280 Views
Стихотворения из книги «Вспомни что-нибудь» (2007).
Шествие печальных животных (You make me real)
Мне часто снится шествие печальных животных,
чьи тёмные глаза выразительней, чем у детей и женщин.
Недоваренный рис раскладывается по тарелкам,
мы садимся за длинный стол, но трапезы не будет.
Они заглядывают в душу и многозначительно молчат.
Наверное, я никогда не смогу им объяснить, где я был
столько лет, в самые трудные дни их бесприютной жизни.
Марина уходит от Димы.
Дима уходит в армию.
Их дочь уходит из дома.
Кто-то из них уходит в монастырь,
и время — время тоже уходит.
Наша тихая Родина так велика,
что этот дождь всегда найдёт себе пристанище
на её овдовевшем лице, изрытом морщинами и окопами.
Мы вытрем капли крови и отправимся дальше,
к месту нашего окончательного умиротворения,
если, конечно, нас не задержат неотложные дела
и условия продлённых трудовых договоров.
Серёжа любит Катю.
Катя любит финики и кино.
Их сосед ежедневно любит свою жену —
какая, к чёрту, может быть звукоизоляция
в нашем насквозь дырявом мире?..
Чёт, нечет, не всё ли равно, когда в дело вступают
обворожительные звёзды телеэкрана,
делающие всегда правильный выбор?
В подсознании я потребляю столько зубной пасты,
что места для мозгов уже не остаётся,
раздражение накапливается, и новые семь строчек
становятся для меня тем же, что и предыдущие пять.
Исмаил ухаживает за Варварой,
Варвара ухаживает за спатифилумом,
они вместе хаживают в бильярд,
и родители Вари не против мусульман,
если они не чеченцы, не вахабиты и не паршивые ублюдки.
Настало время постмодернистских выкидышей,
когда не веришь мельчайшим проявлениям невинности.
«Хочу семью, детей и счастья» — «А зачем?…».
Конечно, всё не так плохо — но как об этом не думать,
когда каждую осень воздух горчит одиночеством?
Не забудь поменять «квадратные» скобки на «фигурные»
в демонстрационной версии своей любви.
Таня хочет Таню.
Ваня хочет Ваню.
Зрители хотят реалити-шоу и биг-мак на ужин.
Животные сходят с ума и тоскливо умирают
здесь же, в прямом эфире.
Семнадцать строчек для Р.Ф.
Наконец-то наступает лучшая часть вечера,
когда закрываются двери, меняется смена охраны,
а молодые кассирши ждут рейсовый автобус,
думая, хватит ли сил дойти до гастронома
и купить пельмени так, чтобы они непременно стоили
двадцать четыре рубля.
В дни, когда особенно нужны зарплата или аванс,
ты можешь не знать курс доллара,
не интересоваться войной в Ираке
или, к примеру, премией Солженицына,
но ты всегда точно знаешь,
сколько денег останется в твоём кармане.
Сударыня, Вы говорите, что эпоха
проходит мимо Вас, или Вы проходите мимо неё,
но поймите: Бог существует для простых людей,
чтобы там, на небесах, среди лилий и Шопена
всех рассудили одинаково.
Б/У
Когда в нашем городе зажигаются все экраны,
и вечерняя иллюминация светит так ярко,
что даже автомобили похожи на испуганных детей,
жизнь поневоле кажется пресной.
Ты словно лишаешься права
на что-то незначительное,
что может оказаться главным в тот день,
когда снаружи погаснет весь свет,
и аварийное освещение окрасит красным
помойку, в которой, собственно говоря,
ты и жил все эти годы.
Жизнь без любви похожа на секонд-хэнд,
купленный не тобой и найденный
в дальнем углу антресолей
после твоей смерти.
Пэйнтбол
Осенью каждый день заканчивается чуть-чуть раньше.
Окружающая растительность похожа на территорию,
брошенную отступающим противником после оккупации.
Асфальт под ногами немного темнее неба над головой,
но демисезонная дорога домой всегда занимает
не больше шестидесяти минут.
Послушай, как на Таганке разворчался ветер —
он опять не может выбраться из воздухосборника.
У стен пронзительно пахнет аммиаком, и голуби
играют с прохожими в свой пэйнтбол.
Уик-энд
Вокруг меня неприятные слова.
Словно ощипанные котята они ползут по полу,
вязнут в зеркалах и телефонных трубках,
из которых свет не идёт только потому,
что уже ночь, да и электричество
тоже на всякий случай отключили.
Настоящее чувство всегда приходит неожиданно —
будь то любовь или внезапно вернувшееся зрение.
Меня столько раз пытались приготовить к этому,
что я уже ощущаю себя курицей в духовке
без крови, мозгов, нервной системы,
и с большим яблоком в заднице.
Я ненавижу не меньше, чем люблю,
и люблю не меньше, чем ненавижу,
что является верным признаком того, что я жив;
но когда ты устанешь верить в меня,
что я перестану — любить или ненавидеть?
Правильно, я перестану жить…
Включается электричество, наступает утро,
неприятные слова расползаются по углам,
изгнанные из телефонных трубок и зеркал.
Мы больше не поссоримся никогда,
если доживём до конца этого уик-энда.
Последний вагон из центра
Глотаю холодный воздух
типичной московской осени,
боюсь не добраться вовсе,
но еду последним поездом.
Эти осенние девушки в метро,
читают Дэна Брауна и Шопенгауэра.
Длинные пряди их волос не достают до страниц,
обнажая волнующее пространство
между книгой и собой.
Прижаться к двери вагона,
наверное, было б здорово —
фотографов и влюблённых
в метро всегда было поровну.
Мне кажется, детей стало так мало,
что их никому уже не показывают,
они живут далеко-далеко, не подозревая,
что под землёй тоже есть жизнь —
и я снова чувствую себя обворованным…
Угроза личной свободе —
когда не уверен полностью,
но сверх-поездная скорость
важнее под этими сводами.
Когда я состарюсь, я вряд ли
буду так же мобилен, как прежде.
Но иногда я невольно мечтаю умереть
именно здесь, чтобы уравновесить
годы жизни, проведённые под землёй.
Подняться, как птица в небо
по трубочке эскалатора —
конечно же, крайне чревато
стать чем-нибудь вроде небыли…
Предчувствие зимнего солнцестояния
Ты знаешь, нервов не будет.
Гарантирую жизнь тараканам и посуде на кухне.
Если что-то сломалось, отнесём свои жизни в ремонт
и будем, как прежде, засыпать эти чёрные дыры
обломками наших иллюзий.
Очерченные линии календарной тоски
вынуждают придумать хоть что-то,
что поможет счастливо избежать
вечный праздник зимнего солнцестояния.
Я варю пельмени, и окно так интересно запотевает —
с детства любил писать на стекле о любви.
Когда-нибудь, если нам сильно повезёт,
или эти зимние реки потекут вспять,
я открою новую страну в океане или просто счёт в банке,
чтобы сохранять там всё, что останется на стекле,
когда я доварю пельмени, проветрю кухню,
и слова о тебе стекут на подоконник…
Но, пожалуй, не сейчас.
Может быть, в следующем году.
Вырвать шнур, выдавить стекло
Моменты понимания случаются между ними всё реже,
поэтому поезд незаметно становится чертою быта,
и та синтетическая дрянь в ядовито зелёных банках
хоть и пьётся в метро, а равновесия не добавляет.
Неудачная попытка стать сильным и мудрым —
просто дань времени, которое и так не позволит
называть своими именами любовь и несчастье,
когда уже не тридцать, но всё же ещё не сорок.
Конечная станция вряд ли настанет быстро;
прибытие, впрочем — не подвиг, наград не будет.
Седой медэксперт срежет удавку с горла,
едва не споткнувшись на битых осенних стёклах.
Думай о хорошем
Нежеланные дети всегда ожесточённей
борются за своё существование —
получив заряд прочности с первых дней жизни,
они легче идут на риск, когда речь идёт о том, что внутри,
хотя откуда им знать, что снаружи,
в пятнадцать лет любовь и жизнь —
всегда приблизительно одно и то же.
Думай о хорошем, убегая из дома
без денег, еды и надежды.
Пересекая свой задумчивый северный край
в поисках света в окне и тепла в доме,
думай — и тогда останешься счастлив.
Никто из нас не вникал, что такое свобода,
пока дело не дошло до угрозы жизни
и принудительного лечения там,
где по утрам во дворе сонные санитары
сметают окочурившихся за ночь голубей,
а из окон напротив смотрят умирающие старики,
радующиеся, что легко отделались.
И всё же, думай о хорошем, когда тебя бросит жена,
когда окончание предыдущей твоей работы
не совпадёт с началом следующей,
родители верят в Христа и читают жёлтую прессу,
а храбрые капитаны тонут в своих подводных лодках.
Потом уже понимаешь, как далеко всё зашло.
Только в тридцать становится ясно,
что умереть до старости не удастся,
и смерть обязательно придёт —
одинокая, нищая и неизбежная,
требующая оплаты подоходного налога
согласно количеству прожитых лет.
Мы все ещё раз обязательно подумаем о хорошем,
когда у нас не останется выбора думать о чём-то ещё,
Наши грустные родственники, конечно,
организуют достойные похороны,
сокрушаясь, что мы уже не вернём им долги.
— Трудно жить в этом мире?
— Не трудно — противно.
— Наверное. Я как раз думаю о том же.
Спастись любой ценой
У нас одинаковые отцы:
родились в один год и один день,
жили в одном и том же грязном районе нашего города,
учились, естественно, в одном и том же классе,
и хотя от их страны не осталось даже воспоминаний,
называлась она у них тоже одинаково.
Утро встречает их нежным унисоном будильников.
Пора на работу, и они встают с постели,
одинаково почёсывая подмышки.
Подходя к зеркалу, они бреют друг друга
одинаковыми электрическими бритвами и
обсуждают, кто из братьев Кличко
у кого выиграл в прошлую субботу.
Приходят на службу они тоже одновременно,
и в конторе не найдётся никого,
кто бы взялся бы их отличить.
В выходные они усаживают свои идентичные семейства
в совпадающие автомобили и едут одной дорогой
на одну и ту же дачу. Их ждёт одинаковый обед,
одинаковый телевизор и всё остальное —
тоже вполне себе одинаковое,
очень даже не хуже, чем у всех.
Они победители.
Они стали, кем хотели.
Они никогда не станут кем-то ещё.
Они не чают души в своих преданных собаках
и сворачивают шеи своим нежеланным детям,
пока те ещё слишком малы, чтобы спастись бегством
любой ценой.
Дом, дерево, человек
Покидая родные места, помни:
все они разрушатся за твоей спиной,
а этот дом, построенный на осушенном болоте
среди иван-чая, крыжовника и смородины
неминуемо провалится сквозь землю,
задавленный своей внутренней Хиросимой
и обломками Вешняковской эстакады.
Мойте руки перед едой,
гладьте крылья перед полётом.
Пространство расступается перед глазами,
и новостройки — словно среднее арифметическое
привычной с детства городской задницы,
заполненной рекламой и офисным планктоном.
Нужно выйти за рамки цифр и создать Родину заново.
К счастью, план её сотворения уже известен:
дом, дерево, человек.
Пустынники и богомольцы знают это лучше меня:
нет банальных истин, есть тухлое мясо.