. Раз ругается – это хорошо, да? Жить будет?

– Поля, сеть нашел? Наснимал что? – Сережа подсаживается, оттирает Полю в сторону, чтобы тот на Одиссея не таращился. Князь тоже вскидывается: нашел?

Князю херово. Поля точно знает, из-за чего. Из-за «Чусовой».

Это третий полк их бригады: «Тагил», «Тобол» и вот – «Чусовая». В «Чусовой» служит Стриж, то есть Раевская. Маша, да. Поля думает, что Князю надо радоваться: «Чусовая» стоит не здесь, а в столице. Там, конечно, прилеты, зато тролли ее не взяли, хотя доходили аж до Сысерти и Чусового озера. Но Князь не радуется. Князь звонит Стрижу через день, чтобы совсем уж не изводить. И пишет. Это чаще – и ему сеть нужна не меньше, чем Правде. Ну, заодно он еще спрашивает, что про них решили. Машка говорит: договариваются. Они там тоже договариваются. Они там, Павел здесь, Труба… Труба, наверное, договаривается сейчас с другими и не о том. Если они, конечно, вообще дошли до Тобольска, или куда они там собирались. Ну, должна же Сибирь им помочь, не?

Поля не хочет думать, что их оставили – и это не так, – поэтому старательно показывает брату фотки. Вот здесь литейный двор: в завалившемся набок ковше самодельный мангал, два бака, кусок рыжей и бугристой от окалины плиты, сзади виден край огромного водобойного колеса позапрошлого века – памятник тут такой. Был.

– И что ты тут снял?

– Вот, – Поля раздвигает экран: – Полина. Это вчера еще.

Полину там видно, если приглядеться. Наверное, надо будет увеличивать, отсветы от мангала хорошо лежат на щеке, на каске – Полина похожа на Царицу Подгорного царства, ту, которая с золотом. Ну, или с мазутом. Полина улыбается, но спит сидя.

– Это вчера еще.

– Ага, – отвечает Сергей. Сглатывает. Говорит: – А еще есть?

Есть. У него много фоток, жаль, ангела того не снял, ну, луч этот синий. Брату всё равно, он листает и не смотрит. Говорит:

– Хорошо.

Хорошо, кивает Поля. Вот только это и хорошо.

У дальней стены бункера разговаривают Павел, Князь, Сережа и Сухинов. Сережа сидит на брезентовой табуретке, остальные стоят, брата за ними не видно почти. Поле слышны обрывки разговора, от них нехорошо подкатывает.

– …да есть у меня люди, есть. Найду.

– …я тоже не знаю, почему нам резерв… нет его, резерва…

– Нет, Паш, хорош уже – на лихом коне…

– При чем тут конь, они там третьи сутки торчат!

Ага, это они про роту Барятинского. Третьи сутки – да, но не одни, им Иван-царевич подмогу отводил. И до сих пор не вернулся. Брата потому и не слышно, а людей найти обещал Сухинов. Иван-царевич Сереже – как еще один брат. Тоже младший. Поля думает, что если что – попросится с Сухиновым. Или просто пойдет с ним так, не спрашивая. Потому что Мишку необходимо сменить… или вернуть – и живым. А то Сережа наделает глупостей каких-нибудь.

– Паш, если нас всех некем поддержать, что мы имеем?

Павел через плечо Князя смотрит куда-то в сторону Поли, выхода, занавески из пленки, за которой госпиталь. Говорит:

– Задача не меняется. Удерживаем завод, стягиваем на себя все силы троллей, что тут есть. Сколько продержимся, столько продержимся. А, ну и гражданские. Всё.

– Что – всё?

– Всё. Других задач нет.

Князь шумно выдыхает, Сережа встает, рядом с Полей оказывается Стас, кивает ему на телефон. На экране мелькает плашка сообщения с белым самолетиком: кто-то написал в телегу. Петька?

Стриж. «Тролли обещают взорвать плотину, если не сдадитесь». Нормальный поворот, а ему-то почему пишет? Почему не Правде?

– Поля, иди сюда, – зовет Сергей. Поля идет, отдает Павлу свой телефон, молча, что тут сказать – он не знает. Ну, обещают. И что?

– Кому обещают? – спрашивает Сухинов.

– ВСУ*, наверное.

– Охуели совсем.

Павел смотрит на экран. Князь смотрит на Павла. Сухинов тоже смотрит на Павла. Сережа смотрит себе под ноги. Павел говорит:

– Если угрожают, значит, наших выбить не могут.

– Почему?

– Потому что не могут выйти на плотину.

– Правда, ты врешь.

Поля понимает – нет, не врет. Но хочет, чтобы было так. Логики в этом никакой, одно желание. Или есть логика?

– Нет. У них есть РСЗО, но раз они до сих пор дамбу не расхерачили, значит, что-то мешает, так?

– Что?

– Не знаю. Но мешает. Гора, гражданские, уговор с Челябинском, хуй в стакане, я знаю? Может, они в гуманизм играют, может, боятся, что у Перми тоже ядерка есть…

– А есть? – вскидывается Сухинов, Павел не замечает, продолжает – почему-то не Князю, а Сергею в спину:

– …но всяко они не могут подойти сюда, чтобы тупо взять завод. Даже Аркаша не помог, – это уже Князю. Тот машет рукой: Павел его не убедил.

– Не могут, а взорвать грозят. Чего-то не бьется, Правда.

– Почему? Последний аргумент. Типа сдавайтесь сами, а не то мы весь город утопим.

– Так что мешает? – это Сухинов уже, Поля хочет наступить ему на ногу, но тут брат говорит:

– Паш, но гору-то мы не удержим, – и сразу так тихо становится, будто уши ватой заткнул.

Павел кивает: да, не удержим. Говорит:

– Ладно, иди. С тобой Рябина и его взвод, кто там может сейчас – Армянин, Щепилло, кто еще?

– Акита, – подсказывает Сухинов.

– Точно. А ты, – разворачивается к Поле, – иди карауль своего старшего. А то знаю я вас.

Знает, конечно.

– Паш, задача? – спрашивает Сергей. Даже и голос почти живой. – Усилить, сменить?

– Вернуть, – говорит Павел. – Соловьев, Щепилло, заминируйте эту гору нахуй, как сможете, и отходите все.

Кажется, хочет еще что-то сказать – но не говорит, разворачивается и уходит мимо госпитальной занавески в коридор. Зачем бы? – курить-то и тут можно…

Поля листает фотографии. Поля хочет найти сеть и написать Машке Раевской что-нибудь тупое и душевное. Ну типа, «”Тагилсталь” умирает, но не сдается», или там «Князь тебя любит», или «На моих похоронах пусть Свистунов сыграет “Яблочко”», но всё это какая-то хуйня, чушь, пустота, мелочь. Поля листает фотографии и говорит Матвею:

– Правда ждет, и ты жди. Он командир, в конце концов, – и Матвей опять откладывает рацию. Он бы Стаса уже достал или Сережу. Но Поля сидит рядом, и Матвей даже не включается. Ну нахер, забьет канал, а там, может быть, наши помощи просят или еще что. Потом подходит Маша-Казак, жена дяди Леши, и говорит:

– Пойдем, поможешь мне воды налить, – и Поля уходит, радуясь, что ему нашлось дело. И Матвей отстанет, а то невозможно уже.

За водой можно пойти через литейный двор к водоотводному каналу. Но там стреляют. Поэтому Казак идет к цистерне за мартеновским цехом. Это старая часть завода, Поля не знает, зачем тут цистерна, но она есть, и им повезло. Отряду теробороны, пробившемуся со стороны Механического завода, не повезло, у них только ручей какой-то полудохлый по территории течет, пить из него нельзя – Одиссей говорил, в нем сапоги растворяются. Как они выкручиваются, Поля не знает, но предполагает, что всё равно пьют.

Оказывается, нет – к той же цистерне ходят. Пока Маша договаривается с механиками, Поля смотрит в небо. Оно серое с промоинами, страшно далекое. Мужик из механиков предлагает сухари – Поля берет, предлагает сигареты. Тот говорит:

– Свои есть, спасибо, – и тоже смотрит в небо.

– Прилет караулишь?

Поля улыбается. Это шутка такая, ракету нельзя разглядеть, пока не ебнет. Маша-Казак окликает:

– Поль, пойдем?

Поля кивает механику, подхватывает свои канистры. Маша идет рядом, потом спрашивает:

– Слышишь, как стреляют? Можешь сказать, что?

– Миномет.

По уму, миномет – это не страшно: далековато. Но мало ли.

Поля относит канистры в госпиталь и опять выходит к мартену. Сеть, ему нужна сеть. Фотки в «Инсту», выйти в «Твиттер», в «телегу»… чтобы не выбить себе мозги, а то ходит тут один такой. С дыркой во лбу. Поля еще держится, да.

Почему-то тихо. Почему же так тихо?

– Наши вернулись, – говорит Павел. Поля открывает глаза. В госпитале горят два фонаря, Вольф трет руки спиртом. Матвей хочет встать, не может, говорит:

– Полька, иди.

– Не надо, – говорит Павел. – Не надо.

Первым заходит Акита. Говорит:

– Щепилло всё, – и уходит в сторону склада. Там должен быть еще спирт, там брезент, что-то еще, наверное, что нужно, когда человек – всё. Щепилло стихи писал, суп из сухарей умеет варить, как это он – всё?

Потом заходят втроем Сухинов, Сережа и Иван-царевич. Мишка и Рябина ведут брата, Мишка кричит:

– Нормально всё, это контузия! – и тогда Поля видит, что у Сережи голова в крови. Тот еще идет как-то неровно, обвисает. Но зато он не всё. Зато не всё.

Потом Барятинский ведет Стаса – Павел отпускает Полино плечо, выдыхает, уходит. Потом… Потом всё сбивается в какую-то карусель, люди появляются, говорят, уходят, появляются… Казак говорит кому-то – девочка из гражданских, Поля не помнит ее имени:

– Радость моя, да какая же разница. Я вот педиатр, и что?

Девочка – стоматолог, точно, она собирала одному бойцу нижнюю челюсть. Боец… Загорецкий, а вот ее-то как зовут? Аля, Аня?

Потом Сухинов говорит:

– Пошли, поможешь, – но говорит не Поле, а Борисову. Борисов роняет блокнот, встает, уходит. Из блокнота на Полю смотрит нарисованная ворона. Или ворон. Борей – тату-мастер, у него салон был крутой, у «Тагила» половина тату – борисовские. Интересно, кому этот ворон?…

Потом Князь спрашивает:

– Тебе никто пока не писал? – и Поля говорит, что ему нужна сеть.

Потом он видит Стаса – у него на руке от плеча до локтя железный штырь. Стас подмигивает и говорит:

– Пиздец, я киборг, – на него оборачивается Вольф, просит: – Позови Лорера, я тут сейчас лягу уже.

Лорер фельдшер, но тут уже всё равно, наверное? Только Стас никуда не идет, а идет Поля, он еще может ходить, а Стас еще нет. Лорер спит, накрыв голову курткой.

– Коля, тебя…

Вскидывается, не просыпаясь:

– Полина?

– Не, Вольф зовет, – что с Полиной не спрашивает, но ведь не всё же, да? Не всё.

Лорер уходит за занавеску, Поля медлит, думает проверить, как остальные, кто в госпитале, – и уходит обратно.

Потом…

Потом наконец-то появляется Сережа и Павел. Почему-то похожие друг на друга, только теперь у Сережи голова забинтована, а у Павла шов на лбу замазан медицинским клеем. Павел говорит:

– Поля, нужна сеть, – и карусель прекращается.

…говорят, что их потом обменяют. Говорят, что Тобольск обещает посредников. Говорят, что тролли выпустят гражданских и тяжелораненых – троллям никто не верит, но Павел ставит такое условие, и его принимают. Он требует «зеленый коридор», ему говорят, что это сложно и нет машин. Павел говорит, что тогда разговора не будет. Поля сидит в кабине оператора крана – там почему-то сеть стабильнее. Раздает вай-фай, следит, чтобы не слетел. Занять голову нечем, слушать переговоры он не может уже. Но приходится. Павел включил громкую связь, так что слышно. Сережа морщится, когда президент говорит матом. Князь сидит с головой в «Телеграме», ему пишут Труба, Стриж и кто-то из управы главы Западной Сибири. Вот еще бы и Иркутск вмешался, все точно свихнулись бы. Поля видит, как вдруг оживает канал «Калинин Мост», но это не Петька, это еще кто-то. Свистунов ушел с Трубой в Тобольск, так что не стал бы спрашивать, держится ли Тагилсталь. Держится, ага. Зубами за воздух.

Правда говорит:

– И требую соблюдения Женевской конвенции по отношению к военнопленным.

Тут даже Князь оборачивается. Поля тоже не знает, что это за конвенция такая. Президент спрашивает – слышно плохо, с помехами:

– Пестель, вы им чем грозите-то?

Ага, точно, это у Павла такая фамилия.

– Лисью гору взорвем, – отвечает Правда.

– Верю.

Еще бы не верить, зря, что ли, Щепилло погиб?

– Выйдите на связь часа через два, попробуем разрулить с машинами.

Павел говорит:

– Выйдем, – и командует: – Отбой.

Князь машет рукой:

– Погоди, погоди!

Да Поля и не торопится, «отбой» – это не ему. Князь пишет быстро-быстро, прикрывает экран рукой. Поля думает, что Машка будет дурой, если откажет Князю. Потом думает, что они просто могут не успеть. Потом приходит Рябина и просит:

– Дай пароль, – ему видос скинуть. Записал, пока тут переговоры вели. Павел спрашивает:

– Про гору сказал?

Рябина говорит:

– Пока нет, – потом спрашивает: – Зря?

– Пока нет.

Рябина смеется, Павел тоже улыбается.

Через десять минут начинается обстрел.

Лупят со стороны Гальянки, то есть дальше, конечно. «Граду» три км – чуть ли не слепая зона, километров за двадцать, наверное, стоят. Разносят старый мартен и позиции механиков – и цистерну, Поля думает, что теперь с водой у них будет полная жопа. Отвечать на «Грады» нечем, но под прикрытием «Градов» пытаются пролезть тролли – и Борей с Гусаром, Акитой и Казаком уходят их отбивать. Почти сразу вслед им уходят Рябина и Иван-царевич. И Правда. Это пипец, как стремно, Павел просто так не рискует, и Поля некоторое время сидит как на иголках. Князь шепотом матерится, Поля без толку поправляет автомат, Матвей на удивление спокоен, а Денежкину никто не говорит. Он, правда, всё равно спит.

Возвращаются быстро, но Поле всё равно кажется, что долго. «Грады» еще бьют, сколько ж их у них-то! Вместе с тагильцами пришли семь человек теробороны Механического завода – и это, похоже, всё, больше никого нет. Мужики страшно растерянные, один вообще с каким-то ведром в руках, моргает, потом говорит:

– Лейтенант Рукевич, – и протягивает Поле ведро. Поля и Казак быстро их обихаживают, кого куда. Лорер уводит двоих раненых, один всё оглядывается, как ищет кого-то. Но не спрашивает.

Матвей заглядывает в ведро – там какое-то тесто.

– Это мартенки, – говорит лейтенант Рукевич, Поля его вспомнил – тот, что сухарями угощал. – У нас масло и мука есть… были. Типа хвороста получается. Если жарить.

Жарить никто не решается, Рукевич оставляет ведро и уходит лицом в стену. Павел отводит его в сторону, спрашивает… Поля идет в госпиталь, сталкивается с Алей. Але нужен этот Рукевич, а Поля нужен Вольфу. Нормально. Всё нормально. Если не считать «Градов», троллей и почти полностью закончившейся бригады теробороны.

– …они дают «зеленый коридор».

– Ты им веришь?

– А у меня выбор есть? Дают. Президент сказал…

– Суки они драные, сказал. Так?

Правда смеется, Поля понимает, что говорят прямо над ним, и делает вид, что спит. В бункере дико жарко, от прилета загорелась домна – чему там гореть? – но пожар не тушат: некому и нечем. Одиссей сказал: выгорит и само погаснет. Ему поверили, что еще остается. Вот и троллям поверят – вариантов нет. Всё херово, куда ни кинь.

– Словом, так. Гражданских выпустят… не знаю куда. Может, в Невьянск, может, в столицу.

– А нас?

– А нас обменяют. Потом. Тобольск обещал посредничество.

– Лучше бы Уфа.

– Почему?

Сережа не отвечает, кажется, Уфу он просто так назвал, чтобы не соглашаться.

– Не надо Уфу. Говорят же, это Уфа троллей пропустила.

– Кто говорит?

Князь неопределенно пожимает плечами:

– Говорят.

– Хуйню говорят, – обрывает Сергей. – И потом – Уфа большая. Там разные люди есть.

Чем-то эта Уфа его цепляет. Хотя Сережа – он и просто так может. За абстрактную справедливость.

– Святой, это всё неважно. Главное – Тобольск соглашается быть переговорщиками. И нас обменяют.

Павлу тошно. Павел не верит троллям, не верит Тобольску, даже президенту не верит – и всё равно договаривается.

– Положат тролли хуй на твою конвенцию.

– Она не моя, а Женевская.

– Тем более.

– Так. Продолжать мы не можем. Если мы…

– Чего не можем-то?

Павел считает на пальцах:

– Раненые. Гражданские. Плотина.

Плотина – это довод. В нее один раз уже впаяли, дамба второго попадания может не выдержать. Рябина кривится, но молчит. Денежкин говорит:

– Тролли за татухи, говорят, без суда стреляют.

Тату есть почти у всех. Смысл тогда сдаваться?

– Нет, там… особенные какие-то нужны. С коловратом, с тризубом – такие… Со смыслом, короче.

Поля про это тоже слышал. И понимает, что со смыслом – это, считай, любые вообще. Поля смотрит на своих: все от жары полуголые и почти все расписные. У Рябины волк-оборотень, у Князя – тоже волк и римский орел заодно, у Гусара офигенно красивый дракон… Правда смеется:

– Моя им точно со смыслом будет. Если прочтут.

У него длиннющая фраза вдоль по руке готическим шрифтом. Выглядит как заклинание какое-то. Поля учил немецкий, но готику читает плохо, ему Сережа переводил. 𝔇𝔢𝔯 ℌ𝔈ℜℜ 𝔞𝔟𝔢𝔯 𝔰𝔱𝔞𝔫𝔡 𝔪𝔦𝔯 𝔟𝔢𝔦 𝔲𝔫𝔡 𝔰𝔱ä𝔯𝔨𝔱𝔢 𝔪𝔦𝔠𝔥 – «Но Господь был со мной и дал мне силы». Послание апостола Павла к Тимофею. Да уж, хрен тролли это прочтут, конечно.

– Ладно, забейте. Вон, Борею хуже всего!

У младшего Борисова, как у нормального тату-мастера, считай, чистого места и нет: всё чем-то разрисовано.

– Устанут они смысл искать.

По Борисову не поймешь, всерьез он или так. Поля надеется, что всерьез. Ну, то есть, что устанут.

Подходит Акита, говорит:

– Юрий всё.

Рябина оборачивается, жмурится, скалит зубы. Молчит. Все молчат. Потом Павел говорит:

– Поля, найди сеть.

И Поля уходит искать.

Сначала выносят Кегича, Полину, мужика с позывным Майор Баранов, хотя он Козлов и капитан милиции, потом еще кого-то, кого на Тагилсталь привезли из ближнего госпиталя. Вообще пипец везучие люди, думает Поля. Мало им было? Полину пытаются задержать и вернуть, потом оставляют в покое и грузят в автобус с гражданскими. Кегича оставляют, хотя он даже уже не сидит. Вольф идет прямо на цепь троллей, требует главного, требует Павла, и вдвоем пытаются продавить Кегичу место в автобусе с ранеными и гражданскими. Старший тролль говорит:

– Или он едет с вами, или я его застрелю нахуй.

Сережа хочет идти тоже, Матвей ловит его за руку. Павел возвращается, зовет:

– Акита, Поля, – им нужно отнести Кегича обратно, чтобы у тролля соблазна не было.

С гражданскими уезжают трое с Механики, остальные остаются. Тролли держат всех под прицелом часа полтора просто так. Доводят Одиссея до белого каления, Сережа его унимает как-то. Павел говорит:

– Троллям надо, чтобы мы сорвались и типа сами их спровоцировали.

Поле это тоже понятно, он удивляется только, что им вообще что-то надо, правила какие-то соблюдать, всё это. Стас говорит:

– Так там наблюдателей двое минимум.

Поля не понимает, кто там наблюдатель и зачем – и какой с него прок. Потом видит мужика в гражданском, тот снимает телефоном. Наверное, транслирует куда – в Пермь, например. Или в Тобольск. Или в столицу. Это не обнадеживает, но как-то успокаивает.

…автобусы подгоняют уже в темноте. Полю тошнит, но это от голода и от курева, не от страха. Никому уже не страшно, муторно и скучно, но не страшно. И сидеть неудобно.

Перед посадкой тролли их обыскивают, но небрежно. У Поли остается телефон, еще у кого-то – у Стаса, у Матвея. Чьи попроще. Полин крутой, но выглядит как «семерка» – пропускают. У Князя отбирают, требуют разблокировать, начинают рыться по контактам.

Князь делает вид, что ему похуй.

– Это чего?

– Латынь. Язык такой.

Сергей опускает голову и смеется. Тролль делает вид, что его не слышит.

Когда отъезжают, мобильник у Поли вздрагивает. Обновление в телеге, в каком-то из каналов. Поля достает разблокировать – и вспоминает разом две вещи. Первое, что надо снять тач-айди, а то мало ли, а второе говорит вслух:

– А где Рябина?

Тролль с переднего сиденья оборачивается к Поле:

– Кто?

Одиссей говорит нехорошим голосом, заводясь:

– Где рябина? Суки вы драные, что вам дерево сделало? Вон, у правления рябина с прошлого века росла, что вам дерево сделало, уроды?!

Тролль пытается разглядеть в окне хоть что-то. От правления осталось полторы стены и постамент из-под какого-то бюста. Пень… тоже есть, хрен поймешь, какого дерева. Одиссей продолжает разоряться, Поле уже кажется – он в самом деле по дереву горюет. Тролль в итоге орет:

– Заткнись, сука! – и добавляет почти нормально: – Не, вы точно ебанутые все. Вам пизда всем конкретно, а этот про дерево. Садовник, бля.

Это почему-то дико смешно – про садовника. Поля прячется за спиной Стаса и давит смех. Упирается взглядом в телефон: точно, самолетик мигает. И кто это так вовремя?

Ролик без звука, только подписи всплывают. Кадры завода – Поля узнает и свои фото – и через них проступает: 40 дней. Потом доменный цех, литейный двор, веселая Полина, Князь с телефоном – с него он ставил, как им Стриж поет «Ой, рябина кудрявая», – Аля спит, Казак с автоматом, Щепилло над котелком… Богатыри из чистой стали и опять литейный двор, разбитое водобойное колесо, Кегич с Юрием на костылях, руки Вольфа в чьей-то крови. Сквозной потолок мартеновского цеха, сам Поля возле неопознаваемых уже конструкций, как в компьютерной игрушке, Правда говорит по мобильнику, закрыв глаза, – это он предлагал себя в обмен, Поля потом узнал, что заснял-то. Тагилсталь. Место моей жизни и моей смерти – и тот кадр, который Поля никак не мог сделать: небесный голубой луч через мутное ржавое пространство убитого цеха – и человек на границе света и смерти, раскинувший руки, наполовину ушедший в свет. Человек, в котором Поля узнает и не узнает себя.

А потом на экране появляется Рябина. Смотрит прямо в глаза Поле – и так близко, вот просто руку протяни и коснешься бороды или козырька этой его вечной бейсболки. Пару секунд Рябина вот так смотрит, потом подмигивает, зло и весело улыбается и говорит негромко:

– Увидимся.

И всё.

Автобус проседает и шарахается в сторону. Небо справа над заводским прудом наливается светом, на нем силуэты домен – черные, как вырезанные. А грохот доходит потом.

В общем, зря тролли развернули свой штаб на Лисьей горе!

Примечания

Личный состав полка «Тагил»

Павел Правда Пестель – командир полка
Сергей Князь Волконский – начштаба полка
Сергей Святой Муравьев-Апостол – командир первого батальона в составе полка
Алексей Денежкин Юшневский – интендант
Фердинанд Вольф – начмед, майор медицинской службы
Николай Лорер – фельдшер
Александр Гусар Барятинский,
Иван Рябина Сухинов,
Вениамин Акита Соловьев – ротные командиры
Михаил Иван-царевич Бестужев-Рюмин – командир мотострелкового взвода
Анастасий Армянин Кузьмин,
Петр Борей Борисов,
Иван Одиссей Горбачевский,
Михаил Аленделон Щепилло,
Мария Казак Юшневская – снайпер, парамедик,
Матвей Муравьед Муравьев-Апостол – заместитель Князя,
Полина Гебль-Анненкова – парамедик,
Ипполит Поля Муравьев-Апостол – пресса, связь,
Егор Кегич Апостол-Кегич,
Юрий Юрий (это фамилия) – бойцы полка «Тагил»,
Аркадий Борода Майборода – ротный второго батальона.

кроме того:

Сергей Труба Трубецкой – командир полка «Тобол»,
Петр Ростропович Свистунов – боец полка «Тобол»,
Мария Стриж Раевская – боец полка «Чусовая», оператор зенитного орудия,
Лейтенант Михал Рукевич, боец теробороны Нижнетагильского Механического завода,
Аля – челюстно-лицевой хирург,
Загорецкий – раненый боец полка «Тагил».

ВСУ – Вооруженные Силы Урала

Коротко о позывных – почему они такие:

«Правда» – из-за «Русской правды» Ярослава Мудрого, которую чуть не наизусть выучил в студенчестве. До сих пор может цитировать с любого места близко к тексту.
«Князь» – правда князь. Даже справка архивная есть.
«Святой» – вообще ни при каких (почти) обстоятельствах не матерится.
«Денежкин» – потому что финансы полка через него идут, и еще из-за бажовского богатыря Денежкина.
«Гусар» – занимается конным спортом, однажды отпускал усы, умеет напустить на себя вид лихой и придурковатый.
«Рябина» – растение-эндемик Урала. Символ молодой Уральской республики, вроде червоной калины в Украине.
«Акита» – похож на рыжую собаку. На крупную серьезную рыжую собаку.
«Иван-царевич» – тоже похож на такого сказочного героя, у которого всегда находятся волшебные помощники.
«Армянин» – объяснено в тексте.
«Борей», «Одиссей» – у Борисовых и у Горбачевского прозвища древнегреческие еще чуть ли не со школьных времен. Но «Борей» – немного от фамилии, а «Одиссей» немного от стишка: «Ты куда, Одиссей, от жены, от детей?», что отражает позицию принципиального холостяка.
«Аленделон» – потому что хорошо знает французский.
«Казак» – тоже занимается верховой ездой, но, кроме прочего, еще и за характер.
«Муравьед» – от фамилии.
«Поля» – от имени.
«Борода» – от фамилии.
«Труба» – от фамилии, хотя Сергей Петрович – тоже князь со справкой.
«Ростропович» – потому что виолончелист.
«Стриж» – за внешность.