92 Views
МИКЛУХО-МАКЛАЙ
Под небом, под облачным пухом,
Под чаек отрывистый грай
Плывёт к папуасам Миклухо,
Плывёт к папуасам Маклай.
И солнце, тропически млея,
Садилось за волны не раз.
А берегом Новой Гвинеи
Гулял молодой папуас.
Как вдруг папуасу проухал
Какой-то подлец попугай,
Что с моря явился Миклухо,
Что с моря явился Маклай.
К своим побежал папуас тот,
Чтоб новость сказать, и тогда
Вокруг взволновались: не часто
Бывает такая еда!
В едином смятении духа
Все подняли ссору и хай:
Вкуснее Маклая Миклухо?
Вкуснее Миклухи Маклай?
Пока папуасы галдели,
Решая такую печаль,
Меж ними похаживал белый,
Чегой-то у них изучал.
С туземцами эта проруха,
Ей-богу, была невзначай.
Смотался с Гвинеи Миклухо,
Смотался с Гвинеи Маклай.
Теперь папуасы вздыхают,
Себя за неловкость клянут,
По Берегу ходят Маклая,
Повторной оказии ждут.
Мораль тут выводится глухо:
Впустую вопрос не решай –
Вкуснее Маклая Миклухо,
Вкуснее Миклухи Маклай…
А СРАЗУ ЕШЬ!
ДЕРЕВЕНСКИЙ ЭТЮД
Горбатая туча сморкнулась дождём
В моё обнажённое темя.
Я топал по лужам, мечтал о своём
И слушал, как в небе озвучивал гром
Разрядов секундное бремя.
С неистовым криком скакали коты,
Гоняя азартно собаку.
Алмазной водою сверкали хвосты,
В испуге к плетням прижимались кусты,
И хряк ошарашенно вякал.
Российский пейзаж безнадёжно промок
Как в лужу упавшая кура.
Влача по грязюке свой мятый сапог,
Я шёл, размышляя, что дьявол и бог
Забыли про нашу натуру.
Но в этой натуре был смак, ё-моё!
Смотрел я нахально и цепко,
Как в сырость дворов выбегало бабьё
И резво с верёвок сдирало бельё,
Теряя при этом прищепки.
Навстречу мне плёлся какой-то мужик
В обнимку с початой бутылкой.
Как будто под гнётом тяжёлых вериг,
Ко мне он по-братски и нежно приник,
Жуя равнодушную кильку.
Мы выпили вместе под грома пальбу
За нашу родную Россию,
За русской деревни крутую судьбу,
За белые тапочки в чёрном гробу,
За смех и за слёзы людские.
КРОКОДИЛ
Из сумерек вечернего кадила
Туман холодный город леденил.
На рынке продавали крокодила,
И я как раз по рынку проходил.
Он был большой, зелёный и печальный
И весил около двухсот кило.
И он качал своей башкой кочанной,
Всем говоря, что, вот, не повезло.
А продавец стоял, как Цезарь в лаврах,
И нос его был красен, как мотыль.
И гордого потомка динозавров
Он продавал всего-то за бутыль.
Народ вокруг бурчал в тепле и холе,
Каналы телевизоров крутил.
А я смотреть не мог, как в лютый холод
На рынке погибает крокодил.
И я тогда принёс бутылку русской,
И состоялся бартерный обмен.
И крокодил, мигая глазом узким,
Свернулся скорбно у моих колен.
И я волок его в свою квартиру.
А он шипел, как сломанный баян.
Непросто жить в жестоком этом мире,
Рептилия печальная моя!
Ночной мороз с апломбом некрофила
Асфальт на автострадах придавил.
А в тёплой ванне улыбался мило
И тихо балагурил крокодил.
Опять был вечер и опять забота
Насела грузно на моё чело.
На рынке продавали бегемота,
Меня опять на рынок понесло!
***
А к нынешней России душою я не рвусь.
И мне милее древность, милей Святая Русь.
Я в строки жёлтых грамот усталый взгляд уткну,
Предавшись старым былям, как золотому сну.
Читаю и читаю. Уже встаёт заря.
И режут под окошком кого-то втихаря.
А там кого-то грабят, а тут кого-то бьют.
А у меня в архиве порядок и уют.
Монах один когда-то, задолго до татар,
Сварганил для потомков добротный мемуар.
И летопись я эту держу в своих руках,
Весьма интересуясь, что ж написал монах.
А пишет он подробно, что, мол, встаёт заря,
Что режут за собором кого-то втихаря.
Что там кого-то грабят, что тут кого-то бьют,
А у него, мол, в келье порядок и уют.
Что цены неподъёмны, и что у лавок грязь,
Что метит в президенты любой удельный князь,
Что в маленькой деревне с названием Москва
С набегами кавказцев управились едва.
И летопись отбросив, подумал горько я
О том, что так банальна цикличность бытия.
О том, что мой потомок, сын будущих веков,
Напишет тот же самый набор постылых слов.
Запишет он в компьютер, что, мол, встаёт заря,
Что режут на Венере кого-то втихаря,
Что там кого-то грабят, что тут кого-то бьют,
А у него на Марсе порядок и уют.
СКАЗКА ПРО РУССКУЮ ДУШУ
По старинному, по складу,
Да по русскому, по ладу.
Как положено, как надо,
Расскажу вам сказку я.
Вольно, резво, словно птица,
Начинает сказка виться:
Как из Киева – столицы
Ехал Муромец Илья.
Едет, свищет, смотрит в оба,
И въезжает он в чащобу,
Удивляется: ещё бы!
Это кто же здеся был?
На осинушках с заботой
Лешаков развесил кто-то,
Взбаламучено болото,
С корнем вырваны дубы.
Чёрный дым идёт за ели,
Под избушкой обгорелой
Шевелятся еле-еле
Две куриные ноги.
Весь пейзаж кругом побитый,
Крона с корнем перевита,
За кустами слышит витязь
Голос бабушки Яги.
Смотрит Муромец: бабуле
Ручки-ножки затянули,
У неё на скуле гуля,
На глазу фингал горит.
Развязал Илюша бабку,
До ручья донёс в охапке.
Обиходил. Бросив шапку
Наземь, грозно говорит:
«Эх, едрит тебя в фуфайку!
Разъясни-ка мне, хозяйка,
Это же какая шайка
Учинила тут погром?
Уж поеду я по следу,
Нагоню, небось, к обеду,
Проведу тогда беседу
Этим самым кистенём!
Бабка стонет, бабка воет,
Бабка страшным матом кроет:
«Нет на старости покоя,
Пропадаю ни за грош!
Аль не помнишь, как по пьяни
Ты вчерась в лесу буянил,
Изводил всю нечисть рьяно,
Нынче трезвый – как хорош!»
Услыхав такую повесть,
Богатырь почуял совесть
И сказал, уйти готовясь:
« Прекрати, хозяйка, хай!
Вижу сам, что дело к худу.
Больше брагу я, паскуду,
Вот те крест, лакать не буду.
Ну, покуда, прощевай!»
Я скажу вам, братцы, честно:
Продолжение известно.
Снова к лесу с пьяной песней
Едет Муромец Илья.
Гой ты, Русь моя, Россия,
Вот мы русские какие,
Хоть и, в общем, неплохие…
Вот и сказка вся моя.
БЕЖЕНЕЦ
Люди добрые,
подайте, ради Бога!
Я ж не местный,
я приезжий издалёка.
Нет родимых у меня,
нету дома.
Я же беженец
из города Содома!
У вас не было такого
за плечами!
Помню ангелов- десантников
с мечами.
Я чего-то встал не так,
вякнул что-то,
Так по хате по моей
– из огнемёта!
Вылезаю обгоревший
раб я грешный,
А на улицах Содома –
ад кромешный!
Я на чистом заявляю
на иврите:
Все накрылись
медным тазом содомиты!
У вас тихо и спокойно,
но поверьте,
Что всегда готово вспыхнуть
пламя смерти,
Что всегда за что-то будешь
неугоден,
Что всегда непредсказуем
гнев Господень!
Нет родимых у меня,
нету дома,
Ведь я беженец
из города Содома!
А в ответ я слышу смех
и укоры.
Не хотят поверить мне
тут, в Гоморре…
БОЛЬШИЕ ЧУДАКИ
Была одна деревня –
Большие Чудаки.
И жили в той деревне
Большие мужики.
У мужиков имелись
Большие трактора,
Которые гремели,
Пугая вечера.
Весёлая деревня
Большие Чудаки
Стояла ежедневно
На берегу реки.
Когда с моста свалилось
Проезжее такси –
Ужасно веселились
Большие караси.
А годом раньше, в среду,
Прошёл большой скандал:
Напился дядя Федя
И трактор свой угнал.
Когда же вечер синий
Звезду зажёг вдали –
И дядю, и машину
В курятнике нашли.
И всё казалось проще,
Наивней и нежней.
Носилася по рощам
Толпа больших ежей,
Карабкались на ели
Большие муравьи,
А по кустам галдели
Большие соловьи.
И ездил я в деревню
Большие Чудаки
Залечивать в ней ревность
И приступы тоски.
Участвовал я в гонках
На резвых тракторах,
Пил квас и самогонку
И обнимал девах…
Но нет сегодня рая,
Не будет никогда.
Пространство пожирают
Большие города.
На месте рощ напевных –
Крутых особняки.
И больше нет деревни
Большие Чудаки.
ЗНАКОМСТВО
Увидел я вас тихим утром.
Меня поразил этот факт.
Ведомый строкой Камасутры,
Решил я наладить контакт.
Имели вы классные ноги.
Но грозно смотрел из-под ног,
Чтоб я их не вздумал потрогать,
Мордастый клыкастый бульдог.
Достав сигарету из пачки,
У вас я спросил огонька.
Промолвил: «Какая собачка!»
И дал я собачке пинка.
Вокруг все дрожали как зайцы.
Никто подступиться не мог.
Повис, как бубенчик, на яйцах
Моих озверевший бульдог.
Из глаз ваших, робких и синих,
Стекла за слезою слеза,
Когда убедились, что псину
Так просто отклеить нельзя.
Вся правда скрывалась за кадром,
А повод был прост и красив.
Я дал вам домашний свой адрес,
На вечер к себе пригласив.
Удовлетворённый итогом
Знакомства и гордый собой,
С висящим на яйцах бульдогом,
Я важно потопал домой.