456 Views
* * *
Сил ненавидеть не хватает.
Хватает сил дожить и спать.
Нас ждет подобие сарая
И многоспальная кровать.
А он неутомим в заботах.
Ему, по сути, не до нас.
Мы пчелы в позабытых сотах.
И там не слышен дальний глас.
Один нам путь – вернуться к устью
Давно исчезнувшей реки.
Оглянешься: там тоже пусто.
Но где-то светят маяки
У берегов нам недоступных.
Давно уплыли корабли.
Там птицы умирают грустно
На ложе выжженной земли.
Но есть генетика спасенья
В глубинах нелюдимых недр.
И длится вечно воскресенье
Там, где стоит последний кедр.
* * *
Вот опять по Харькову стреляют –
говорит коллега по работе.
Жалуются – все уже устали.
Есть другие важные заботы.
Ипотеки, дети, кошки, мышки,
сериалы, сахар, желчный камень.
По ночам он уже еле дышит.
Но предупреждали нас заранее.
Про 101-й, шмоны мы все знаем,
и что ждут товарные вагоны.
На ветру еще полощет знамя
и синеют новые погоны.
Жизнь идет. Стареют наши ткани.
Но совсем не отмирают гены.
Говорят, что заживают раны.
Вы спросите у военнопленных.
И идет теперь обмен отбором,
категории живого материала.
Ну какие могут быть тут споры.
Все хотят украинского сала.
Бесполезны эти разговоры.
Все вернулось на круги отчаянья.
Коли люди прячут деток в норы.
Перемирие – по умолчанью.
Мы опять стоим у рва забвенья.
Там белеют ночью наши кости.
И пока не видно воскрешенья.
Ветер свищет на пустом погосте.
* * *
Строфы и строки
Премии грамоты
Русская грамота,
анжамбеманы
Прения, чаяния
Силлаботоника
Резко, как выстрелом – все позабыто
Только просодия протоотчаяния
Только подсчеты заметки и списки
Стингеры,Танки и БТРы
Сводки, сирены, черные скверы
И перебежки в радиус риска
Все что накатано
Все что написано
Стало бессмысленно
В зоне безумия
Харьков, Херсон, Мариуполь и Сумы
В жженном мозгу
Бешеным зуммером
Вот и хватило на век наш
Беспамятный
Крови текучей
Горючего черного
Жовто-блакитного от возгорания
Рваное жовто-блакитное знамя
Реет над нашим обугленным зданием.
* * *
После римских чудовищных игрищ
Азазель судьбоносный вздремнул.
Съел на завтрак питательный овощ,
на экран полнокровный взглянул
Просчитав в перерыве медали
он холеные рыла собрал.
Приказал нажимать на педали,
закрутился смертельный аврал
Море, небо, земля все покрылось
мокрым, слизистым слоем речей.
И кивают холеные рыла
обладателю страшных ключей.
Смертно смотрят из нашего века
кто коснулся последнего дна.
Пахнет серой, и кровью, и мраком,
и идет не война, а резня.
* * *
«Слово и дело! Слово и дело!»
Клочьями крик по замерзшей равнине.
Снова ворота помечены мелом.
Леший с корягой ждет и поныне.
Все еще звон от монгольского гона.
Все еще свет от костров поминальных.
Теплится кровь от тихого Дона.
Гуд поездов товарных и дальних.
Выдох и вдох на широких равнинах.
Слышится колокол по перелескам.
Щерится чаща в дзотах и в минах.
Но по прилавкам колбасных обрезков,
пива навалом, воблы и сала,
наглых девиц и бездонного газа.
А на Днепре им все еще мало!
Мало им было с прошлого раза!
Еле заметен на небе едином
облик звезды первоначальной.
Дышим ползущим удушливым дымом,
вместо бесцельно погибших печальных.
* * *
Засохший фикус на окне.
С икон кричащее молчанье.
Обледенелая страна.
Так обезжизненна судьба,
что и душой неузнаваема.
Блюдут ублюдки свой уезд,
Промолвит: слово; кликнут: дело!
Послушно пахнет русский лес.
Но черной кровью тяжек вес
у обездушенного тела.
De Profundis
Из глубины издалека
В окоченевшие поля
Наедине и в тишине
Летит незримая струна
Лежит пространная страна
Где издавна была война
Ну а теперь там мор и глад
И им, понятно, не до нас
Лишь только ветер иногда
Вдруг донесет обрывки тем
И я теперь оттуда сам
Себе пишу в рассрочку раз
Не объясняя всех причин
с необходимостью вразрез
Так и живем – наискосок
И дым плывет от тех костров
Дыханье страшных тех полей
Где свет полуночный светлей.
Так начинается исход.
Август 1968-2008 гг.
Преображенье. Осень не настала.
Пьянящий дух от яблок, крови, водки.
Я помню паровоз “Иосиф Сталин”
и у Джанкоя ржавую подлодку.
Свободный мир за пару километров:
Комфорт Москвы с её теплом утробным,
с загробной вьюгой, поземельным ветром.
Родной брусчатки хруст на месте Лобном.
За сорок лет уж все давно забыли
цветы на танках, как навис Смрковский
над площадью, где Кафка в черной пыли
писал письмо Милене, ставшей дымом.
Броня крепка и танки наши быстры
по Приднестровью, по пустыне Гори.
Мы – по долинам и по дальним взгорьям,
от тихой Истры до бурлящей Мктвари.
За сорок лет ракеты заржавели,
сотрудники попали в президенты.
Всё так же Мавзолея сизы ели,
хотя и потускнели позументы.
Но чёрная река все льет на запад,
и шоферюга ищет монтировку.
Над Третьим Римом хмарь и гари запах
и ВВС на рекогносцировке.
Хроника текущих событий
Мы ведь все уже проходили.
Газеты — плохо выученный урок.
Словно свет небес погасили,
стал не виден обитый нами порог.
Где не раз спотыкались, ломали
кости, надежды, и судьбы тех,
кто лежит в гробу, как в школьном пенале,
взяв на память свой первородный грех.
А ему не до нас. Ждать потопа, Гоморры?
Кто знает плату за идиотизм?
Молчит, задремав, Средиземное море,
закатным оком блеснув на миг.
Что делать? Ответ сгноили. Но все же:
детей не есть, барана разбить,
кровь не хлебать, и тогда забрезжит
на той стороне, где земля родная,
охранная линия береговая,
до которой нам
никогда не доплыть.
Отчет о поездке
Побывал я недавно в стране ГРУ,
где алеет восток на пустом Москворецком.
Там хожу по проезжей, искушая судьбу.
Что ж в Москве не бывал я в мертвецких?
Были лучшие годы — серебряный спирт,
Жигули, то есть, пиво с прицепом.
Где в больничном листва прошлогодняя спит,
Via Vitae — пустынным лицеем.
Ну а мне-то что нужно? То девушкам знать.
Украшают пленер тот унылый.
Если честно — им нечего больше и ждать.
На перроне судьба их застыла.
А они все же верят в живую судьбу.
Понимаю и тоже я верю.
Помню светлых, им тесно в осинном гробу.
Запах почвы, пропитанной серой.
Как и раньше, шеренги на запад идут.
Край наш скошен полковничьей бритвой.
Каждый третий ступает по тонкому льду,
и на свору шипит Лжедимитрий.
Поучают детей в ожиданьи татар.
И грозят нам светящейся палкой.
По сосудам плывет маслянистый товар.
Хорошо все. Людей только жалко.
* * *
А. Кабанову
Осторожно. Не прислоняться.
Двери закрываются.
В вагоне пусто.
Сесть что ли в угол,
почитать Пруста,
Кабанова, Рильке ли, имярека.
Грустно. В вагоне ни человека,
ни души, только отсвет звука.
Входим в тоннель. Ну какая сука
так вот придумала –
жить с этим бредом?
В той темноте, черней чем сажа.
В ожидании света.
Что скажешь, Саша?
* * *
Вот прошел этот год.
“Только этого мало?”
Из каких там цветов
Наша б-дь икебана?
Жесть венков, алых роз
скорострельные вспышки,
переломанный мост,
семьи в поле без крыши.
Бесконечный вопрос –
Что ж, конец уже близок?
Стих наш – великоросс
В страшной зоне зачисток.
Днiпро
РИА НОВОСТИ: Российская армия наносит ракетные удары только по объектам энергетики, оборонной промышленности, военного управления и связи по всей Украине
Девочка плачет над мертвым котом.
Это и есть главная новость.
Что, аналитики, будет потом?
Будет потом летучая мерзость.
Щедро исчадие братских умов –
Авиапочтой пакеты ракет.
Мозг размозженный, ошметки от слов.
Враз по планете погашенный свет.
Думаю – есть ли душа у кота?
Где в стратосфере летит и поет?
Девочка плачет и лишь пустота,
Черная пропасть пространства в ответ.
Больше не важно, что будет потом.
Девочка плачет над мертвым котом.
* * *
С той стороны туманного окна
Отец и дед сквозь дым глядят в ненастье.
Кровавые концы разрыва связей.
На пустыре кремлевская стена.
Вина, война, изводный суд страны,
Оставшейся без времени и места,
Пустынные бульвары без весны.
И цели нет. Лишь методы и средство.
По площади, и вниз – ко дну реки
Идут полки сквозь мразь фальшивых звуков.
И русский стих исчадием строки
Уже не лечит внутреннее ухо.
Отец и дед: затих медальный звон.
Лишь рыночный, мозглявый визг и лязги.
И все растет огромный стадион
Вошедший в раж от половецкой пляски.
Пока есть Плешка и Большой театр,
Введенское. Но ветер сообщает:
Над городом уже сгустился мрак,
И нависает угловатый знак,
И в сумерках в Гоморру превращает.
* * *
Что мы знаем о будущем?
Только то, что – было.
В детстве сулили райские кущи,
и на доске написана мелом
глупость. Но на великом, могучем.
Надежда осталась в темнеющем прошлом.
Любовь спит на заколоченной даче.
Что же касается веры в калошах,
Зои Карениной, девы с веслом –
так они вечно торчат на раздаче.
Снизу пожиже – завет военкома.
Чистят стволы и бухают всенощно.
Вижу – толпятся они у парома.
Словно в атаку снова и снова.
Там, где Харон дежурит бессрочно.
Мы – в ожидании на пересадке,
переселенцы в поисках дома.
СМИ обещают на Пасху посадки.
Книга истлела в дачной беседке.
Град на холме – в облаке смога.
Андрей Грицман
Поэт и писатель, москвич, в США с 1981 года. Работает врачом. В 2004 году основал журнал "Интерпоэзия" и является главным редактором. Пишет на русском и на английском, публикуется. Живет в Нью-Йорке.