310 Views
под дождем проливным
I.
под дождем проливным так запахло малиновым зноем,
прошлогодними листьями, всеми секретами леса,
что к тебе захотелось прильнуть, как бывало порою,
под водою, обнявшись, стоять…убегать – бесполезно
а когда он пройдет, так же стоя, боясь шелохнуться,
мы согреемся первым лучом после ливня-спектакля…
в беспорядке волос находя свое первое устье,
мне со лба твоего на макушку скользнет одинокая капля
II.
под дождем проливным умирали картонные куклы,
те, которых мне дед вырезал для дворовой потехи…
на глаза силой капель стекали чернильные веки,
скверным цветом наивно румяные щеки обуглив…
так и мне без зонта не уйти от жестоких побоев –
по щекам отхлестали, объяли холодные струи…
снова где-то кого-то зачем-то опять обманули,
тем дождливых сезонов продление будто удвоив…
камилла (фантазия)
там над озером полночи моросило
и вода дрожала мелким клином
воздух там из серого акрила
вперемешку с черным крепдешином
лишь луна чуть-чуть в окно просунув
голову над озером клонила
воду разводя рукою юной
вырастала над кувшинками камилла
ночь немая накрывала плотным пледом
сношенным на нет и жалким
все живое… лишь мерцала светом
в полуночной прихоти русалка
на спадающую плавно в воду иву
забиралась и тихонько пела
влажную расчесывая гриву
дерева…и листья пахли прелым
дежурный по вокзалу при исполнении
опоздать, в первый раз опоздать и на пыльном перроне
довести до истерики дежурного по вокзалу
объяснять, в чем трагедии суть, пока тот не застонет,
он упрется и будет только твердить:
– опоздали,
так возьмите билет на ближайший вечерний экспресс,
а в хранения камеру сдайте тяжелые чемоданы…
тут ци-ви-лизация, милейший, а не дремучий лес,
и расписание движения поездов составлено так исправно…
хоть и вымучен вами, он все ж остается учтивым
объясняет, как время могли б вы убить до отъезда,
где пообедать в строении, выпить кофе, а может и пива,
что ему даже очень приятно и в какой-то степени лестно,
что он вам помогает, но вы-то в отчаяньи…жизни крах…
что-то важное с поездом тем упустили неосторожно…
– говорите, вечерний экспресс?
– да, касса в трех шагах…
– что же….можно и так…почему бы и нет? ведь можно…
жемчужина
жемчужина –
моя такая осторожная любовь,
недюжинный
прорыв в мир самых бледных снов,
где насекомое
не пролетит, не утомив крыла,
и где искомое
зарыто там, где я его нашла
и снится мне
с тобою наш торжественный палас
ресницами
я ограждаю мир от сонных глаз
нечаянно
остановился ход тоскливый дней
качается
как маятник мир пустоты моей,
которую
я заполняю именем твоим…
любим…
бессезоние
на кухне резко пахнет апельсинами,
и цитрус разъедает неприятный чад и гарь
там за окном березово-осиновый
мне глазом желтым подмигнет октябрь
оттенки листьев превращают клены в пагоды
кто красок столько пролил на холсты?
я – ничего…я апельсин жую и радуюсь
а ты? о чем же в октябре вздыхаешь ты?
задернув занавески край закопченный,
прикрою осень – бессезоние на кухне
что за любовь? что в ней такого прочного? –
упорный мертвый плач забытой куклы…
а…где мой зонт? пойду, пройдусь аллеями
да черт с ним, там всего лишь морось…
ведь, странно…одинаково болели мы,
вот только вылечились от хворобы порознь…
дышать, шуршать, упиться каплей осени –
я не люблю ее, но разве выбираю я?
она, одно, сгребет меня руками косными…
как жаль, что не бывает бессезония…
усилиями лет, прохожим едким цитрусом,
то свирепея, то впадая в транс,
стараюсь избежать опасных вирусов –
любовь не для меня, она для вас…
любите, милые, любите, ненаглядные!
я ж отдохну, вгрызаясь в апельсин…
а осень… осень все равно нарядная
во цвете кленов, лип, берез, осин…
оркестр
дребезжащим аккордом на старом рояле
распоследние теплые дни отстрадали
думал, я, проходя, не замечу? едва ли…
накрошив голубям хлебных крошек и зерен,
ты сидишь на скамейке, собою доволен
ты опять сочинил мне сонату, бетховен?
я, прослушав ее, прошепчу тебе: браво!
листья падают, кроют пожухлые травы
в том, что мы обнажались в мажоре, мы правы?
растекаются ноты дождем по асфальту
и о профиль твой прочный немой из базальта
рвется снова струна одинокого альта
я над вами оркестром витала, маэстро,
но пространство над вами почудилось тесным
кто сумеет теперь отыграть это место?
так прощай, развожу равномерно ладони,
выдыхая тепло из уставшей гармони…
улетишь, обеззвучишь и обессимфонишь…
унисон (утро большого погрома)
замети же лазурною свежестью гарь моего пепелища
и тогда я поверю, вчерашний надрыв – только хлам…
это только зима, неудобство влюбленным и нищим,
только ночь до весны, что с тобою делю пополам
ты и я, завываем на собственный лад против собственной воли –
это только тоска, только стекол в подъездах похабная брань…
вьюга ноет и ноет от боли – на зубья ветвей напоролась,
ною я, напоровшись на тень его в эту морозную рань…
это только возможность начать с белизны посторонней,
на которую сызнова лягут чернильные завитки…
заметай же следы моей слабости белой колючей ладонью,
заметай мое прошлое с ним, погибая сама от тоски
я сорвусь в твою пасть, выбегая в потемках из дома,
чтоб исполнить с тобою предутренний гимн в унисон…
это только зима, а не смерть…это утро большого погрома,
и на миг, лишь на ночь, был нарушен глубокий мой сон…
баюкала
баюкала. кутала в простыни.
губами царапала волосы.
пыталась в портах и на росстанях
стирать черно-белые полосы.
мужчины мельком и вразвалочку
гуляли и жгли серенадами
на ком-то поставила галочку
кого-то измучила взглядами.
соленые, сладкие, постные
зачем они ей, позаброшенной?
единственным берегом острова
ей стало хрустальное прошлое:
не сметь, не разбить, не опомниться!
сберечь драгоценные ветоши!
светла ее тихая горница.
светла она в сладостной немощи.
старый мим
в уездном граде главный плац
заполнен пестрыми людьми
смешит за грош толпу паяц.
уставшей птицей старый мим
пока еще взмывает ввысь.
всю боль полета. все под грим.
не пожалейте свой карман
в ответ останется роса,
когда уедет балаган,
на травах. в кровеносной мгле…
со шляпой он пошел средь вас
от криков “браво!” обнаглев:
вы развлеклись, так бросьте грош!
а то и горсть монет не жаль.
он был в последний раз хорош.
залатаю (песня матери)
на коленках прорвались штанишки,
нос и щеки в каком-то мазуте –
моя девочка, ты как мальчишка,
но другой у меня и не будет.
ты мне в грязной ладошке вещицу,
тянешь порванную, чуть смущаясь…
не волнуйся, моя золотая,
залатаю ее, залатаю…
ты приходишь домой утром рано,
стылый ужин мусолишь на блюде –
моя девочка не без изъяна,
но другой у меня и не будет.
грязь в душе прикрываешь и словом
кратким трещины в сердце, страдая…
ты откройся, моя золотая,
залатаю и их, залатаю…
если дева…
она спешится возле немого колодца
ты заметишь ее и поможешь наполнить водой два ведра
и подумаешь: ехать куда ей, пускай остается,
пусть полюбит меня, разделив со мной дом до утра…
если дева тебя полюбить не сумеет
и в примятой траве не опустит лица на ладони твои,
если с каждою светлой минутой смелее
будет в тающих звездах рассматривать свет, легкий вздох затаив,
знай, она унесет с собой вечер вчерашний,
уведет свою старую лошадь пегую, отпустит в поля…
послезавтра, однако, тебе уже будет не страшно
что она, полюбить не сумев, растворилась, как ни умолял,
как ни спрашивал сердца ее об ответном…
был обласкан красой ее терпкой, но сдержанным словом избит
что осталось от девы в тиши предрассветной?
шелест гривы сонливый да цоканье грязных усталых копыт.
так было бы
когда б своим укромным естеством
ты дух свободы подавила в нем,
то, верно, он с тобою бы остался,
прокравшись в спальню душным вечерком…
и заливали б страсть свою шампанским
в прорывах обоюдной ласки…
и сладко-горьких снов вы с ним увидели б немало
на том диванчике старинном впалом,
что день за днем топтали чьи-то ноги,
и чьи-то грубые нечувственные плечи
его пружин не утруждались не калечить
ты, впрочем, выбирала всех сама…
они ж, увидев доступ в закрома,
там рыться тщательно спешили
и исчезали, плюхнувшись в такси-
остаться? боже упаси!
а он наверное б с тобой остался
и под волнение знакомых вальсов
тебя бы в белом платье закружил…
вот, только, проходя ночным проспектом,
ему навстречу в платье, но не белом – блеклом,
не улыбнешься почему-то, он не спросит час
так где же повод познакомиться у вас?
и на секунды удержав свой взгляд
на нем, ты вдруг поймешь мгновенно,
что так бы было…
рояль для старой девы
…………………из здания под снос музыкальной школы
…………………выносили инструменты…
…………………она попросила
…………………старый рояль из актового зала…
…………………на время переезда…
прошел по земле серым ливнем победным
сентябрь, что у августа отвоевал
срок не календарный и думы поэтов,
и чей-то взорвавшийся в полночь рояль
по узкой дороге судьбы черно-белой
от тени весны и до самых басов
бегут ее пальцы остервенело,
и рвутся аккорды из пыльных боков
о, чувства ничтожные, чувства земные,
что так и прошли, не задев, стороной…
ты дева, ты – дева… но, ты – не мария,
рояль – не любовник, он так, на постой…
роняла на клавиши кончики пальцев,
а сад во дворе тихо тратил листву…
вы в этой ночи просто двое скитальцев,
отдавшихся временному родству
валентинов лед (воспаление легких)
застудила зима, запечатала окна, откупорила банки с вишневым вареньем, распотрошила шкафы с шубами, шапками из кролика, поеденными молью, подкраснила носы прохожих, а все равно чьи…алкоголиков или детей… навалила сугробов – ходить неудобно, зато двигайтесь, двигайтесь, давайте- давайте! растаптывайте себе тропинки, ботинки, валенки, шевелите бедрами, только бы не замерзнуть…и
позабудьте про теплые синие реки –
эти реки мертвы, и уже не однажды
им мороз прикрывал своевременно веки…
да, был холод, а ты без ушанки отважно
шел к соседней такой, чтоб своими коньками
в самых светлых и бледных тонах white&blue
на замерзшей реке, то, что выло годами
написать: валентина, тебя я люблю…
в том же месте, где ты, закружась, ставил точку,
был на зло очень тонок и трепетен лед –
затрещал, заскулил, ты держался непрочно…
что потом? да лечили тебя напролет
восемь дней, как тебе показалось не длинных,
только мать не смыкала глаза по ночам
просто вечность… и, вдруг, вот она, валентина
у постели сидит, на гитаре бренча
что-то очень знакомое тихо, небрежно
что, очнулся? и жар твой прошел, как не был…
с тех же пор, признаваясь в любви своей нежной
прибегаешь к удобству листа и чернил…
вдовый художник
застывший в долгой паузе рот,
поцелуев иссохшее русло,
снова губы в полуулыбке сомкнет –
так и проснулся… грустно…
руками-крючками стиснул лицо –
как пить дать, сжалось в комочек…
напротив – скопированный васнецов
и пыльные подобия всех прочих
встать, посрывать их со стен –
вместе с фотографиями, в крик…
она всегда говорила – плен,
никуда не ведущий тупик,
переживать чужую страсть,
чужие слезы проливать и краски…
расцеловать бы ее, обнять,
утопить, растворить ее в своей ласке
поздно…
………стены уходили в потолки
рано…
………жить еще хотелось
в воздухе движение ее руки
отливало радугой несмелой…
кадмиево-охровой луной
в темноте светился ее лик,
лишь теперь за столько лет привык
быть один в огромной мастерской…
лишь теперь, за столько долгих лет,
столько зим и весен бездорожья,
он по памяти ее писал портрет,
он черты ее по памяти тревожил…
я влюблена
я влюблена в твои шаги,
что с каждою секундой четче…
на кухне мама захлопочет:
он любит с вишней пирожки,
он любит булочки с корицей,
давай, нам надо торопиться…
я влюблена в дверной звонок
под указательным степенным
твоим…ведь ты спешил, наверно,
но сделал вид, что так далек
от суеты, ненужной спешки –
стоишь в дверях, жуешь орешки…
я влюблена в твое пальто,
что на стене моей повиснет…
ты, напевая, и с присвистом
зайдешь на кухню лет на сто,
а драпа брошенная плоть
обречена навек на гвоздь…
я влюблена в твой полный рот,
набитый маминою сдобой,
и, сидя в позе неудобной,
на стуле вполуоборот,
еще спешишь сказать два слова –
избыток звуков и мучного…
и вот, я все же дождалась,
когда торжественная часть
закончится, и мы уйдем…
и я влюбляюсь в эту дверь…
Елена Гончарова
Родилась 27 мая 1976 года в Минске. После средней школы поступила в Минский Городской Лингвистический Университет на факультет испанского языка. В данный момент — переводчик с английского и испанского. Любит латиноамериканскую литературу, музыку, особенно регги. Чтобы не путаться с тёзками-однофамилицами, публиковалась под псевдонимом Guava Jelly.