256 Views
* * *
Здесь такая тишина, что хана,
Что в замке переломались ключи,
А к виску прильнула вена-вина,
Доверительно, тихонько стучит:
Я неслышно разорвусь, ты не трусь —
Не успеешь опустить головы.
Станешь блеском аметистовых друз,
Станешь шелестом рассветной листвы.
Листьев шелест? Только тьма и зима.
Самоцветов бы — вокруг только снег.
Я в сознаньи. Так не сходят с ума.
Вытекает молча жизнь из-под век.
* * *
От тоски, от которой не хочешь — а взвоешь,
Да в стихи; чтоб увидеть: твоё волшебство — лишь
Листопад. Это всё, что ты прожил и нажил.
Невпопад твоя боль, словно в чайнике накипь.
Не листвой обернётся исписанный ворох —
Бечевой возле горла, пустым разговором —
Ни тепла, ни любви, ни уюта, ни дома:
Спазма мгла.
Холод.
Боль.
Боль.
Удушие.
Кома.
Запахи
памяти Андрея Шалова
Металл. Нагретая солнцем машина.
Весенняя поросль. Поля.
Стёртая об асфальт резина.
Трава. Смола. Кровь. Земля.
Лекарства (запах тревожный и долгий).
Кровь. Сигаретный дым.
Земля с неснятой обуви в доме.
Водка. Валокордин.
Цветы. Потревоженная извёстка.
Автобуса старого стынь.
Земля под лопатой. Пламя над воском.
Цветы, цветы, цветы…
* * *
Мокрые заросли краснотала.
Зябко под мелким дождём
Идти с похорон друга.
Карфаген
В храме бога Благополучия
Нас немного уже осталось:
Нас осталось около тысячи
Из несдавшегося Карфагена.
Говорит мой муж: «Может, лучше бы
Сдаться? Войско уже устало…
Пощадят, быть может…» Смотрите же,
Что осталось от града-легенды!!!
Сотен девять здесь перебежчиков —
Знать, несладко жилось им в Риме!
Гадсрубал (он муж мой) — начальник.
Сыновья наши. Двое. Дети…
Те ж, кому прощенье обещано —
Вы смотрите на них, смотрите! —
Как покорно, склонивши голову,
Молча вышли из цитадели.
Так покорно склоняли голову,
Выдав город на разграбление:
После первого ультиматума
Нами преданы были заложники.
Мы, забыв о славе и гордости,
Не услышали «esse delendam»,
Всё казалось не так уж страшно…
Но опутаны были ложью мы.
Вновь из Рима приказ последовал:
«Сдать оружие!». До последнего
Мы ещё на что-то надеялись,
И не слышали запаха гари…
Роковое сказано слово:
«Carthaginem esse delendam!»
И — «Разрушить!» — приказ был отдан.
Наконец-то мы испугались!
Тетиву из волос мы вили,
Мастера ковали оружье,
Отражалось жгучее солнце
От блестящих отточенных лезвий.
И, единым дыханием слово:
«Карфаген не будет разрушен!».
…Но от голода мы слабели.
Но уже подступали болезни…
И восходит чёрное солнце.
Слава города Карфагена! —
Гадсрубал командует: «Сдаться!»
И выходит в объятия плена.
Я не дам погибнуть с позором!
…И взбирается пламя по стенам,
И сгорают в огне мальчишки…
Carthaginem esse delendam!
Carthaginem esse delendam!
Carthago delenda est…
Европа-блюз
В Европе осень.
Витражи паутин от утренних рос повисли,
Запоздалое солнце поджаривает барельефы со львами,
Уворачиваясь от ряби, водомерки скользят по Висле,
И рельефно впечатан в лазурное небо Вавель…
В Европе осень.
В приторно-красной подсветке эффектно застыли девчонки —
И листва, и лица на улице в отблесках алых,
И лениво глядит из Амстеля сытая чомга,
Шестицветие флагов отражается в чёрных каналах…
В Европе осень.
Запоздалой акации цвет кружится в мерцающем танце —
В нём свобода и братство, и можно не думать о равенстве,
И плывут облака по зеркальным панелям Дефанса,
И Эйфелевой башни луч рассекает пространство…
В Европе осень.
Я не хочу возвращаться.
Над Москвою торфяников дым, удушливы ночи, несносны дни,
Там Москву съедают с востока огни, огни, огни…
Я не хочу возвращаться.
Потому что вражда, как несвежая пища, чувствуется нутром,
Потому что любая кровь отзывается на погром…
Я не хочу возвращаться.
Потому что за гарь и страх виноватым не будет числа,
И осколки оконных стёкол густо покроет зола, зола, зола…
Я не хочу возвращаться.
В Европе осень.
Я не хочу возвращаться.
В Европе осень.
В Европе осень.
В Европе осень.
* * *
Сладко путать языки
Так бармен коктейль мешает,
Так лиса хвостом сметает
След, идущий от реки.
Сладко доверять реке,
В дробном отражённом свете
Плыть по лету — не по Лете,
Дымкой тая вдалеке.
Сладко дымкой ли, дымком
Растворяться над рекою,
Никого не беспокоя,
Не тревожась ни о ком.
Блеск монетки в глубине,
Деловитых чаек стая…
Если я совсем растаю,
Просто вспомни обо мне.
Полёт
Тяга ввысь, сладкий морок, манящая злая отрава,
Или времени бег, поджимающий стрелки в часах…
Для любого из нас испытаньем — кромешное право
Оставаться с судьбою один на один, в вышине, в небесах.
Кто у горла не чувствовал страха прозрачные лапы,
От невнятной, но близкой опасности навеселе?
Кто умён, тот прощается — вслед отходящему трапу —
Потому что мы чужды полёту и смертны на жадной земле.
Не гляди в иллюминатор, жена Лота:
Облака внизу, стылое стекло, тусклое стекло;
Иней на крыле, иней на крыле самолёта…
За каким же чёртом нас сюда занесло?
Вот вираж — отрываясь от шара, выходим из круга;
И роскошное небо по правому борту легло,
И ремень безопасности щёлкнул, прижавшись упруго…
Но предчувствие вдруг в позвоночник вопьётся тупою иглой.
Вдруг себя ты почувствуешь камнем, болванкой, балластом —
Дрожь в руках и внезапный озноб, вязкий холод в крови;
И с тобой остаётся лишь то, что земле неподвластно:
Коль достоин — так дружба, а коль повезёт — так немного любви.
Не гляди в иллюминатор, жена Лота:
Облака внизу, стылое стекло, тусклое стекло;
Иней на крыле, иней на крыле самолёта…
За каким же чёртом нас сюда занесло?
Леденец за щекою — нехитрое наше оружье
Против боли в груди, перемешанной с мутной тоской…
Но неважно, взрывчатка ль внутри иль ракета снаружи —
Не спастись ни от дури людской, ни от пламенной злобы людской.
Сквозь разлом и распад, развороченный дюралюминий,
Орхидеей раскрывшийся в море густой синевы,
Пробивается наше дыханье — серебряный иней:
«Долетите, друзья! Долетите, друзья! Долетите хоть вы!»
Не гляди в иллюминатор, жена Лота:
Облака внизу, стылое стекло, тусклое стекло;
Иней на крыле, иней на крыле самолёта…
За каким же чёртом нас сюда занесло?
* * *
Из простуженной,
унылой,
грязной,
промозглой Москвы,
Что просится рифмой —
и то неточной —
к тоске и доске гробовой,
А из точных рифм —
лишь лягушечий сдавленный крик «увы!»,
Вырываюсь в онлайн,
в виртуал,
в интернет — я уже надышалась Москвой.
К нереидам на Чёрное море,
в деревню в глушь,
с корабля на бал…
Брест-Унгены заперты? —
значит, по другим серверам,
как по льдинам —
есть шанс пробежать в ледоход.
И коннект прерывист, как пульс,
как дыхание,
как судьба —
Это мой побег
(неуместной зеленью в ноябре),
это мой Исход.
Морю крови,
пролитой зря,
ещё сомкнуться за мной.
Словно провод, обнажается берег —
успеть самой
и кого-то ещё спасти…
И ревниво косится на меня
заплывающий пьяной синюшностью
шар земной,
Вращающийся крысою на верёвке,
не выбирая пути.
* * *
Пророчества стекают золотистой вязкой смолой.
Солнечный луч упёрся в горло острой стрелой.
Фотографий ломки крылья. «Поехали!», — крикнул Икар.
Нам ещё взлетать, нам ещё вдыхать облака,
Выпуская блажь, морок, стих — подальше от стынущих губ…
И дуэльные косточки вишен рассыпаны на снегу.
В Бад Зодене
В Бад Зодене, курортном городке
Недалеко от Франкфурта-на-Майне,
Гуляли мы с соавтором в начале
Спокойной осени, почти что лета —
И видели ухоженные парки,
Фонтаны с минеральною водой,
Похожие на жёлтые тюльпаны,
Холмы-изгибы улочек старинных,
И прихотливый разноцветный дом,
Чей автор — архитектор Хундертвассер,
Такой немецкий Гауди, точней,
Еврейский (впрочем, это уточненье
В последние полвека так же стёрлось,
Как мостовые улицы центральной)…
Потом мы сели около фонтана,
И золотистый шорох двух берёз,
Узорчатые тени, солнце, блеск
Воды на кромке чаши — всё вокруг
Неторопливо радовало глаз.
Мы что-то обсуждали, но лениво —
Скорее безмятежно наслаждались
Покоем, светом, тишиной; когда
К фонтанчику подъехала машина
Забавно-яркая (детей катают
Такие же машины в Луна-парках).
Оттуда вышел бодрый старичок,
Он в пластиковый розовый стакан
Набрал воды, подал седой старушке,
Что с ним приехала, другой же выпил сам,
И улыбнушись, обратился к нам
Приветливо, сказав: «Мне девяносто
Лет. Эту воду пью уже давно,
И оттого я полон сил и жизни.
Вы тоже пейте воду, молодые,
И доживёте до моих же лет,
И так же будете любить друг друга,
Как мы с женою!» (Видно, приняв нас
За пару). Вновь лучисто улыбнувшись,
Он укатил в смешном автомобиле.
И долго мы ему смотрели вслед…
Он был настолько гармоничен здесь —
Где в воздухе самом растворены
Уют, доброжелательность, тепло —
Что вдруг подумалось: «Да, девяносто…
Когда была война — примерно тридцать.
Кем был он, что он делал в ту войну?..»
Внезапно поняла — мне всё равно.
Он прожил жизнь. Он и его народ
Создали на руинах пораженья —
Стократ заслуженного! — ту страну,
Куда я приезжаю, как на праздник,
В Россию возвращаясь, как в беду.
Моим дедам, увы, не удалось.
Моим друзьям в России — не удастся.
А я? Меня, считай, и вовсе нет.
Я лишь могу остановить мгновенье
То — с ясным небом, шелестом листвы,
И запахом травы, нагретой солнцем,
И привкусом железистой воды —
В Бад Зодене, курортном городке…
* * *
Наступает зима. Солнцу за горизонт, нам под ветром склониться,
Потому что крыльев не отрастить, не улететь на юг…
И от уборщицы в лифте внезапно пахнУло больницей:
Ненавижу этот запах с детства — и всегда его узнаю.
Казённая манная каша, хлоркой вымытый пол,
Здание в потёках дождя, с вечными сквозняками,
Где из всех лекарств — витамины да димедрол,
Где сжимаешь зонд исколотыми руками.
Перед отделением — мельтешенье болоньи, шерсти и фетра:
Родственников могут впустить в палату, но не выпустят нас;
И родители медсёстрам тишком вручают конфеты,
Жалко пряча шоколадную взятку в кулёчки, не поднимая глаз.
Беззаботное детство… Жгута на предплечье плеть,
Серые одеяла над измятостью давней постельной,
И потухшие лица тех, кто согласился б о л е т ь —
А вот это и впрямь — опасно, заразно, смертельно…
* * *
Чёрный набросок деревьев на голубой акварели,
Ледяное лото под ногами — вечности не сложить.
Мы давно горим, но ещё пока не сгорели,
Опаляя копотью недостигнутые рубежи.
Наши песни не к месту, мы обломки эпохи старой.
Пусть далёко виден огонь — но никто не придёт к костру.
Здесь от холода рвутся струны, трещит по швам гитара,
И горят наши щёки на хлёстко-злобном ветру.
* * *
В это время так просто творить: дыши на стекло —
Расцветут, сверкая, искрясь, невиданные орхидеи.
Отломи ледяное стекло на память, гляди на излом —
Не от стужи, от восхищения холодея.
От готически чёрных дерев на снегу кружевная тень,
Бриллиантовый звон сосулек, сбитых рукою…
Это просто декабрь, это день рождения, день
Посредине ясного месяца логики и покоя.
* * *
Стихотворная чёрная горечь,
Что не греет, лишь голову кружит,
Отзывается спазмом в сердце,
Откликается болью в лёгких —
Вот такой нам нектар дарован,
Вот такой отравленной кровью
Нам пропитывать крылья бумаги,
Отпуская на волю — слово…
Танда Луговская
Танда (Татьяна) Луговская родилась в 1973 году. Жила в Новосибирске, Одессе и Санкт-Петербурге. Покинула Россию по политическим мотивам, проживает в Болгарии, город Варна. Автор книг "Путешествия без Вергилия" (2004), "Люди северо-восточного ветра" (2005), "Чертежи" (2006), "Кристаллик соли" (2008).