205 Views
Кот и Эллис
Эллис… красивое имя. Эллис — милейшая вислоухая псинка из Детского Мира, с силиконовым брюшком, живым на ощупь. И еще серый пушистый кот. Не облезлый бездомный котяра — боец и выпивоха, не расплывшийся кастрат, а годовалый котик, для пушистости вскормленный яичным белком.
В день рождения хозяйки кот встречал в прихожей гостей. Хозяйка, старшеклассница, ждала возлюбленного из параллельного класса. Он пришел последним. Подарил букет и игрушку — Эллис. Кот посмотрел в ее глаза и сразу влюбился. Весь вечер он сидел около косметического столика и любовался ею. Хотел запрыгнуть, но хозяйка с ухажером были рядом — целовались.
На следующий день, когда родители хозяйки ушли на работу, а сама она в школу, кот пробрался в комнату к Эллис. Он вскочил к ней, сбросил на пол, обнял… но тут же отпрыгнул. Эллис электронным голосом заявила:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Кот походил вокруг нее, голос ему не понравился. Эллис замолчала. Кот подождал, и, не справившись с вожделением, приник к Эллис. Она опять заговорила:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Коту было неприятно, что Эллис разговаривает. Он сбегал на кухню, полакал молока, поймал муху, поспал. Эллис не забывалась. Он пришел к ней, лег рядом, придвинулся ближе, еще ближе, — и схватил лапами.
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! — заверещала Эллис.
Кот выпустил когти, зашипел и стал бить игрушку.
Изорванная, она, наконец, замолчала. Везде были клочья. Кот не удержался и пометил преступное место.
Хозяйка увидела останки Эллис, мокнущие в лужице, и не стала спорить с родителями, когда те решили кастрировать кота.
Через неделю его повезли к ветеринарам. Там были собаки, кошки, и даже сова с перебитым крылом. Кот видел, как еще какого-то кота занесли в кабинет здоровым, а вынесли явно больным. Кот почувствовал угрозу. Хозяйка гладила его, но это не помогало.
И тогда кот решился. Он метнулся в коридор, вниз по лестнице, и выскользнул на улицу.
Два года он скитался, пока не осел у подъезда в кирпичном доме на Люблинской улице. Его подкармливала старуха с первого этажа, звала барсиком. Дети не трогали, потому что сын старухи был участковым. Летом у кота была картонка для отдыха, эмалированная миска с вареной рыбой и кошки.
Однажды, на вещевом рынке в Капотне кот встретил Эллис. На прилавке были и другие похожие на нее игрушки. И когда Эллис щупали покупатели, она говорила:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Кот на ветру
Пожилой негр курит, высунувшись из дверей стриптиз-бара «Шпилька» рядом с парком «Коломенское». Видно, как он жмурится, подставляя свою коричневую лысую голову весеннему солнцу.
— Уганда! Сжалься! Дай на баб поглядеть!
Это орет Вовик. Он любит подшучивать над иностранцами. Этой зимой ездили к нему домой на Перерву, там у складов китайское общежитие. Спускаемся с платформы, и Вовик, увидев кого-то впереди, кричит: «Кимченыр! Кимирсен! Нопасаран!» — И несется по обледенелой тропинке к трассе. В тот раз спас его китаец. Кажется, я даже услышал боевой шаолиньский выкрик, и тут же крепкая рука схватила, вылетевшего перед машиной, Вовика.
В Коломенском никого — будни. Выпить совсем нету, мне скучно, и я поднываю. Вовик бодрится, тащит меня через овраг с родниками, и наверх по лестнице.
Там при церкви старое кладбище. Бродим среди замшелых надгробных плит с древними надписями.
Давай возлежим, — предлагает Вовик.
Ложимся на соседние плиты, похожие на гробы.
На улице уже весна и тепло, только ветрено. На камне холодно, не спасает даже густой буро-зеленый мох.
Тем не менее, лежим, молчим.
— Хорошо лежим. Как мертвые, — говорит Вовик.
Соглашаюсь.
Обходим церковь. У забора на склоне кладбище еще заброшенней, сюда снесло прошлогоднюю листву, и кое-где остался снег.
Хочется рассказать Вовику что-нибудь такое, что ни за что не придумаешь даже спьяну… но мне тоскливо.
Идем дальше вдоль высокого берега Москвы-реки. На повороте замечаем синий треугольник, похожий на палатку. И вдруг треугольник срывается вниз, потом набирает высоту, и видно, что под крылом кто-то болтает ногами.
Мы подбегаем к месту взлета и ждем, пока воздухоплаватель опишет несколько кругов над берегом, приземлится и вскарабкается к нам.
Он усат, в теплом комбинезоне.
— Главное, поймать ветер, — объясняет он.
— А в реку унести может? — интересуется Вовик.
— Может, — подумав, отвечает воздухоплаватель. — Главное, поймать правильный ветер.
Воздухоплаватель готовится к новому полету. Я сажусь на корточки у него за спиной.
Вовик отходит и приносит ржавый штырь с диском на конце.
— Держи, — протягивает мне штырь, — подними над головой и сделай умный вид.
— Зачем это?
— Держи, узнаешь!
Я слушаюсь.
Воздухоплаватель, дождавшись сильного порыва ветра, взлетает. А я, как дурак, стою со штырем над головой, будто измеряя что-то или направляя полет.
Мимо едут велосипедисты, тормозят.
Вовик рядом, дает указания:
— Не заваливай! Возьми на фрахт! — оборачивается, сердито смотрит на велосипедистов, и опять мне: — Заланцуй! Тебя что, учить надо?!
Вокруг нас собирается маленькая толпа.
— А чего вы тут? — спрашивает кто-то.
— Работаем, — хмурюсь я.
Синее крыло кружит, снижается.
— Ну, все! Пошли! — Вовик отнимает у меня штырь.
Велосипедисты разъезжаются в недоумении.
С краю яблоневого сада небольшое хозяйство. За сеткой виден сарай, поленница, и большой верстак с циркуляркой. Рядом с пилой лежит, поджав лапы, кот. Сильный ветер с реки лохматит его длинную серую шерсть, но кот только шевелит ухом и лежит дальше.
— Смотри, какой кот, — говорит Вовик, — прям, кот на ветру.
— Ага, красивый…
— Да нет, причем тут — красивый. Старый он и облезлый. Ты видишь, как на него дует? Ведь он мог бы залечь где угодно, но устроился тут…
Вовик сворачивает в сад. Я плетусь за ним.
Мы выходим на поляну, оттуда близко до выхода из Коломенского. На свежей траве лежат с десяток диких собак. Крупный пес поднимает голову, рычит.
— Обойдем? — предлагает Вовик.
Но поздно: стая поднимается и с лаем подступает к нам.
Мы бежим обратно к реке. По пути я замечаю выброшенный Вовиком штырь, поднимаю его, разворачиваюсь лицом к собакам…
— Ты чего?! — кричит Вовик.
— Ничего! Сейчас мы их навоюем!
Вовик подбирает палку, и мы гоним псов до забора, за которым уже проспект Андропова.
Перед выходом садимся на скамейку покурить. Я замечаю, что от частого пульса у меня, как метроном, дергается правая нога.
— Навоевали, — говорит Вовик.
Ветер катит по дорожке пластиковую баклажку из-под пива и тащит откуда-то с юга, в сторону метро, грозовые облака.
Щучий «телевизор»
Мы с Вовиком договорились, что последнюю сигарету я выкурю перед электричкой. Вовик уже занял места, а я стою в тамбуре, и, как проводник поезда дальнего следования, встречаю опаздывающих пассажиров. Затягиваюсь. Действительно, пока дым клубится и оседает в моей груди, кажется, что курю я в последний раз, что больше никогда я не буду просыпаться, кашляя и отхаркиваясь, что теперь смогу бегать дальше, чем на двадцать метров, не сгибаясь от отдышки, и мне не будет стыдно перед некурящими…
«Едем спасаться!» — Предложил Вовик накануне. — «Не пьем… Ты — не куришь!»
Я согласился. Выдул с утра пол пачки «Явы», по дороге на вокзал еще три сигареты… В общем, накурился впрок.
Добираемся с пересадками. С электрички на автобус. От автобусной остановки пешком по тропинке.
Непривычно. В кармане брюк только зажигалка, и нет пачки сигарет… Нет пачки! Вроде и удобней, и дышится легче, ведь воздух чистый… Я люблю дымить на чистом воздухе. Сидеть у костра, прикуривать от тлеющего прутика…
Вовик рассказывает, что рядом с поселком есть речка: в ней водятся щуки. В детстве он нашел у берега противотанковую мину и немецкий штык… Показывает мне пакетик с рыболовной сетью.
— А что она такая маленькая? — спрашиваю я.
— Да ты что?! Ее хватит чтобы перегородить русло… Смотри, я вчера купил две таких.
Сеть меня не впечатляет: она из тонкой зеленой лески… Две скомканные сети даже меньше, чем одна сигаретная пачка.
Я иду, опустив голову — окурков нет.
На участке у Вовика: сосна, две березы, самодельная коптильня для рыбы. Дом щитовой, гараж двухэтажный кирпичный. В гараже — автомобиль «Победа» и ее ровесник — мотоцикл «Сатурн». В последний раз «Победа» ездила два года назад. Вовик катался на ней со своим другом Пашей, тот сидел на пассажирском сидении и держал на коленях пятилитровую стеклянную банку с бензином, из этой банки тянулся шланг куда-то под приборную панель. Такой бензобак они придумали с перепоя, и в тот раз снесли забор и увязли далеко от поселка.
Готовим снасти. Я нашел четыре рейки, Вовик прикрепил к ним сети. Отремонтировали два «телевизора».
— Надо надуть лодку, — говорит Вовик, вытаскивая из гаража бесформенный кусок резины. — Насоса нет.
— Давай я! — мне хочется хоть чем-то занять свои легкие.
Надуваю. Через полминуты кружится голова, как будто покурил после долгого перерыва.
Сети решили ставить вечером: проверим их утром. Перед тем, как идти на речку, переодеваемся. У Вовика в доме бардак. Раскиданы книжки, журналы, детские игрушки, одежда. Я подбираю себе понтовую красную рубаху, в которой не стыдно было бы показаться на культуртрегерской презентации. Вовик выдает мне резиновые сапоги и спортивные штаны с лампасами.
Уже май, но будни, поэтому на улице никого нет. Я взялся нести и лодку, и снасти: ощущаю в себе нервную силу. Вовик заложил руки за спину, идет бодро, чуть согнувшись. Мне он напоминает Ленина из кинофильма, когда тот, так же с руками за спиной меряет шагами кабинет в Смольном.
Речка узкая, очень красивая. Мы с Вовиком еле помещаемся в лодке. Вода почти переливается через борт. Сидим, нагруженные «телевизорами» и сетями. Вовик гребет. Впрочем, это сильно сказано — гребет: речка сама медленно относит нас по течению. Вовик только подгребает в нужном направлении. Сети цепляем к веткам, клонящимся с берега к воде. Вовик говорит что-то о быстринах, перекатах и омутах… и о бобрах, которые запрудили речку далеко, почти у Нарофоминска, куда бы мы могли доплыть к ночи, если бы захотели.
Вечером пошел дождь. Вовик затопил печку. Пьем чай.
— Ну ты как? — спрашивает Вовик.
— Мучительно, — отвечаю я, — хочется топориком тебя… Да, вот этим…
— Хорошо! — Вовик залезает на печку, кутается в плед.
Я ложусь в соседней комнате. Матраца на кровати нет, но есть два одеяла. Одно я расстилаю на голой пружинной сетке, вторым накрываюсь, и думаю, что буду лежать так всю ночь и не засну, потому что заснуть без сигареты невозможно…
Утром очень хочется курить. В Москве, поднявшись с постели, я сразу усаживаюсь в туалете и закуриваю.
Завтракаем «Дошираком».
— Ничего, — утешает Вовик. — Даст Аллах, вечером полакомимся ухой. Тебе ведь сейчас постоянно есть хочется?
— Нет, мне другого хочется…
Проверяем лодку. Спускаем на воду. Вовик говорит, что ловить рыбу сетями и «телевизорами», конечно, браконьерство. Но, поставив сети с вечера, можно, засыпая, представлять себе, как рыбы плавают в темной воде, и думать, что вот лежишь ты сейчас в кровати, а там, на реке, набирается какой-никакой — улов.
В первой сети — пусто. Во второй — два карасика. Вовик расстроен. Надежд на «телевизоры» никаких, раз даже в сети ничего не попалось.
Вовик доверяет мне проверить первый «телевизор». Подплываем к месту. Я берусь за деревянную планку и вижу в воде серебрящийся бок рыбины.
Вовик ликует, оттесняет меня и сам вытаскивает добычу:
— Щука! Щу-у-у-ка! — целует Вовик рыбу. — Килограмма полтора! На «телевизор»! Посмотри — зу-у-бы!
Щука лежит между нами на дне лодки, иногда выгибается и открывает рот. Вспоминаем про второй телевизор. Проверяем. В нем еще два карасика.
В котле, на газовой плите кипит уха. Я видел в какой-то передаче рецепт и настаиваю, что лук надо варить целиком.
Вовик возится с щучьей головой: засыпает ее солью. Обещает отдать мне.
Вовик считает, что щука по-весеннему суховата.
Я люблю закурить, когда что-то сделаю. Поработал — закурил. Выпил чаю — закурил. Поел — закурил. Вот и сейчас, с переполненным ухой животом, я чувствую незавершенность. Вовик лезет на печку. А меня несет на улицу.
Я надеюсь стрельнуть сигаретку у прохожего, но прохожего в дачном поселке нет. Я хочу найти окурок, но на земле окурков нет. Я бегу к мосту, где утром видел рыбаков. Но там тоже чисто. Есть идея бежать к трассе, там уж точно можно разжиться куревом. И я бегу, не замечая, что бегу уже долго, и не сгибаюсь в приступе отдышки, и только сердце колотится, и я радуюсь, что все-таки у меня есть цель…
На следующее утро, собираясь в Москву, я мечтаю, что дома пойду на кухню, протяну руку и достану с холодильника блок «Явы».
Да… У меня дома на холодильнике лежит блок «Явы». А в коридоре, в старом серванте, хранится просоленная щучья голова с острыми иглами-зубами.
Бухарест Де Фиеста
В поле зрения межвременной революционной ячейки «Бухарест Де Фиеста» попал одаренный семиклассник Витя Бубов. Он организовал политический кружок на базе молодежной секции карате. К девятому классу представил товарищам теоретическое обоснование вооруженного захвата власти.
В институт Бубов поступать отказался. В армии он надеялся выучиться дисциплине и получить доступ к оружию.
Его призвали. Направили в зоотехническую часть у поселка Натки в Рязанской области. На второй год службы Вите удалось проникнуть в сарай, где в ящиках лежали промасленные детали автоматов Калашникова. Собрать автомат на месте не удалось — не было света. Бубов уложил необходимые детали в непромокаемый пакет, завернул в мешковину и закопал в лесу, пометив место большим камнем.
Вернувшись из армии, Бубов пригласил к себе членов кружка. Многие товарищи не явились, а те, кто пришел, пытались отговорить Витю от планов вооруженного восстания. Спрашивали: «Где ты оружие возьмешь?!»
Бубов, с присущей ему категоричностью, пресек оппортунистические настроения и рассказал об автомате, спрятанном в лесу у поселка Натки. Несколько товарищей испугались и ушли. Оставшиеся были в подпитии и предложили Вите самому съездить за оружием, и тем самым доказать серьезность намерений.
Через неделю на первой электричке Бубов выехал в Рязань. До военной части шел лесом. Сверток с деталями был на месте. Витя собрал автомат, разобрал, упаковал и спрятал в рюкзак.
По дороге домой он волновался, решил, что в будущем поставки вооружения будет доверять компетентным товарищам. Перестраховавшись, Витя сошел с электрички за чертой города, на станции «Лубочки». Его сразу арестовали.
В ментовском уазике он старался не думать о тюрьме, надеялся на условный срок и пытался подкупить милиционеров. Не вышло.
Приехали в город. Остановились перед старым домом на Колышенской набережной, где в смутные годы размещался ГУЛБ(н).
В каминном зале Виктора Бубова встретили агенты межвременной революционной ячейки «Бухарест Де Фиеста».
— Мы следили за Вами! — сказал агент Вильинский, — своим терпением, бескомпромиссностью Вы заслужили место в передовой части перманентного революционного фронта!
— Возьмите оружие! — агент Лыжина протянула Вите похищенный в военной части автомат, — теперь Ваше имя — Энгит Сво. В охваченных огнем южных штатах Верхней Либерии ждут лидера. Им будете Вы, Энгит!
В ту же секунду Энгит-Витя ослеп от хлынувшего в глаза яркого африканского солнца. Он поднял над головой калашников и закричал:
— Угулунбей ала алгамут?!
— Угулунбей, Энгит!! — заревели в ответ тысячи чернокожих солдат седьмой повстанческой армии.
Влияние Роддика
Когда татарин Альберт, презрев комсомольскую линию, примкнул к диссидентствующей молодежи из Прикамья, университетский апломб аспиранта Рюмина заметно приуменьшился. Зависть к свободомыслию товарища и невозможность бросить на полпути эксперимент по дезинтеграции «Влияния Роддика» привнесли в нигилистический характер Андрея Рюмина долю авантюризма. С первой оттепелью он выбил путевку в пансионат «Журавлиная стая» на Балтийском море и затаился до ледохода. Подготавливался к побегу за границу.
На крепкой льдине, в белой маскировочной палатке Рюмин неделю дрейфовал в направлении Стокгольма. Перед самым портом льдина дала трещину, Рюмин надул лодку, взял весла, буханку черного хлеба, научный дневник и тихонько погреб к берегу.
Рюмину предоставили политическое убежище. Он эмигрировал в США. Работал над дезинтеграцией «Влияния Роддика», вел передачи на радио «Свобода», чувствовал себя предателем Родины и пил.
Он поселился на Аляске в местечке Коцебу и долгими полярными ночами вглядывался в темные торосы схваченного льдом Берингова пролива.
В июне Рюмин решил вернуться. В пригороде порта Уэйлс он спустился к воде, разбил белую палатку на льдине. Два месяца его сносило к дельте Анадыря.
Рюмина арестовали. Привезли в районный центр.
Отняли жвачки, научный дневник, пачку «мальборо».
Татарин Альберт вел допрос с пристрастием.
И только зав. кафедрой Щепилин знал — Рюмин кадровый чекист.
В ненавистной шкуре интеллигента-перебежчика он выведал тайну дезинтеграции «Влияния Роддика». Теперь его ждала заслуженная награда.
Ашот Аршакян
Родился в Москве, на Таганке, в 23-м роддоме. И город постепенно вытеснял семью на окраину, в юго-восточном направлении. Пролетарская, Волгоградский проспект, Текстильщики, Марьино. Получал начальное образование в капелле мальчиков на Пушкинской. Окончил Литературный институт. В 2011 году вышла единственная книга рассказов "Свежий начальник". Умер 1 января 2017 года от "коронарной смерти".