163 Views
Стоит у нас на полочке игрушка-сувенир – не знаю как называется, но в детстве у меня подобная была – “волшебный шар”: качнешь его в руке, и снег идет на крохотные домики и деревья, что внутри шара спрятаны. Потом этот шар куда-то задевался и уже не было у меня возможности своим детям такую диковинку показать. До нынешнего лета – с той поры и стоит у нас на полочке такая же игрушка. Правда, теперь это не шар, а небольшой, умещающийся на ладони купол и внутри не домики, а гондола с гондольером и пассажирами (все в соломенных шляпах) на пластмассовых волнах покачивается, да позади знаменитая, стрелой вытянутая в небо кампанилла собора Святого Марка, а внизу (чтоб никто не сомневался) подпись красными буковками “Venezia”. Но если в ладони качнуть, то и на гондолу с людьми, и на собор, и на пластмассовую воду Большого Канала так же идет снег. А если потрясти посильнее, то начинается самая настоящая метель – бесятся искусственные снежинки под маленьким куполом, но быстро успокаиваются, как только поставишь игрушку обратно на полочку. А вот настоящая метель за окном все никак не утихнет: мечется ветер, завихряет снежные бураны. Зима. У нас в Сибири снегу положено быть.
Стою у окна. Смотрю на полочку, где стоит под куполом маленькая игрушечная Венеция.
В Венеции снега не бывает. Разве что какой-нибудь природный катаклизм…
Путевые заметки, записки путешественников, описания путешествий из… в… (разве что кроме программного Радищева, от которого раз и навсегда отвратила средняя школа и в памяти осталось только “чудище обло, озно, стоглаво и лаие…”) я всегда читала не без некоторой тайной зависти – уж мне-то побывать в краях невиданных, странах заморских вряд ли суждено. Куда мне из сибирской глуши в европейскую цивилизацию, а уж Новый свет вообще где-то в межгалактическом пространстве мчится. Да мимо меня, само собой. Однажды в Петербурге я разговаривала с иностранными туристами. “Вы откуда?” – спросили они меня. “Из Иркутска,..” – и сразу необходимое пояснение, – Сибирь, Байкал”. “Это далеко отсюда? – Пять часов на самолете до Москвы и потом ночь на поезде. – Пять часов, вы хотели сказать, тоже на поезде? – Нет, если на поезде, то почти четыре дня – и это только до Москвы”. Присвистнули иностранцы удивленно-восхищенно-облегченно. Последнее от того, что у них в Европах таких расстояний и вовсе не бывает и – слава Богу. Еще бы, одна Иркутская область как три Франции, а если в Лихтенштейнах считать… Просторная у нас, короче говоря, страна, а мы еще к тому же и живем далеко. Времени много надо, чтоб хотя бы в столицу добраться, и денег. И чего-нибудь обязательно не хватает. Последнего чаще, но это всего лишь обыкновенные российские реалии, которые хорошо описываются психологическим термином “фрустрация” – хочешь, но не можешь. Да и выше головы прыгнуть как? Так что самое дальнее путешествие у нас из лета в лето – на Байкал. И это тоже счастье, ведь многие не могут себе позволить даже этого.
Путешествие – хорошее слово. Объединяет под свое алюминиевое крыло (пусть на поезде интереснее, но на самолете тоже неплохо!) сразу несколько привычных образов, определенных стандартными штампами – полынный ветер странствий, соленый запах чужих морей, огни больших городов… И все это только слова на бумаге, но лишь до той поры, пока этот самый ветер не растреплет твои волосы, и морской прибой не принесет к твоим ногам самого настоящего краба, лениво пошевеливающего клешнями, и неоновые огни столиц не превратятся во вполне конкретные надписи – “Trattoria”, “Galleria Franchetti”, “Aeroporto Marco Polo”…
Если очень захотеть, то чудо случается. Я это знаю точно. Наверняка. Потому что испытала на себе, на личном опыте.
Случилось так, что я была в Венеции. Не во сне, а на самом деле, в такой потрясающе реальной яви, что хотелось засомневаться: уж со мной ли это происходит? Но все мне говорило: с тобой, можешь не сомневаться, вот площадь Сан-Марко, вот гондолы, вот каналы вместо дорог и узенькие улочки вместо проспектов, гуляй – не хочу. И я гуляла. Целый день, с утра до вечера, до девяти часов, а поскольку темнеет там рано и мгновенно, то с полным правом можно сказать – до ночи.
Всего лишь день – августовский, жаркий до одури. Воздух уже не дрожал, как бывает у нас в жару, но – плавился и этой расплавленной массой стекал на город и на людей в этом городе, и даже близость моря не освежала – море было безжизненным, полный штиль: жар, словно толстый слой невидимого киселя, разлился по воде, пригладил все волны. В такой день надо валятся где-нибудь в тени в гамаке, читать Хемингуэя или Маркеса и понимать, что и у тебя сейчас сиеста – время, когда добропорядочные синьоры на солнце не кажут носа – обгорит мгновенно. Но у меня был всего один день на Венецию и никаких гамаков и даже просто гостиничной кровати я себе позволить не могла: стоило ли ехать в такую даль, чтобы испугаться какой-то жары? А потому, повязав на голову зеленую бандану, я ступила на венецианскую пристань с прогулочного катера – всего-то делов и я в Венеции!
День в Венеции. Мне предстояло провести его так, чтобы не просто запомнить, отщелкать фотографий-“открыток” с традиционными видами, но попытаться ощутить на себе венецианство, венценосность этого города, его древнюю молодость или моложавую древность (а это еще предстояло понять), отпечатать в памяти такой его образ, который мгновенно возникает лишь при одном упоминании.
Я плыла на катере из небольшого городка-кемпинга Порто-Белло в Венецию и думала: что я знаю об этом городе, который уже показался на горизонте и вот теперь становился все отчетливее – уже видны островерхие крыши храмовых колоколен, круглые куполы дворцов и церквей, где-то там меня ждут гондолы с гондольерами, каналы с горбатыми мостами, карнавальные маски и венецианское стекло и… На этом скудные познания о самом загадочном городе, который постепенно и неумолимо уходит под воду и мировое сообщество ломает голову, как бы этого горестного события не допустить, – заканчивались. Не густо. Впрочем, еще я знала, что тут похоронен Бродский. Пожалуй, стоило поискать кладбище и передать Поэту привет с далекой родины, на которую он так и не пожелал вернуться. Ну, и экскурсовода можно послушать – хоть немного. Экскурсии менее всего могут передать колорит города, его особенность и неповторимость, потому что предлагают туристам разжеванную бессчетное количество раз информацию, состоящую сплошь из общих мест и сведений, которые можно почерпнуть в любом путеводителе. Чтобы познакомиться с городом, лучше встречаться с ним один на один – может, узнаешь меньше, но почувствуешь больше. Тем не менее и в экскурсиях можно найти свою пользу – они вполне могут расставить маршрутные вешки: старый город – в той стороне, а если вы хотите по магазинам – то вам сюда. У экскурсовода, кстати, можно будет выяснить, где находится могила Бродского.
“Таня, – спросила я у одной дамы из нашей группы, которая владела английским лучше меня, – как по-английски будет “кладбище”?
“Симетри”, – ответила Таня с русским акцентом.
“А могила?”
“Грейв… Тебе зачем?”
“Хочу поискать могилу Бродского.”
Таня посмотрела на меня заинтересованно и с видом знатока сказала:
“В Венеции надо смотреть, – тут она открыла путеводитель и зачитала, – “площадь Святого Марка, Дворец Дожей, знаменитый Большой Канал или Каналаццо, как его называют местные жители…” И вообще: 118 островков соединяются между собой 400 мостиками! А ты собираешься по кладбищу гулять. Ну, где ты еще увидишь Дворец Дожей? Тем более, что через сто лет Венеция уже окажется под водой.”
И правда. И даже если не окажется.
Катер высадил нас на пристани прямо напротив отеля к красивым названием “Габриель”. Большинство окон было распахнуто, но изнутри везде были опущены жалюзи – жара уже обрушилась на город. Каждому предоставлялось полное право спасаться как можешь. “Наверное, неплохо сидеть сейчас в прохладе полутемной комнаты и сквозь щелочки в жалюзи глазеть на море, на прибывающих постоянно пестрых туристов со всего света, потягивать молодое белое вино, которое здесь продается как у нас газировка – в полуторалитровых пластиковых бутылках и, время от времени вспоминая – я в Венеции! – улыбаться просто так, от осознания факта,” – примерно так думала я, разглядывая первую местную достопримечательность. Хотя по сути никакая это была не достопримечательность – обыкновенный отель в три звезды.
Тем временем вернулся руководитель группы, который сразу же как только мы причалили, отправился в местное турбюро на разведку.
“Значит так, – сказал он, – экскурсию по городу заказать не удалось, потому что русскоязычных гидов здесь очень мало и всех уже разобрали. Но можно заказать экскурсию на английском. Желающие есть?”
Желающих не оказалось. Большинство знало английский на уровне “окей” и “сенкью”.
“Ладно, – и руководитель продолжил, – В качестве культурной программы могу посоветовать вам посещение Дворца Дожей – он находится на площади Сан-Марко, а сама площадь – вон башня торчит, видите?”
Все исправно посмотрели туда, куда указывал руководитель. Торчащую башню заметить было несложно, добраться до нее, судя по всему, тоже – надо было просто идти по пристани, вдоль моря, никуда не сворачивать.
“Заблудиться невозможно, – подтвердил руководитель и добавил, – если пойдете во Дворец, сохраните билет, я его вам потом оплачу. Да, катание на гондолах – 20 евро за час. С человека. Но это за свой счет, естественно. Если вопросов больше нет, то встречаемся на этом же месте в девять вечера. В 21.00. Запомните ориентир – отель “Габриель”, если заблудитесь, говорите, что вам надо к этому отелю. Всем все ясно?.. Ну тогда до вечера”.
Я выдала двенадцатилетнему сыну 4 евро на карманные расходы (себе оставив 10 – предшествующий Венеции недельный тур по Европе изрядно опустошил наш общий кошелек), и он тут же с компанией себе подобных – от одиннадцати до шестнадцати, – юных российских туристов растворился в толпе. И вот она – Венеция. Иди куда хочешь. До девяти вечера – в моем распоряжении.
Ладно, посмотрим, что это за хваленый Дворец Дожей, и я пошла по направлению к площади Сан-Марко, пользуясь указанным ориентиром – “торчащей башней”.
Вся пристань представляла собой одну длинную торговую площадь. Сувенирные лавки, маленькие магазинчики, просто лотки прямо посреди дороги… Полуголые итальянские продавцы и продавщицы, в обязательных широкополых шляпах или пестрых платках – такое палящее солнце могло ударить в голову даже привычным к нему южанам. Разноязыкая речь, с преобладанием быстрой итальянской, которую очень сложно с непривычки разбить на отдельные слова – льется сплошным потоком, и лишь случайно ухо может выхватить “граце”, “синьора”, “чао” и что-то еще, похожее на “пицца-бокаччо-теразини-тарантелла” – знакомые окончания делают язык узнаваемым. Продается сувенирный ширпотреб, то что привозится домой, не без гордости демонстрируется родным и близким (в качестве вещественного доказательства “я там был”), а потом долгие годы пылится на полках, до тех пор пока шаловливые детские руки то ли подросших детей, то ли уже появившихся внуков не придадут “сувениру” вид законченного хлама. И все-таки всевозможные безделушки покупают. И я бы тоже купила, будь у меня побольше монет. Хотя мы предпочитаем из странствий привозить кружки, чашки, стаканы, одним словом то, из чего можно пить. Кажется, что даже простой чай из такой “далекой” кружки имеет совершенно особенный вкус дальних стран, чужих городов.
Разноцветные платки-парео и шелковые косынки, тут же кепочки-бейсболки, естественно, с надписями “Italia”, “Venezia”, или по-английски – “Venice”, кружевные зонтики от солнца, веера – интригующие черные, возвышенные белые, ярко-раскрашенные бумажные, от больших до совсем крохотных, классической формы и круглые японские. Ручки, карандаши, кружки (были очень даже ничего, но все дороже 10 евро), пепельницы, брелоки, зажигалки – и на всем либо гондолы, либо собор Святого Марка, либо просто и без претензий название города. Все как везде. Местный колорит придает разве что обилие карнавальных масок и статуэток из знаменитого венецианского стекла, что делают на соседнем большом острове Бурано.
Я шла по торговой площади, праздно разглядывала выставленный на продажу товар и думала, как бы мне с пользой потратить свои 10 евро. Потом решила поступить по старой испытанной привычке: если мне суждено что-нибудь купить в Венеции, то оно само запросится в руки – тут уж не ошибешься. Почти сразу так и случилось. На черной бархатной подушке в одной из витрин были выставлены крохотные маски – броши-булавки, размером не больше ногтя. Бронзовые или “под бронзу”, разные – комичные, трагичные, грустные, маски-бабочки и маски-веера, классические театральные строгих и простых форм и изысканные, где обилие мелких деталей создавало причудливый рельеф. Было из чего выбрать, и в конце концов я остановилась на маске, пожалуй, самой лаконичной из всех: просто дырки-глаза и огромный нос – как у знаменитых шемякинских карликов. Это было то, что нужно, а нужна была маска-оберег, маска-защитник, ведь я покупала ее в подарок своей подруге, которая в этом нуждалась. Пусть “наденет” и будет защищена. Вообще подарки и сувениры приятно покупать для кого-нибудь, а не для себя. Тем более, что само путешествие для тебя уже и так подарок. И всякие вещи-вещички, которые ты выбираешь, сами идут к тебе в руки, стоит только подумать о каком-то конкретном человеке. Так случилось и на этот раз.
Неожиданно торговые ряды повернули направо. Оказывается я уже пришла. Передо мной была визитная карточка города – площадь Святого Марка, или как еще ее называют на местный манер – Сан-Марко.
Площадь не показалась мне большой и величественной, чего обычно ждешь от подобных мест – все-таки самое сердце города. Но она была великолепна! Тем великолепием, которое не от царственности и роскоши, но – очень подлинное, искреннее, настоящее. С одной стороны площадь напоминала огромное палаццо, совершенно в итальянском духе – такая же колоннада по всему прямоугольному периметру (ее еще называют перистиль), где вполне могли разыгрываться страсти a’ la Монтекки-Капулетти. Но огромная кампанилла (Кампаниэле – на итальянский манер) при входе на площадь , а также величественный Дворец Дожей, расположившийся по одной из сторон, выделяли Сан-Марко из разряда обыкновенных итальянских дворов. А еще – голуби. Их были, наверное, тысячи и даже десятки тысяч – полноправные хозяева площади, любимцы туристов и гроза местных памятников. Существует легенда, что их в Венецию завезли с острова Кипр – в дар жене дожа. В любом случае с тех пор здесь им живется более, чем вольготно: их кормят не только многочисленные туристы (а ушлые венецианские матроны – в просторечии: старушки, – вполне прилично на этом зарабатывают: пакетик голубиного корма, продающегося на площади, можно купить у них за 1 евро), а также городские власти. Голуби считаются одним из символов Венеции, а символы надлежит охранять.
Не мудрствуя лукаво, площадь называется так же как и Собор, который на ней расположен. Собор Святого Марка возвели в 11 веке – ему без малого тысяча лет, впечатляет! Он выстроен по образу и подобию Константинопольской церкви Апостолов, потому очертания фундамента имеют форму креста. Путеводители сообщают, что “и по сей день над собором Святого Марка можно увидеть флагштоки, на которых раньше вывешивались флаги венецианских колоний: Мореи, Кандии и Кипра”. Флагштоков я не увидела – наверное, плохо смотрела. Хотя собор, конечно, впечатление производил – ничего не скажешь, величественное сооружение. Как и та самая “торчащая башня” – кампанилла, высотой 93 метра. Она на пару веков старше самого собора – первый камень в ее фундамент заложили еще в 9 веке. В начале века прошлого, в 1902 году башня рухнула от старости и в течение последующих десяти лет ее восстанавливали. И восстановили. Говорят, даже в прежнем виде.
Побродив по площади и посмотрев какая очередь страждущих поглазеть, как жили венецианские правители, тянется ко входу во Дворец Дожей – еще покруче, чем в свое время в советский Мавзолей, – я поняла, что мне совсем не хочется стоять на жаре как минимум пару часов, для того, чтобы пройтись по парадным и непарадным залам, разглядывая костюмы, расшитые золотом, кубки для питья с бриллиантами и тому подобные символы роскоши. Лучше уж просто – “пойти в народ”, побродить по улочкам, поглазеть на гондолы, поискать кладбище, в конце концов. Все-таки в путешествии по совершенно незнакомому городу неплохо бы иметь какую-нибудь цель – вот и попробую отыскать могилу Бродского. Но для начала надо было отыскать место более прозаическое, которое во всем мире обозначается двумя заветными буквами WC.
Стрелочки-указатели быстро привели меня к нужному зданию. И продолжали вести по лестнице внутри него: первый этаж, второй – по лестнице двигались навстречу друг другу два непрекращающихся потока, смиренных словно поломники. На третьем этаже, рядом с буквами был нарисован мужской “треугольник” (в виде перевернутой пирамиды с головой-шариком) и, наконец, на четвертом – такой же “женский”. “Ну и забрались!” – наверняка не одна я так подумала. При входе сидела дама, которая разменивала купюры на 20 центовые монетки. Таких монеток за посещение туалета надо было две. “Ничего себе,” – с понятной жадностью подумала я, но экономить тут было невозможно – не тот случай. Получив свои 40 центов, я стала двигаться к турникету – пропускная система совсем как в метро: опускаешь монетки и быстро проходишь, пока тебя не зажало. Кое-кто, также как и в метро, не успевал. На это случай рядышком стояла служительница, которая с ободряющей улыбкой помогала страждущим все-таки попасть в одну из заветных комнат, которые двумя длинными рядами тянулись там, куда и преграждал путь турникет. При этом работница туалетной службы говорила на до боли знакомом наречии, а именно – по-русски с добавлением разнообразных традиционных артиклей. На фоне приклеенной стандартной улыбки (видимо, таковы условия приема на работу) вполголоса звучало: “Ну что за засранки! Сучки заморские! Пройти не могут, в дыру монетой попасть!…” Дальше было вообще неприличное, хотя и очень интересное образное сравнение. “Сучки заморские” улыбались служительнице в ответ. И я тоже улыбнулась. Наш человек – он везде наш, даже в венецианском туалете.
Спрашивать на площади Сан-Марко, кишащей туристами, “где тут у вас “симетри?” – занятие бессмысленное, и я решила просто идти наугад. Благо вариантов было более, чем достаточно: во все стороны от площади разбегались лучики улиц – иди по любой, куда-нибудь да придешь. Оказалось, что прийти можно в разные места: одни “калли” (так называются эти узкие и извилистые улочки) приводят тебя к “кампи” (довольно большим, по венецианским меркам, площадям), другие – к “кампиэлли” (площадям поменьше), а третьи вполне могут упираться в “корта” – дворы, из которых нет выхода, а значит надо поворачивать и возвращаться до первого поворота. Некоторые улицы настолько узкие, что идущим навстречу друг другу бывает трудно разминуться, особенно если кто-нибудь не в меру упитанный.
Время от времени в таких улочках-переулках мне попадались украшенные цветами и гирляндами небольшие алтари Мадонны. Они были устроены в специальных нишах за стеклом, иногда там же горели электрические свечи. Мадонны были разные, но неизменно очень трогательные – перед ними хотелось сложить молитвенно ладони и сказать что-нибудь традиционное: “Пресвятая Дева Мария! Смилуйся о чадах моих, даруй им утешение и смирение в печалях и светлую радость побед…” Последнее, конечно, выходило за рамки стандартной молитвы, но мать имеет право желать для своих детей того, что посчитает нужным. А победы – они бывают разные. И пожалуй, самая сложная, но и самая достойная из всех – это победа над собой. Суметь победить в себе дурное – то самое выпалывание баобабов по Экзюпери! – избавиться от трусости, лени, высокомерия – такая победа дорогого стоит и во много раз превосходит по ценности победу над “внешним врагом”. Этого я бы пожелала для своих сыновей. Один из них сейчас ждет меня дома, другой – ходит по таким же улочкам где-то в другой части города: кажется, они собирались в парк. Говорят, в Венеции потрясающий парк, полностью рукотворный – мне его посмотреть вряд ли удастся, так хоть сын посмотрит и расскажет.
Сколько я уже прошла – было неизвестно. Ориентироваться в пространстве в Венеции очень непросто – нет линии горизонта, отчего никакого перспективного обзора, посмотреть вдаль можно лишь вдоль канала, и то он метров через 200-300 обязательно куда-нибудь свернет. Потому очень непросто определить, где в данный момент находишься, а постараться вернуться к исходной точке путешествия тем же путем – практически невозможно. Но в Венеции “все дороги ведут” на Сан-Марко, а значит можно не бояться.
Улица вывела меня на небольшую мощеную площадь. Вдоль стен домов расположились торговые ряды. Туристского ширпотреба здесь было поменьше, в основном продавались вещи нужные и полезные: одежда, обувь, фрукты и сладости, игрушки (китайские!), отчего немного напоминало наши оптовые рынки. А в самом центре площади стоял большой питьевой фонтан! Вот было счастье. Вокруг него теснился народ с пластиковыми бутылками – в Венеции, как и по всей Европе, практически ничего бесплатного нет, а потому эта живительная влага, льющаяся через край и совершенно задаром вызывала понятное восхищение. Сначала я наполнила свою бутылочку и тут же вылила ее на себя – почувствовала себя человеком. Потом – напилась. Потом вылила на себя еще одну бутылочку, потому что уже успела почти полностью высохнуть – в это трудно поверить, но жара стояла такая, что мокрая бандана на голове сохла минут за пять, а топик – вообще почти мгновенно. Наконец, набрала воды прозапас – неизвестно, встретится ли мне еще такая благодать дальше, – и недолго думая, пошла по одной из трех, выходящих на площадь улиц. На ней был книжный магазинчик. Пожалуй, это было то, что надо.
Я вошла в легкую прохладу и полумрак – солнце сюда не попадало, бесшумно работал кондиционер. Но звякнувший дверной колокольчик возвращал лавочке ее, может, искусственную, но все же древность. Массивная дубовая дверь с медной отполированной тысячами рук ручкой, резные полки, наполненные золочеными корешками, судя по всему, дорогих фолиантов, вполне возможно, раритетов. Хотя тут же продавались и рекламные проспекты, постеры, открытки с видами, путеводители и карты – стандартное изобилие туристической полиграфии, кричащее наперебой своими глянцевыми голосами: “Синьора! Синьора! Не проходите мимо! Купите на память – покажете родным: здесь я была! Разве плохо, синьора, подтвердить свои слова нашим вещественным доказательством?! Пожалуйста, тут вам и фото, и рассказ, и все, что вашей загадочной русской душе угодно!…”
“Бонджорно, синьора!”- словно бы вклинилась в этот воображаемый разговор дама из-за прилавка. Она была пышнотелая, толстые пальцы-сардельки были унизаны кольцами, огромные же кольца покачивались в ушах. На массивном носу сидели узенькие очки-стеклышки, что должно было придавать ее облику некоторую изысканность, но все равно хотелось поместить даму в базарные ряды, где торгуют только что выловленной рыбой, надеть на нее фартук с нарукавнивками и, может, в рот вставить небольшую трубочку. А очки, само собой, снять.
“Бонджорно, синьора, – попугайски повторила я и осведомилась, – Спик инглиш?”
“Йес,” – ответила дама и подтвердила свое утверждение парой-тройкой фраз по-итальянски, из чего можно было заключить: мы найдем общий язык, потому что ни я, ни она английский толком не знаем.
Для начала я просто назвала фамилию: Бродский. И посмотрела на торговку вопросительно. Та не менее вопросительно, чуть приподняв бровь, посмотрела на меня в ответ. Тогда я уточнила:
“Иосиф Бродский – грейт рашн энд америкэн поет”.
Судя по всему, что-то показалось ей знакомым, она подошла к одной из полок и откуда-то из ее недр вынула небольшое карманное издание в мягкой обложке.
“Онли френч,” – она протянула мне книгу.
“Мне френч не надо,” – сказала я и, собрав в кучу все свои способности к иностранным языкам, включающим в себя также международный язык жестов, стала объяснять. Для начала, ткнув пальцем в обложку с портретом, я сказала:
“Бродский – диэд… (итальянка удивленно или все-таки сочувственно покачала головой) энд похоронен в Венеции (итальянка посмотрела на меня удивленно-вопросительно: слово “похоронен” явно не входило в разряд интернациональных)”.
Тогда я попробовала зайти с другого конца и состряпала из обрывков знаний такую фразу:
“Бродский грейв ин Венис. Андестенд ми?”
“Ай донт ноу”, – ответила итальянка и беспомощно развела руками. При этом было непонятно: то ли она ничего не слыхала о Бродском, то ли все-таки не смогла понять, чего я от нее хочу.
“Ай эм гоу симетри,” – из последних английских сил попыталась объяснить я, – Райт ми плэн, плиз. Вей ту симетри. Андестенд?” – и я протянула ей блокнот: ну, нарисуй ты мне, как на кладбище пройти, хоть приблизительно.
“Но, синьора, – итальянка замахала руками, головой, при этом вся заколыхалась, пришла в движение, посыпались итальянские слова. Тирада завершилась очередным повторением “ай донт ноу”.
“Ну, хоть пальцем покажи”, – сказала я бессильно вслух. И итальянка, словно поняла эту странную фразу на странном языке, махнула неопределенно рукой и сказала “симетри”, из чего можно было сделать очень обтекаемый, но все-таки вывод, что “симетри” где-то там. И я пошла “куда-то туда”, сказав на прощание “чао” и почему-то “дзенкуе”, отчего итальянская продавщица книг, наверное, решила, что я из Польши.
В Венеции все направления – неопределенные. Никакой возможности “оглядеться”. “Может, тетка просто рукой махнула, – подумала я, выйдя из книжной лавки, – но с другой стороны мне все равно, куда идти. Ладно, попробуем придерживаться указанного пути.”
Придерживаться можно было лишь относительно: улицы все время сворачивали “не туда”, отчего не так-то просто было дойти до моста, виднеющегося вдали, особенно если не было возможности идти просто вдоль канала. Кстати, по их течению в Венеции вполне можно ориентироваться: течение в каналах небольшое, но все-таки есть и текут они либо из моря, либо в него, пересекая город в разных направлениях, но все-таки насквозь. А значит обязательно выйдешь на побережье и, в самом крайнем случае, можно просто обойти город по периметру – рано или поздно придешь к пристани. И не так уж это долго – периметр города меньше 14 километров. Или можно ориентироваться по Солнцу. Надо только запомнить, где было светило в определенный момент, потом время от времени поглядывать на часы и на небо, чтобы отслеживать, куда солнце движется и, соответственно, понимать, куда движешься ты. А если еще совместить Солнце с каналами, тогда вообще перемещения в пространстве обретают необходимую ясность. Одним словом, я гуляла по Венеции целый день и не заблудилась. При этом у меня не было ни карты, ни путеводителя, ни знания иностранных языков.
Я шла, стараясь придерживаться указанного итальянкой направления, вдоль небольшого канала. Проводила рукой по каменным стенам – запоминала шероховатое прикосновение города к ладоням. Конечно, стены мало отличались от любых других каменных старинных стен, но все-таки это была Венеция – странный город, выросший из воды и в воду постепенно уходящий. Хотелось оставить его в памяти: жарким и шероховатым, словно растрескавшиеся губы.
Когда-то я, под впечатлением от одного странного заброшенного дома, что стоял на Шишиловском острове в Иркутске, написала рассказ “Дом Воды” – про то, как в заброшенном доме поселилась вода и что из этого стало. А теперь передо мной был Город Воды – в нем пахло водорослями, затхлостью и плесенью, но это не лишало его какой-то воздушной легкости или, может быть, ускользающей мимолетности, когда не “я уйду, а город останется”, но наоборот. Город уходит, ускользает песком сквозь пальцы и твое дело – остаться или уйти, но Город тебе не удержать – он слишком текуч, слишком подвижен, и его более чем тысячелетняя история – на самом деле всего лишь взмах ресниц Вечности. Или как полет бабочки – неровный и легкий: уносит ветром времени, но если тебе повезло рассмотреть карнавальную раскраску ее крыльев…
Часы показывали около четырех – можно было немного отдохнуть, тем более, что кладбище с могилой Бродского, согласно теории вероятности, вполне могло быть за ближайшим поворотом. А значит спешить некуда. И я, спустившись по щербатым ступенькам, которые уходили прямо в воду, села на одну из них и, разувшись, опустила ноги в канал. Вода была не слишком распологающей к купанию – мутная и стабильно нечистая. В слове “грязная” есть что-то мимолетное, означающее, что при желании можно сделать “чистым”, но вода венецианских каналов была не такая. Не-чистота превращала ее в некое подобие бульона, где мутная зелень дополнялась коробками из-под сигарет, пустыми пластиковыми бутылками и прочим традиционным мусором, который в воде не тонет, предпочитая свободное плавание. И если каналы, вдоль которых проходили стандартные туристские маршруты еще поддерживались в относительной чистоте, то окраинные районы были как везде – ну плавает мусор и пусть себе плавает, никому же не мешает. Не помешал и мне – я все-таки решила опустить ноги в настоящую венецианскую воду. Она оказалась приятно прохладной, особенно на фоне разгоряченного воздуха. И так было хорошо сидеть на ступеньках, болтая ногами в воде и, запрокинув голову, разглядывать крохотные балкончики – все в ярких южных цветах, но совершенно как у нас, заваленные всяким хламом: какие-то банки, коробки. Я чувствовала себя так, будто попала на страницы прочитанной в детстве книги. Только вот какой – почему-то кроме горьковских “Сказок об Италии” ничего не вспоминалось. Тоже мне, старуха Изергиль.
Вокруг не было ни души – у итальянцев время сиесты, туристы сюда не забредали. Сколько я так сидела – может минут двадцать, сложно сказать, – Венеция впитывалась в меня через поры ног, вливалась солнечным жаром через макушку, оставалась пылью крошащегося камня ступеней, на которых я сидела.
Непонятно откуда появился молодой парень. Местный, в закатанных до колен легких льняных штанах и цветастой незастегнутой рубахе. Он ловко спрыгнул в одну из причаленных тут же лодок. Их было штук пять, одна за другой, носом в корму, вдоль длинной стены дома, вырастающего прямо из воды. Словно припаркованные автомобили в обыкновеных городах – еще подумалось мне. Парень тем временем ловко перепрыгивая с лодки на лодку, добрался до своей, расчехлил мотор и отвязал веревку – лодка закачалась в зеленой воде, медленно отплывая от стены. Покопавшись внутри, парень завел мотор – выпорхнуло сизое облачко дыма и мотор затарахтел, совсем как наши “Вихри”, – перебрался за руль и помчался по каналу: залихватски, искоса взглянув в мою сторону, совсем также сделал бы какой-нибудь “кожанный” мотоциклист, который проезжая мимо девушки обязательно постарается поставить своего “железного коня” на дыбы. Тем более, если девушка наблюдает за ним совершенно беззастенчиво.
“Можно было у него про “симетри” спросить, – лениво подумала я, – а может и подвез бы.” Но итальянец оказался каким-то нетрадиционно скромным: только сейчас я сообразила, что он вполне мог не прыгать в лодку с довольно приличной высоты – можно было спуститься по тем самым ступеням, на которых я сидела. Я бы подвинулась, конечно. Но он решил меня не беспокоить – скромник. А может, у меня просто такой измученный вид?
“Значит за тем поворотом должно быть кладбище,” – приказала я себе подумать и встала.
Но за поворотом оказалось не кладбище, а море. Оказывается я прошла город насквозь. Прямо перед глазами – может в километре, может меньше, я плохо могу определять расстояния на глаз, – был еще один венецианский остров. К нему не было мостов и добраться можно было только на лодке. Я пригляделась: остров выглядел не слишком обычно – вдоль всего берега, также уходя фундаментом в воду, тянулась светлая каменная стена, за которой угадывались деревья и несколько верхушек зданий – явно соборы: один с круглым куполом, другой – островерхий готический. Над куполом можно было различить мусульманский полумесяц, шпиль готического собора был, как и положено, увенчан крестом. Да и на небольших колоннах и портиках, разделявших стену, видны были кресты. “Это же кладбище!” – осенило меня. Тут же оказалась небольшая пристань, от которой отходили катера-такси.
“Симетри?” – спросила я у одного “таксиста”, показав на остров рукой.
“Симетри, синьора! – ответил с воодушевлением он и затараторил, – Файв евро энд файв евро (и жест рукой “туда-обратно”) – тен евро. О кей?!” Итак, от могилы Бродского меня отделяли каких-то 10 общеевропейских монет, в то время, как у меня в кармане, после покупки маски и посещения туалета, оставалось всего восемь. Можно, было, конечно, поторговаться. Но я отрицательно покачала головой – так или иначе, но я все-таки нашла кладбище, а что до могилы…
“Граце, синьор”.
Синьор таксист стал что-то быстро говорить на англо-итальянской смеси, но я уже не слушала его. Поднявшись повыше и облокотясь о каменный парапет, я смотрела на кладбище, где, судя по всему, и нашел вечный покой “грейт рашн энд америкэн поет”, так и не пожелавший вернуться на родину. А ведь когда-то хотел умереть на Васильевском острове, упасть на асфальт среди выцветших линий, чтоб под затылком – снежок… В Венеции снега не бывает.
Но разве можно его за что-то упрекать? Тем более теперь, когда я сама побывала в этом городе, шла, вглядываясь в лица встречных кошек – не он ли, сказавший: “Венеция недосягаема. Если существует перевоплощение, я хотел бы свою следующую жизнь прожить в Венеции – быть там кошкой, чем угодно, даже крысой, но обязательно в Венеции”. Так или иначе, но он – здесь. И я сейчас – здесь. Он – навсегда, а я меньше, чем через пять часов покину этот город и тоже – навсегда. Кто знает, конечно. Но даже, если когда-нибудь… это будет уже другая Венеция, ведь она – недосягаема. И единственное, что мне остается, это кинуть в зеленые волны Адриатики монетку.
Я пошарила в кошельке. Среди злотых и центов совершенно неожиданно (ой ли?) нашлись 10 копеек – наши, желтенькие, с Победоносцем. Я поцеловала монетку и зашвырнула ее как можно дальше – до кладбищенских стен ей, конечно, не долететь, но на солнце блеснуть прощально и ярко все-таки удалось.
И легкий бриз, хоть чуть-чуть, но все-таки дул, и мои волосы, пусть не трепались, но слегка шевелились от его прикосновений, и в знак уважения перед Поэтом, я читала на венецианском берегу его стихи по-русски, так, как он писал их, даже будучи отвегнутым от родины, выплюнутым ею за океан, где оказалась страна принявшая, ставшая второй родиной. А похоронен он здесь, в недосягаемом городе и, почти наверняка, у какой-нибудь здешней кошки его глаза. Я читала вслух первое, что пришло на память. И может быть, не случайно на память пришло именно это.
Прощай позабудь и не обессудь
А письма сожги как мост
Да будет мужественным твой путь
Да будет он прям и прост
Да будет во мгле для тебя гореть
Звездная мишура
Да будет надежда ладони греть
У твоего костра
Да будут метели снега дожди
И бешенный рев огня
Да будет удач у тебя впереди
Больше чем у меня
Да будет могуч и прекрасен бой
Гремящий в твоей груди
Я счастлив за тех которым с тобой
Может быть по пути…
Наверное, это был излишне символичный и даже напыщенный жест. Но неужели мы настолько пресытились символами, что не можем себе позволить почитать вслух стихи – в знак уважения перед Поэтом? Пусть это выглядит “возвышенно-неприлично” или просто без всякой возвышенности: мол, приехала за тысячи километров и выпендривается! Как хотите. А мне было все равно. Может, на меня и поглядывали удивленно: что за чудачка разговаривает сама с собой, да еще стихами? Но я просто вполголоса проговорила стихи, отчего их звучание было похоже на молитву. И как от молитвы на душе стало легко и спокойно.
Я все-таки нашла могилу Бродского.
Часы показывали начало шестого. Можно было возвращаться и заглянуть все-таки в торговый квартал – есть же еще целых 8 евро! В лавчонках и лавках было, что посмотреть – товар здесь был солиднее, чем тот, что продавался сразу на пристани. Солиднее, но и дороже. Шикарнейшее белое золото – цены на него, особенно в переводе на рубли просто зашкаливало. Не слишком красивое, на мой вкус, серебро – оправлять в серебро камни за границей все-таки умеют не так хорошо, как у нас. Хотя было одно серебряное колечко, очень изящное и оригинальное – на палец… ноги. Стоило бы дешевле – обязательно прикупила бы такую диковинку. В одной лавке, где торговали всевозможными изысканными канцтоварами, мне приглянулся набор для письма: в сафьяновом футляре лежало перо в костяной ручке, кисть в бамбуковой оправе, палочка китайской туши и баночка для ее растирания. Сам набор был скорее всего тоже китайским и стоил как раз 8 евро. Но стоило ли его покупать в Венеции!? Там же продавались записные книжки “под старину” – в бархатных переплетах, в металлических и деревянных окладах, с замочками и защелками. Такие элегантные, что хотелось купить их вовсе не для того, чтобы пользоваться, а просто любоваться, легонько поглаживая пальцем обложку, и вспоминать Венецию.
Неподалеку находился магазин, где продавали произведения искусства. Скорее всего копии. Хотя небольшая акварель Шагала под массивным пуленепробиваемым стеклом и с ценником в 50 тысяч евро вызывала ощущение подлинности. Как и небольшая бронзовая копия знаменитых “мягких часов” Дали за 120 тысяч. И то и другое я сфотографировала – будет чем хвастаться, выдавая за подлинники, тем более, может, так оно и есть!
На одной из улиц я увидела лавку, всю увешанную табличками с заветным для туристов словом “sale”, цифры, указанные рядом, обещали 10%, 20% и даже 50%! В лавке продавали всякую всячину, традиционно любимую туристами, еще – фрукты (они продавались без всяких “sale”. Особенно поразила черешня – 7 евро за килограмм. Само собой, для туристов все дороже). Тут же на небольшой стойке висели рядком майки, которые по всему миру называются “тишотки”. К майкам была пришпилена бумажка “50%” и перечеркнутая 10 евро. Футболка за 5 евро мне годилась: во-первых, на ней была изображена площадь Сан-Марко и написано “Venezia” – чтоб никто не сомневался, а во-вторых, сын очень хотел привезти из Европы именно футболку. Из всего многообразия цветов я выбрала самый непрактичный, но и самый праздничный белый. Оставалось еще 3 евро. Но на них купить что-нибудь было практически невозможно.
Жара постепенно спадала. Я медленно шла вдоль канала, смотрела на плывущие гондолы и красавчиков гондольеров: все как на подбор – высокие, мускулистые, черноволосые. Некоторые из них, ловко управляя лодкой, пели, другие – насвистывали, третьи – выдавали небольшие сведения об истории города. Все в зависимости от пожеланий и вкусов пассажиров. Многие гондольеры были одеты в бело-голубые матроссике рубахи с синими гюйсами, а на голове – соломенные шляпы с голубыми лентами. Хотелось ли мне сейчас медленно скользить по извилистому венецианскому каналу (и как эти длиннющие лодки – 11 метров! – здесь только поворачиваются?!) и слушать старинную итальянскую песню? Не знаю. Не уверена. Мне больше хотелось есть. Прямо скажем, безумно хотелось: с самого раннего утра – а теперь уже шел седьмой час вечера, – у меня во рту не было ни крошки, или как там у них в Италии говорят: ни одной макаронины, ни кусочка пиццы. И стоило так подумать, как прямо по курсу возникла пиццерия. Названия звучали музыкально и призывно: не менее музыкально, чем традиционные итальянские staccatto, piccicatto и не менее призывно, чем голодные вопли измученного желудка.
Пиццы стоили по-разному. Пользуясь испытанным ресторанным “правилом правой руки”, я купила доступный мне кусок аппетитной, ароматной, великолепной во всех смыслах настоящей итальянской пиццы, а вместо чая или кофе – внушительный стакан фруктового салата. И если пицца показалась мне обычной, такую же вполне можно было попробовать и в Иркутске, то салат превзошел все ожидания. В литровый пластиковый стакан было нагромождено фруктовое изобилие: бананы и ананасы, клубника и черешня, кусочки арбуза и дыни, киви, еще что-то желто-оранжевое, похожее на тыкву, но с медовым вкусом. Все это было обильно сбрызнуто лимонным соком. Одним словом, я не удержалась и съела салат целиком, а пиццу – только попробовала и оставила для сына – как он вообще обошелся со своими 4 евро? Вряд ли потратил на еду.
Пройдя еще немного, я снова оказалась на Сан-Марко. К вечеру площадь поутихла, но ненамного – также суетились голуби и шумели туристы. Но уже сворачивалась торговля и дворники начинали собирать мусор. Зато в ресторанах и кафе под открытым небом жизнь, наоборот, только начиналась. Жара закончилась и посетителей становилось все больше. Тут и там звучала музыка – не какая-нибудь попса и даже не знаменитое итальянское диско, но – легкая классика и в живом исполнении, само собой. Один из ресторанчиков вплотную примыкал к колоннаде: под одной из арок расположилось трио – рояль, скрипка и виолончель, а плетеные столики и стулья стояли прямо на площади. Я проходила мимо еще в обед – тогда ресторан был почти пуст, но трио играло какого-то веселенького Штрауса. Молодой пианист, лет двадцати, в белой шелковой рубашке с расстегнутым воротом играл самозабвенно и легко – его обдувал кондиционер. Виолончелисту же не повезло – прохладный воздух до него не успевал долететь, и со лба на инструмент время от времени скатывались капельки пота, которые он в паузах вытирал платком – сначала с виолончели, потом со лба. Пианиста я сфотографировала, и он улыбнулся мне и слегка кивнул.
Сейчас, вечером за роялем сидел другой музыкант – постарше, посолиднее. И грал он какой-то неторопливый тягучий блюз, аккомпанируя кларнету. Музыка текла над столиками, растворяясь в воздухе южного вечера. Я присела за один из них, самый крайний – в кармане было 10 центов, но какое это имеет значение, если суметь напустить на себя скучающе-независимый вид? Вид, судя по всему, сработал и мне почтительно на серебряном подносике преподнесли меню, на что я не без достоинства ответила “граце” и стала делать вид,что его изучаю. Впрочем, я просто медленно листала страницы, даже из любопытства не удосужившись прочитать хотя бы названия изысканных итальянских блюд. Тем временем кларнетиста сменил саксофон. Золотой тенор казался великовытым для невысокого музыканта лет пятидесяти – с небольшим брюшком и залысинами. Он неторопливо вышел к роялю, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, взял в рот мундштук и закрыл глаза.
“Как хорошо”, – даже не думала, а чувствовала я самую простую из всех мыслей, но единственно возможную сейчас. Только такая мысль-ощущение, мысль-чувство, мысль-прикосновение могла пульсировать в голове, совершенно без всяких слов и образов. Разве могла я представить, что когда-нибудь буду сидеть в ресторане на берегу Адриатики, на площади Сан-Марко (я и названия-то такого не знала!) в Венеции, смотреть в вечереющее итальянского небо, слушать саксофон и чувствовать, как из его золотого нутра медленным потоком истекает музыка и льется…
“Синьора, – кто-то тронул меня за плечо, – Синьора”. “Кто-то” был настойчив, я посмотрела на него непонимающе – это оказался официант.
“Ду нот слиппин”, – сказал он и снова протянул мне меню, давая понять: или заказывай, или уходи.
“О, сорри,” – ничего себе, заснула прямо в ресторане! Я встала и пошла вдоль моря по совсем уже вечерней Венеции – зажигались фонари и окна в отелях. Пели цикады. Не знаю, были ли это цикады, есть ли они вообще в Венеции – спросить было не у кого, но город был наполнен теми звуками, что бывают лишь по вечерам. Что ж, пусть они называются “цикады”.
Неожиданно на ступеньках, уходящих в очередной канал, я увидела сидящего сына.
“Вот так встреча на итальянской земле”, – сказала я, опускаясь с ним рядом.
“Привет,” – устало ответил он.
“Как погуляли?”
“Нормально. Только жарко.”
Я протянула ему кусок пиццы.
“О! Супер!!” – оживился сын и тут же вцепился в нее зубами. Как я и предполагала, он весь день проходил голодным – а я еще съела весь салат! Пицца кончилась быстро.
“Ну вот мы и попробовали настоящую итальянскую кухню. Как тебе?”
“Мало”.
“Ничего, скоро будем ужинать… Смотри, что я тебе купила,” – и я показала сыну майку.
“Вот это да! – обрадовался он, – Футболка из Европы! Класс!!”
“Только на этом деньги кончились окончательно, а потому мы никакого сувенира из Венеции не привезем”.
“А это что? – и сын, хитро улыбаясь, достал из кармана “волшебный купол”, где на маленькую гондолу, покачивающуюся на волнах, падал искусственный снег, – Как раз 4 евро стоит”.
“Ничего себе! – теперь уже пришел мой черед удивляться, – Где купил?”
“Да прямо на пристани. Там много разных было, мне эта понравилась”.
Я разглядывала игрушку: вот хорошо, настоящий сувенир из Венеции у нас все-атки есть! На подставке меленькими буковками было написано “Made in Hong Gong”. Ну везде пролезли! И это ж надо: в такой дали купить китайский ширпотреб! И все равно это был сувенир из Венеции – самый лучший из всех сувениров!
“Уже полдевятого, – сказал сын, вставая, – пошли?”
Действительно, пора уже было идти к месту встречи – в девять должен был подойти катер и увезти нас обратно в Порто-Белло.
На пристани нас пересчитали “по головам” – все были на месте. Впечатлениями никто не делился. “Устала, как собака”, – пожаловалась мне Таня – знаток английского.
В Венеции была уже кромешная ночь – темнеет там на удивление рано и мгновенно, – когда подошел катер. Швартовать его не стали – и так штиль, чего уж там лишние церемонии. Продвигаясь на посадку, я услышала, как одна девочка из нашей группы говорила другой: “Здесь, кстати, есть акулы”.
“Да брось ты!” – не поверила та.
“Точно говорю”, – убежденно проговорила первая. И вторая девочка прыгнула в катер не без некоторой опаски.
Все расположились на верхней палубе – спускаться вниз никто не захотел. Рядом со мной оказалась Юля – молодая бизнес-леди из Питера.
“Ну как тебе Венеция?” – спросила я больше из вежливости, чем от любопытства.
“Да я же здесь уже была раньше, – ответила она, – Ничего нового. На гондоле покаталась, в ресторане посидела. А ты?”
“А мне – выше крыши! Впечатлений – на всю жизнь,” – так и есть, и лукавить, делая пресыщенный вид, не хотелось.
“Купила что-нибудь?”
“Сыну футболку,” – ответила я, а про гонкогский сувенир все-таки умолчала.
“А я – смотри,” – и юля протянула мне руку – на запястье красовался изящный тонкий золотой браслет. Меандр!
“Ух ты! – искренне восхитилась я, – Вот это вещь!..”
“Я знала, что ты оценишь, – сказала Юля удовлетворенно и пояснила, – У тебя вон и серьги, и кольцо с таким узором”.
“Это греческий меандр”.
“Все равно, как называется. Я себе давно подобный искала. Так что поездка не прошла даром. А то я собиралась на пляже сегодня поваляться – чего я не видела в этой Венеции?”
“Сколько стоит, если не секрет?” – не удержалась и полюбопытствовала я.
“Триста”.
“Он стоит таких денег”.
“Не такие уж это и деньги”.
Катер затарахтел, вздрогнул всем корпусом, дал задний ход и медленно стал отплывать. Ярко горели неоновые буквы “Hotel Habriel”. Мы уплывали в ночь, и они становились все меньше, пока, наконец, не превратились в светящуюся расплывчатую точку.
Мне захотелось кинуть что-нибудь в воду: на прощанье, на удачу – но кинуть было совершенно нечего, даже пуговицу неоткуда было оторвать. Ладно. Значит так тому и быть.
Венеция растворилась в темноте…
Много позже, когда на моей книжной полке в обыкновенной иркутской квартире поселилась “заснеженная Венеция”, а за окном была обыкновенная заснеженная Сибирь, я читала Бродского. Из его “Бабочки” и был взят эпиграф к этим заметкам.
Так что же это было на самом деле? Мгновение случая? Миг чуда? Кратчайший эпизод, ускользающая картинка вечности, которую удалось увидеть, запечатлеть в памяти и вот теперь попытаться пересказать?.. Не знаю. Да и вряд ли хочу узнать, определить, облечь в привычную форму законченной высказанной мысли. Венеция осталась в моей памяти взмахом бабочкиного крыла. Возможно, физики-теоретики обратят мое внимание, что это слишком близко теории хаоса. Но мне ближе простое восприятие Прекрасного, без всяких теорий: чудеса так недолговечны и мимолетны, но они – есть. Их век краток, но в памяти остается надолго.
Может быть, даже навсегда.
Такая красота
и срок столь краткий,
соединясь, догадкой
кривят уста:
не высказать ясней,
что в самом деле
мир создан был без цели,
а если с ней,
то цель – не мы.
Друг-энтомолог,
для света нет иголок
и нет для тьмы…
Анастасия Яровая
Родилась в Иркутске. Все остальные жизненные вехи случились и продолжают случаться здесь же. Окончила филфак Иркутского университета по специальности "журналистика". Журналистика и кормит. Замужем. Трое сыновей. В 2012 году основала издательство «Настя».