68 Views
Быстрый мат
Вагоновожатая вышла в салон и сказала: „Обесточили. Это надолго.” Кондратия Игнатьевича передёрнуло – выходить в злачном цыганском квартале. Он сложил брошюру с шахматными этюдами, аккуратно, чтобы не измять копии и оригиналы ведомостей, поместил её в кожаный портфель и тоскливо вздохнул. Снял и протер очки бархатным синим платочком, вновь нацепил их на нос, изучил сквозь окно живые и неодушевленные объекты, тщательно проанализировал увиденное.
Каждый из них таил в себе угрозу.
Понятное дело, иные объекты становились опасны только если их подначить. Вот стоит дом обнесённый забором, с антенной и флюгером на крыше, за запертыми клетчатыми воротами. Казалось бы никакой угрозы от него не исходит, но это может быть засада, и если подначить, скажем, начать стучать в ворота, то может произойти всякое. Что нужно сделать, чтобы случайно не постучать в ворота? Какой маршрут движения выбрать, чтобы не оказаться рядом, если кто-то другой намеренно или случайно в них постучит? Всё это очень сложно предугадать. По улице ездили вперёд-назад машины, ходили вдоль и поперёк взрослые, вкось и вкривь сновали дети. Все они между собой тем или иным образом были, есть и будут взаимосвязаны, следствие каждой подобной взаимосвязи может немедленно или через неопределенный срок сказаться на физическом здоровье и душевном равновесии Кондратия Игнатьевича. Всё предусмотреть невозможно, но насколько это возможно – надо. Это в сто раз сложнее, чем шахматы. Вот, пожалуйста, только что у обочины стоял фургон „скорой помощи”, и вот его нет – уехал. А если выходя из трамвая Кондратий Игнатьевич шлёпнется и ударится черепом о мостовую? Или его собьёт машина? Или прирежет наркоман? Что тогда? Так бы врачи из „скорой” поспешили на помощь, а теперь неясно как оно всё обернётся. Придётся продумать комбинацию заново, с момента выхода из трамвая, ибо исчез очень важный фактор, следует просчитать: второй и с четвертого по пятый варианты для первой, третьей и с восьмой по двенадцатую возможностей, для каждой из восьми вариаций для вероятностей с первой по четвертую, шестой, восьмой и одиннадцатой. Это надолго, да и то если ничто вокруг существенно не изме… Нет, ну вот пожалуйста! Первоначально Кондратий Игнатьевич решил разыграть такой дебют — выйти из трамвая, пока машины стоят на красный свет, немедленно, но и неспеша, перейти проезжую часть и, опустив глаза, миновать дом с клетчатыми воротами, а затем войти в кафетерий «Лужайка». Внутри бы он быстро сориентировался (пешки: посетители, персонал) и обдумал следующий ход. Однако из заведения грациозно вышла молодая, стройная блондинка и её вдруг стошнило прямо на тротуар. Диспозиция изменилась. Её окружили заботой как королеву. Кондратий Игнатьевич помотал головой, но мысли муравьились. Рядом с королевой, как слоны слонялись смуглые цыгане, что-то горлопанили; визжали от счастья пешие пешки-дети — тётя рыгает; галопом в два прыжка прискакали собаки, ещё прыжок в сторону и принялись лизать блевотину. Женщина в ужасе шарахнулась от собак, натолкнулась на детей, один ребёнок упал, к ней тут же на шаг придвинулся слон, но какой-то высокий мужчина с усами королевским жестом защитника приобнял блондинку, однако подоспел ещё один цыган в окружении чумазых детей… Ужасно! Ведь и Кондратия Игнатьевича втянут в эту комбинацию, стоит только выйти из трамвая. У него вдруг всё поплыло перед глазами, голову сдавило, к горлу подкатила тошнота, ибо почудился гадкий запах, словно неподалёку резали на станке гетинакс. «Ну почему я поленился пересесть на прошлой остановке, почему не сделал рокировку?», — подумал Кондратий Игнатьевич.
Так вы выходите или до вечера сидеть тут будете? – вдруг спросила его вагоновожатая, толстая как тура.
— Тура… – пробормотал Кондратий Игнатьевич.
— Что-о?! Это кто тут дура?! – заорала она.
Это был шах. Пока он обдумывал комбинацию на другом фланге, на него неожиданно напали. Кондратий Иванович растерялся, сильнее подскочило давление.
— А-ну-блядь-пошёл-нахуй-отсюда-живо-пидар-старый! – взъелась-завелась вагоновожатая.
„Быстрый мат” – успел подумать Кондратий Игнатьевич, прежде чем в мозгу лопнул сосуд.
25.04.04
Киноманьякъ
Геннадий Давыдович, киноман с Калантыровки, приехал в областной центр, продал мясникам кабана, а на вырученные деньги купил дивидиплеер. Теперь бы к нему кина, но где взять? Вскоре он выяснил где и пошел туда. За красивой, нервноиздёрганной девушкой пестрели стеллажи с дивидидисками. Бросилось в глаза неординарное название фильма и Геннадий Давыдович его захотел, он давно слышал о нем и читал где-то — французский, причем по книге. Девушка казалась деловой, неприступной и вообще — городской. Суетилась, носилась, а он мялся. Стоял уж минут эдак десять. Там было тесно у прилавка — его толкали, теребили, о него тёрлись. Ухоженная, умная девушка быстро и складно консультировала тех, кто смелее. А никто и не стеснялся — перебирали диски, выясняли где Снайпс, а где Виллис, можно ль детям и много ли драк с Джеки Чаном. Девушки на всех хватало и временами она скользила по нему вопросительным взглядом, а он всё тушевался, потел. Такая вся из себя девушка, а он вдруг что-то сморозит, ляпнет какую-то глупость — село! В десятый раз Геннадий Давыдович неловко наклонялся, бряцая собачкой зиппера о стекло витрины (на нем была модная китайская курточка), щурился роясь взглядом в аляповатых корешках, но названий не осмысливал, стояло пред взором лишь то. Продавщица уже неприязненно смотрела на него — он был помехой, явной морокой, заслоном от нормальных, решительных покупателей. Наконец-то спросила: «Что вы хотели?» Отступать было некуда — не опоздать бы на электричку. «Трахни меня», — сказал Геннадий Давыдович. Прежде, чем сгорел от стыда, мысль мелькнула: «Хорошо продавец не мужик».
Мандибула
— Так что, брателло, все счастливые свиньи похожи друг на друга, но каждая несчастная свинья несчастна по-своему, — подытожил таксист.
— Да-а, жуткая история, — сказал Сердцов. — Но неужто обязательно было под электровоз?
— Так а куда ж её? А? — повысил голос таксист. — Перевоспитывать, что ли? Где ж такого Макаренко найти? Ты сам подумай, скольким еще мужикам она бы жизнь испаскудила? А? То-то же! Да всех их, баб, под нож надо! Свиньи и есть!
— Ну, зачем же обобщать? Бывают и порядочные женщины.
— Откуда такая уверенность, брателло? — сморщил упитанное лицо таксист. — Ну ты сам-то таких встречал? А? Я нет. Свиньи они все! Прошмандовки!
— Да нет, мужик, ты не прав… Просто тебе не повезло, что ли… Бывает… Ну, не сложилось там… Видно не те попадались…
— Да хули там не те… — вполголоса сказал таксист, словно отмахнулся, снял машину с ручника и потихоньку тронулся вперёд, вслед за длиннющей, стопсигналящей колонной — судя по всему столкнувшиеся на мосту автомобили наконец-то оттащили к ограждениям.
Сердцов безнадёжно опаздывал. Он уже минут пятнадцать как должен был стоять у памятника героям-челюскинцам. Впрочем, Анна обычно приходит минут на сорок позже условленного времени, но это если из дому — красится, наряжается, красуется перед зеркалом, попутно досматривая какой-нибудь сериал… Сердцов уж к этому привык и смирился, даже в шутку её не корит, да и не вышло бы — ведь она тут же скажет очень уверенно, мол, не поняла, а что за претензии, я ведь барышня, не так ли. Однако если она звонит и назначает встречу выходя с работы, то больше, чем на пять минут никогда не опаздывает и очень её бесит если задерживается он, Сердцов. Дождаться-то она дождётся, но отчитает усталым голосом отработавшей смену медсестры и весь вечер будет вести себя как чужая, словно не с избранником в кафе отдыхает, а вынуждена выгуливать по чьему-то поручению напрочь отвратительного ей человека. И, конечно же, у неё будет прекрасный повод не пригласить его к себе, сухо поблагодарить за вечер и распрощаться с ним у двери подъезда. Они встречались уже три месяца, два-три раза в неделю — кафе, кино, театр, пару пикников на природе с её друзьями, одна поездка в горы, строительство сарая на даче её родителей, но секса у них не было. После свадьбы, говорила она, не раньше. А свадьба хоть завтра… Нет, ну не завтра, надо ж серьёзно подготовиться, как никак — самое главное событие в жизни. Её родители не против — постепенно разузнали, что сумасшедших и раковых у него в роду не было, работа высокооплачиваемая плюс перспективы. Она сама так прямо ему и сказала — родители не против, они уже выяснили, что наследственность у тебя хорошая и так далее… А еще она называла его не «мой парень» или даже «жених», а дурацким словом «избранник». Вся эта ситуация с Анной вызывала у Сердцова смутную тревогу. Стоило ему задуматься о ней самой, её родителях или о будущей семейной жизни с Анной, как в его воображении возникали смутные образы каких-то сатанинских ритуалов — ассорти из виденного в фильмах и сновидениях, воображенного в процессе чтения. Стоило ему невзначай мысленно оформить словосочетание «будущее с Анной», как, в лучшем случае, перед глазами возникало манекенное лицо типичного «Свидетеля Иеговы», со стеклянными глазами и застывшей пеной в уголках рта, автоматически лепечущего невесть что.
Не успели выбраться из одной пробки, как попали в другую — на улице Тургенева оборвались троллеи, дорогу перегородила аварийка, монтажники неспеша, то и дело грея дыханием руки, крутили провода.
— Или вот еще случай, — сказал таксист. — Кореш один мой втюрился в бабу, а она вся так ничего из себя, только сиськи обвисли. Ну и доставала его всю дорогу, типа, хочу пластическую операцию, чтоб торчали, как у девочки. А он ей внушает, типа того, что дорогая, я ж не из-за сисек тебя люблю, ты мне как человек нравишься и всё такое. Начитался, короче, книжек, в которых пишут, что бабам главное, чтобы мужик личность в них видел. Начитался этой чуши и поверил. А ей сиськи главное, чтоб он выменем её любовался и хвалил его, и перед другими хвастался какое у его бабы вымя классное. Вот что ей надо было. Ну и еще там он, кореш этот мой, воображал самопожертвование всякое во имя любви и прочее говно. А операция эта для сисек дорогая очень, как ты понимаешь, а жил этот кореш от зарплаты до зарплаты. Но здоровый был бугай, не пил, не курил и не потому, что вредно, а просто спокойный такой мужик, не надо ему это всё было. И, короче, продал он свою почку, чтоб бабе своей на операцию заработать. Ну, выправила она себе сиськи и что ты думаешь? Тут же к другому ушла да еще и пол-квартиры у кореша этого моего отсудила, он ведь её, дурак, прописал, хоть и не расписаны они были. И, короче, привела своего нового хахаля на отсуженную половину и живёт с ним в соседней комнате, ебётся с ним и там, и на кухне, и в ванной. А кореш этот мой мало того, что инвалидом остался, чахнуть стал, так еще и посуду за ними моет, бельё их стирает, всё еще страдает по ней, придурок. Ну вот что ты скажешь? А? Ведь свиньёй такую бабу назвать — скотину обидеть? Что? Неправда? А?
— Да ну… Сто раз я уже эту историю слышал, — устало сказал Сердцов. — В разных вариантах. Городская легенда.
— Легенда… — буркнул таксист. — Вот попадётся такая, будет тебе легенда…
— У меня вполне нормальная девушка, — раздраженно сказал Сердцов. — Ждёт меня уже полчаса у челюскинцев…
— Да щас, нагоним, — пообещал таксист.
— А у вас мобильного не будет, позвонить. Я заплачу.
— Будет, конечно, как же не быть.
Таксист запустил руку под куртку, вынул телефон.
— Держи. Разберешься?
— Да, конечно, их столько через мои руки прошло… Спасибо.
— Торгуешь ими что-ли?
— Да нет, перепрошиваю.
— Это как это?
— Да долго объяснять… Слушай, а что это за фигня? А цифры где? Тут же только буквы! Ого сколько кнопок!
— А! Прости, щас.
Таксист запустил под куртку другую руку и вытащил телефон поменьше.
— Вот, держи. А этот давай сюда. Перепутал я, вместо мобилы мандибулу достал.
— Что ещё за мандибула?
— Да долго объяснять… — мстительно сказал таксист.
Сердцов набрал номер Анны. Звонка ждали, после первого же гудка прозвучал её усталый голос: «Алло? Кто это?»
— Это я. Прости, опаздываю. Пробки…
— А кто это?
— Аня? Это я, Сергей.
— Сергей? А, это ты… Я на работе еще. Был срочный вызов. Старушка одна решила газом травануться, откачивали.
— И как, откачали?
— Жить будет… До следующего раза. В общем, часа через пол буду. Давай, пока.
— Ну, давай, жду.
Сердцов вернул таксисту телефон.
— Можно не спешить. Она еще на работе. Прям гора с плеч.
— Кем же она у тебя работает, если не секрет? Уже ж девятый час!
— Медсестра. На «скорой».
— Понятно. Была у одного моего корефана баба-медсестра. Все наркоши на районе её были, всех переебла и корефана этого моего на иглу посадила. Бывало, зайдёшь к нему по старой памяти, пивка принёсешь, а оно ему и нахуй не надо — сидит на полу, дуплей не собирает, глаза как у пеленгаса замороженного, а по комнате еще человек пять нариков со спущенными штанами стоят, в мошонку укололись и стоят, балдеют. Уже все вены себе испоганили, только мошонки неисколоты остались. Иногда еще прямо в хуй кололись. Медсестра эта спецом им хуи сосала, чтобы те набухли и вены проявились…
— Слушай, может хватит, а? Достал уже всей этой галиматьёй!
— Это — жизнь, брателло! Учись лучше, пока не поздно. Знаешь, как говорят: дурак учится на своих ошибках, а умный на чужих!
— А мудрый их не допускает…
— Тоже мне, мудрый…
— Да уж не дурак.
— Ага. Конечно. Гений. А что такое мандибула не знаешь.
— Получше тебя знаю.
— Да? Ну и что ж это? А?
— На самом деле это часть насекомого.
— Что-что? — рассмеялся таксист. — Чё-то я не врубился…
— Часть жука. Жвалы, мандибулы… Энтомологию учить надо.
— Пиздец какой-то! Ну ты сказал, как в лужу пёрднул!
Таксист снова запустил руку под куртку и достал давешний неправильный телефон.
— Вот она, мандибула. Тоже мне, жук-короед… Телефоны он переспрашивает, специалист хренов!
— Не переспрашиваю, а перепрошиваю… Ну и зачем она нужна эта твоя мандибула? Эсэмэски посылать, что ли?
— Дурак ты… Эсэмэски… — таксист покачал головой. — Не, я просто угораю с тебя брателло! Вот скажи честно, ты ваще когда-нибудь женщину трахал? А? Мальчик, что ли?
— Слушай, у тебя что, крыша совсем поехала? — возмутился Сердцов. Его прошиб пот. Запустив руку в карман, он нащупал связку ключей и зажал их в кулак таким образом, чтобы концы торчали между пальцами. «Одной рукой руль на себя, а кулаком с ключами — в глаз», — решил он.
— Нет, я просто в шоке от современной молодёжи! — не унимался таксист. — За своими компьютерными играми совсем жизни не знаете… Реальная жизнь для вас эта… как её… городская легенда, блядь! Ё-моё! Апокалипсис наших дней, блядь!
— Так. Всё. Приехали. Сколько с меня? — спросил Сердцов. Голос дрожал.
— Да десятка, как и договаривались… — вздохнул таксист. — А твоя тебе всё-равно до свадьбы не даст. И после свадьбы не даст. Ну, разве что только в специальные дни, нехотя, чтобы ребёнка-другого зачать и всё. Так-то вот, брателло!
— Это тебе мандибула сказала, что ли?
— Ну да! А ты думал я шутки шучу? Такая мандибула у каждого таксиста есть. И база данных на всех баб. Вот ты звонил своей, мандибула включилась и считала все данные с её телефона. Я, конечно, в науках не силен, но вот когда человек говорит по мобиле, на другой телефон передаются и какие-то там колебания его мозга, воспоминания всякие, мысли, знания — все что в башке говорящего есть. Вот мандибула эта их и улавливает, а потом главное четко ей запрос сформулировать. Вот, гляди. Открываем файл твоей Ани. Так… Я о ней, как ты понимаешь, ничего не знаю… Спрашиваем: девичья фамили матери. Горшкова?
— Да. Это какой-то розыгрыш? Вы её родственник?
— Розыгрыш? Ну-ну… Хорошо. Открываем твой файл… Ну, спроси о себе, то чего я никак не могу знать, кем бы я там по-твоему ни был.
— Ну, не знаю… Где я прятал сигареты на летних каникулах в 1985-ом году?
— Та-ак… Сигареты, летом… Ох, морока эти числительные вводить… Но цифры, говорят, нельзя в мандибулах использовать, они врут. Математика — она ж чисто человеческое заблуждение, в природе её нет… Ага… Чёрт… Бред какой-то…
Таксист похлопал по мандибуле, словно по старому ламповому телевизору.
— Херню какую-то написала…
— Что там?
— Да фигня какая-то… «Надшторы».
— А ну-ка, дайте-ка… Верно! Знаете, верно! Я, короче, засовывал их в трубу, на которой шторы висят. Ну, становился на стул, откручивал с торца колпачок и туда… Полая труба, по которой кольца с прищепками ездят… Как она там называется…
— А хрен его… Я тоже не знаю. Потому и мандибула не знает. У неё ж словарный запас наших мозгов.
— Вон оно как!
— А то! Ну что, убедился?
— Слушай, чудеса… Я и не слыхал о таком приборе!
— Хули ж, секретный. Таких всего два в мире. Прототипы. Один под замком в секретной лаборатории, а другой вот он, у меня. Подвозил я тут на днях одного в жопу пьяного учёного-мочёного. Он всё рассказал, показал, а я у него с кармашка и вынул. Так то! Так что я теперь властелин мира, блядь! И хрен теперь эту мандибулу у меня отнимут! Я ж все их мысли читаю! Нас не догонят!
— Здорово, мужик! Что ж ты такси-то до сих пор водишь с таким-то сокровищем?
— А что? Прикольно! По городу езжу, много людей, много умных мыслей, куча полезной, познавательной информации… Это тебе не интернет какой-нибудь, брателло!
— Да… Такие перспективы открываются… Если, конечно, с умом… Слушай, а можно еще вопрос ей задать? Тоже, обо мне, но такое, что я и сам о себе еще не знаю…
— Хех, ну ты закрутил! Ну, валяй!
— Сейчас… Надо подумать… — Сердцов незаметно вынул из кармана сжатую в кулак, ощетиненную металлическими зубцами руку. — Ага. Значит так, пиши: тварь я дрожащая или право имею?
02.03.04
Без выигрыша
Только я сошёл с поезда, как ко мне подбежал молодой человек в кепке.
— Такси. Вам докуда?
— Мне… Мне это… Где-то записано… — я принялся искать по карманам бумажку. – Там хрен запомнишь… Какой-то «Энергогосхозсбытснаб» или что-то вроде этого…
— Ладно, пойдёмте, по пути разберёмся… Давайте ваш чемодан.
Мы пошли вдоль путей, минуя здание вокзала с огромным, недавно вывешенным на фасаде плакатом «70 лет Великому Октябрю». Дошли до самого конца перрона…
— Ещё минут пять идти. Я не стою у вокзала, там всё схвачено, все друг друга знают, с пассажиров дерут втридорога. Левакам, вроде меня, могут для начала скаты проколоть, лобовухи побить, а там уж, того гляди, и ноги монтировкой переломают…
Мы сбежали по гравиевой насыпи и побрели мимо каких-то мрачных пакгаузов и штабелей шпал. Шёл снег, пахло битумом.
— Могу я вас попросить, — сказал таксист. – Пройдите, пожалуйста, вдоль ангара, посмотрите нет ли кого рядом с машиной… Красная «копейка»… Вот, возьмите чемодан, если не доверяете… Я взял чемодан и пошел по узкой прямой дороге между ангарами. Навстречу мне откуда-то вышли трое парней. Я оглянулся. Сзади подходили еще двое, не считая «таксиста».
Бить они меня не стали. Забрали чемодан, часы и пальто, в карманах которого были все мои командировочные – 200 рублей красными.
— На, купи себе «Спринт», — сказал мне, удаляясь, «таксист». Пятеро его дружков громко, издевательски загоготали, а он швырнул в мою сторону пятьдесят копеек.
Я поднял монету, вышел к вокзалу и спустился в подземный переход – там было теплее и продавались лотереи. Не в меру упитанная женщина в сером пуховом платке, то и дело наползавшем на приятное, приветливое лицо, продавала мороженое, «Спринт» и «Спортлото». На её шее, словно бусы, в рекламных целях висели билетики лотереи «Спринт» — сквозь металлические кольца их отрывной части был продет шпагат. Я дал ей монету и выбрал продолговатый билетик «Спринта» из стоявшей на прилавке коробки. Оторвал край, развернул и увидел, что выиграл рубль. Купил еще два билетика. Один был без выигрыша, за второй можно было получить пятьдесят копеек. Я сказал, что попытаю счастья ещё раз и вынул из коробки новый билетик, но не сразу его развернул, а застыл, потому что вдруг в полной мере осознал в какую ужасную ситуацию попал. Поздняя осень, незнакомый город, я без пальто и без копейки денег…
— Ну же! Не тяни! – сказал один из трёх мужчин, стоявших рядом и заполнявших крестиками билеты «Спортлото».
Я оторвал край, развернул бумажку. Выигрыш — пятьдесят копеек.
— Вот же везёт человеку! – сказал второй мужчина, лет сорока, с красно-синими разводами капилляров на носу.
— Спорим, что и сейчас выиграет! – сказал первый, самый молодой из трех спортлотошников.
— Вряд ли, — скептически сказал третий, в очках и серой кроличей шапке с завязанными на затылке ушами.
— Это почему же?! Ведь явно ж фартит сегодня человеку! Его день!
— Ну, понимаете, товарищ, — скучным тоном произнёс Кроличий, — существует такая теория вероятностей, каковую дисциплину я и преподаю в Институте Агломерации и Сельского Хозяйства, занимая в вышеупомянутом учебном заведении должность декана кафедры прикладной математики с тысяча девятьсот семьдесят седьмого года и каковую дисциплину я успешно преподаю вот уже двадцать семь лет…
— Ладно, ладно, товарищ, лекции будете студентам читать, — прервал его Первый, — давайте просто посмотрим, что у него на этот раз.
— Давай, — обратился он ко мне. – Рви!
Я выиграл рубль. Взял два новых билетика.
— Сколько тут стою, а такого еще не видела! – сказала продавщица. – Четыре раза подряд! Надо же!
— Но на этом всё и закончится, — категорично сказал Кроличий.
— А это мы ещё посмотрим! Правда, зёма?– Первый похлопал меня по плечу. — Давай, рви!
— Стой! – вдруг вмешался Нос-В-Капиллярах.
Я застыл едва надорвав билет.
— Что такое?! – в один голос спросили его Первый и продавщица.
— Доцент дело говорит!
— Я не доцент, а декан, — возразил Кроличий, — а вообще-то я профессор!
— В общем, ставлю рубль, что он ничего не выиграет, — сказал Нос-В-Капиллярах.
— Ставлю три, что выиграет, — сказал Первый.
— Ставлю десять, что не выиграет! – сказал Кроличий.
— Ну ты даёшь, профессор! – сказал Первый. – А не жалко?
— Жалко у пчёлки, — сказал какой-то юноша. – Я тоже ставлю десять, что проиграет.
Я оторвался от созерцания полунадорванного билетика и посмотрел по сторонам. Вокруг меня стояло с десяток человек, в их руках шуршали купюры.
— Итак, граждане, — сказал Первый, — если кто вдруг не понял… Сейчас этот парень вскроет два билета. Если хоть один из них будет выигрышным, то эти восемьдесят рублей мои. Если нет, то я верну вам ваши червонцы плюс три рубля сверху каждому. Годится?
— Годится! Давай, рви! – крикнул мне Нос-В-Капиллярах.
— Да погоди ты рвать! – возразил Первый, а затем обратился к продавщице. – Вы ведь, если что, разменяете четвертак по трёшке?
— Запросто!
— Тогда, зёма, рви!
Первый же билет оказался выигрышным – 50 копеек.
— Есть!!! – завопил Первый. — Ну!? Что я вам говорил!?
— Да это какое-то надувательство! – послышалось в толпе.
— Какое ж это надувательство?! – обиделся Первый. – Кто же вас, по-вашему, надувает? Я? Или может быть он?
Я разорвал второй билетик. Без выигрыша.
— Будете брать билет? – спросила меня продавщица.
— Да.
— Ну, теперь-то точно не выиграет. Ставлю двадцать пять рублей, — спокойно сказал Кроличий.
В толпе вновь зашуршали купюрами.
— Я тоже уже сомневаюсь, — признался Первый. – Ладно, ставлю десятку. Если он проиграет – все мы останемся при своих, но если выиграет, то тут уж, граждане, прошу соблюдать спокойствие!
— Ну что ж… — сказал мне Первый. – В этой руке у меня 80 рублей, а в этой – 200. Если ты выиграешь – половина твоя. Лады?
— Лады, — сказал я.
— Тогда рви, зёма!
Я выиграл рубль и взял еще два билета.
— Но это вовсе не опровергает никаких научных постулатов! – срывающимся голосом воскликнул Кроличий во вдруг наступившей тишине. – Над теорией вероятности размышляли величайшие умы человечества! Давайте я вам сейчас всё объясню! Возьмём, к примеру, игральные кости…
— Да что тут объяснять! Это шарлатаны! – крикнули из толпы. – Мужик вон даже без пальто! Он тут торчит в переходе целыми днями и народ наёбывает!
— Да никакой он не шарлатан! – вступилась продавщица. – Сколько я тут работаю, а его впервые вижу!
— Меня только что ограбили, — сказал я. – Сняли пальто, часы, забрали все деньги и чемодан с вещами. Осталось лишь пятьдесят копеек. Я только с поезда, приехал на две недели в командировку. Сам я из Витебска.
— Вон оно как! – сказал Первый и присвистнул. – Тогда на, держи свою долю!
Он протянул мне сто сорок рублей.
— В магазинах одежды нет, а у фарцы он за такие деньги пальто не купит, — сказали из толпы.
— Да всё нормально, спасибо, — сказал я. – Теперь уж перебьюсь как-нибудь.
Я запустил руку с деньгами в вырез свитера и положил их в карман рубашки, к документам.
— У вас есть еще два билета, — сказал Кроличий. – У меня есть пальто и убеждения. Если вы проиграете, я ничего с вас не возьму. Это будет триумф науки – мне этого достаточно!
— Годится! – одобрил Первый. – Ну, зёма, выиграешь профессорское пальто?
Я надорвал первый билет. Все затаили дыхание.
— Погодите, – тихо сказал профессор. – Погодите…
Он залез рукой за пазуху и вытащил упаковку валидола. Положил таблетку под язык, пососал.
— Продолжайте…
Без выигрыша.
Но не успел я даже слегка надорвать второй билетик, как профессор схватил меня за руку и сказал:
— Нет! Не надо! Не рвите! Не сейчас! Я и так отдам вам пальто.
Он вынул из карманов какие-то бумаги, ручку, блокнот, бумажник, носовой платок и отдал пальто мне.
— Английское, почти новое, собственноручно покупал в Лондоне в 83-ом году.
— Спасибо, — сказал я. – Но может не надо…
— Берите-берите, — сказал профессор, — Только прошу вас удовлетворить мою просьбу. Если вы всё же хотите посмотреть, что там в этом… билете… Сделайте это минут через пять… Нет, лучше десять… Чтобы я никогда не узнал о том… Чтобы… Я двадцать семь лет преподавал… А!
Он махнул рукой и скорым шагом пошел к лестнице ведущей наружу.
— Вот чудак! – сказал Первый. – Вот ведь клинит же людей на всякой хуйне, а потом мучаются! Ладно, одевайся, пошли в рюмочную, согреемся.
— Погодите! – сказала продавщица. Она уже размотала платок, сняла «бусы», и теперь снимала через голову цепочку с крестиком.
— Дайте-ка сюда, — попросила она, указывая на мой билет.
Она отцепила крестик и продела цепочку сквозь металлическое кольцо отрывной части билета.
— На счастье, — сказала она, надевая его мне на шею.
— Здорово баба придумала! – сказал кто-то. – Действительно, счастливый билет!
— Ну, ладно, пойдём, — сказал Первый. – ёбнем по сто пятьдесят в честь такого события!
Снаружи шёл густой снег. Я вдруг вспомнил, что меня ждут в «Энергогосхозсбытснабе», я ведь командированный, по-крайней мере, нужно хотя бы отметиться. Опять же забронирован номер в гостиннице. Я остановился и сказал об этом Первому. Но он ничего не ответил, а стоял как вкопанный и смотрел вперёд. Я тоже посмотрел. На троллейбусной остановке стоял милицейский «уазик». Два милиционера пытались втащить в него разбушевавшегося профессора. Он сопротивлялся, размахивал какими-то густо исписанными листочками и кричал: «На этом держиться тау, товарищи! Понимаете?! Тау! Стохастические процессы! Броуновское движение частиц!»
Шапка с его головы скатилась в снег, один из потенциальных пассажиров троллейбуса поднял её, передал милиционеру, а затем указал ему на нас, и что-то сказал.
— Рвём когти, — сказал Первый и побежал обратно в переход. – Дуй за мной!
Я сбежал за ним по лестнице, позади взвыла сирена. Мы поднялись на перрон, спрыгнули на пути и перебежали на другую сторону. На бегу я оглянулся – милиционер скакал через рельсы следом за нами. Первый свернул в подворотню, затем в один из подъездов. Я за ним. Подъезд оказался проходным. Мы попали в захламлённый внутренний двор-колодец, пересекли его, забежали в арку подворотни. Впереди мелькнул жёлтый «уазик».
— Назад! – скомандовал Первый.
Побежали назад. Милиционер из подъезда еще не выбежал. Спрятались во дворе за кучей металлолома – обгоревший остов «Победы», какие-то ржавые карусели, перевёрнутые детские горки, сплющенные песочницы… Пахло мочой и холодным железом.
Милиционер выбежал из подъезда, перешёл на шаг и остановился посреди двора.
— Сюда вроде как забежали! – крикнул он в сторону арки.
— Проверь подъезд! – крикнули оттуда.
— Есть!
Он развернулся и забежал в подъезд.
— Слушай, похоже мы влипли, — сказал Первый.
— Давай сдаваться, — сказал я. – Объясним что к чему… Не надо мне это пальто, перебьюсь как-нибудь.
— А про тотализатор ты им тоже объяснишь? – ехидно спросил Первый. — За эту хуйню такой срок накрутят, что пиздец!
— Надо попробовать откупиться… — сказал Первый. – Бегом в подъезд, пока он там один. Дадим ему денег, пускай скажет своим, что нас там нет, вроде как мы по крышам удрали.
Он подбежал к арке, осторожно выглянул, вернулся.
— Перекрыли «уазиком», но вроде не пасут. Быренько!
Мы забежали в подъезд.
— Давай деньги, — сказал Первый.
Я протянул ему сто сорок рублей.
— Сотни хватит. Плюс моя сотня.
— Давай уж лучше все отдадим. И пальто тоже, вроде как мы его бросили, а он нашёл. А деньги он себе оставит, прочие менты врядли о них узнают – профессор явно спятил.
— Ну, как хочешь.
Он перекинул пальто через руку, в которой держал все выигранные нами деньги и мы пошли наверх, но милиционера так и не встретили. На пятом этаже была лестница, ведущая через открытый люк на крышу. Выбрались наверх. От нашего люка к следующему вела цепочка хорошо отпечатавшихся на свежем снегу следов.
— Ха! Слышь, а может и не придётся откупаться-то! — сказал Первый.
— А «уазик» уехал?
— Ща-а посмо-отрим…
Он подошел к краю крыши, взялся за парапет, чуть наклонился в сторону арки…
— Блин! Оно отсюда и не видно ни черта, он же там в глубине…
Он наклонился сильнее, опираясь на парапет, тот не выдержал и Первый рухнул вместе с фрагментом металлоконструкции, пальто и всеми деньгами в колодец двора. Грохотало очень долго, видно он упал на металлические хитросплетения, нарушил устойчивость хаотических нагромождений.
Я спустился в подъезд, сел на ступеньку лестницы на пятом этаже, снял с шеи цепочку с бумажным кулоном «Спринта» и уставился на него невидящим взором. Вспомнились впечатанные в завитушки фона, набранные тем же цветом слова – «пятьдесят копеек», «один рубль», «без выигрыша» — насмотрелся на них за сегодня вдоволь. Вдруг примерещилось таким же образом оформленное словосочетание «страшная смерть».
— Рви, зёма! – произнёс я, но не порвал, а поднялся на ноги и спрятал билет с цепочкой в карман брюк. Потом вдруг испугался, что цепочка за что-нибудь зацепится, за перила, например, пока буду спускаться – она ведь цепочка, от слова цепляться, зацепится и оторвёт клапан, а там мало ли что – может «один рубль», а может «конец света»…
25.01.04
Александр Руденко
Писатель, переводчик. Родился 30 мая 1974 года в городе Запорожье. Живёт там же. Пишет там же. Основные годы активности пришлись на 1993-2005 гг. "...и да простят меня так называемые "неподготовленные читатели" за "филологическую профдеформацию", проявляющуюся в моих текстах. Я не стараюсь потрафить массовым вкусам, или заработать на этом деле денег, или добиться дешевой скандальной популярности. Я пишу то и так, что и как хотел бы прочесть у других, но, по той или иной причине, у этих самых "других" не нахожу..."