185 Views
***
Грозовухин Дождь Потопович на нас
Надвигается без масок и прикрас.
Дует ветер всё сильнее, всё о том.
И на крыше две антенны под зонтом
Разгулялись, словно цапли на пруду,
Создавая на экране чехарду.
Между тем на небо взглянешь и поймёшь –
По каким там проводам течёт галдёж.
Часто чавкая, не туча, но юла
Грозовая обкорнала, размела
Куст смородинный, встряхнула рюкзачок
На спине у интуриста, и бычок
Затушила на асфальте. А на юг
Поглядишь – и вспомнишь выключить утюг…
Там жарища, африканское жерло,
И песка в гробницу Сети нанесло;
И взывает к небу сфинкс на все лады:
Дай студёной, дай невысохшей воды!
***
Такое впечатление, что ночь – это веник, призванный подметать наши яркие личности. А вот электричество стоит денег. Заплати и ослепни, на лампочку глядя или в отверстый дисплей компьютера, небритый и лысоватый дядя с плавником насиделым и пальцами-щупальцами, подпрыгивающими на клавишах, словно в агонии, словно нащупали сеть в Сети Всемирной, и улицу в Рай, и молнию, не позволяющую войти… За спиной – оглянись – рушатся стены; пропеллер над головой дробит героев. Реальности нет, потому что время в запое летальном, в другой галактике, где электричество дремлет крепко в разбитом кометой дикарском садике. И ужаса нет, лишь его обёртка. Обратное неизлечимо навеяно чем-то таким, от чего неловко ходить на работу с мозгами Ленина…
Половинки знания
Душа моя – не пирамида египетская. Адам, пребывающий в ней, не дремлет, не замурован. Являйся, женщина! Своею душою с моей обвенчана. Росные блики сакральной обители запечатлятся в сердцах, как в зеркале. Адам распростёр рукава. Грабители искали вдоль них побрякушки, верили в материальное суезнание и, рассыпаясь подобно крошкам по сторонам погребальной камеры, блеснули рождённой намедни брошкой и в темноте истаяли. Разве червей вдохновляет вечность? Свет различает входы и выходы. Тьма отличается лишь обложкой, очами незрячей выгоды. Входи неподвластной рассудку Евой, душу твою ласкающей. У наших начал корневое древо, одно на двоих пристанище. Объятия их – полноводные реки, которые ждут слияния. Господь никогда не лишал опеки свои половинки знания.
***
Дефективное брюзжание репродуктора. Лунная изморось на подоконнике. В стёкла оконные бьёт Европа крыльями заблудившейся раненой птицы.
Входит Егорыч с бутылкой змиевой и предлагает выпить по стопочке.
– Делать-то нечего. Лечит водочка,– говорит и на стол задирает лапти.
А сосны скрипят, расщепляя ветер. Лес непролазный. Шарахается электричка. Из предбанника домовой таращится на профиль Егорыча по привычке.
– «Эх, да не жизнь на Руси, а сказка…» – запевает Егорыч, и огуречным рассолом водочку свою запивает.
И снова обращается к репродуктору:
– Выпьем! ведь всякое в жизни бывает.
Но, не получая желательного ответа, начинает разговаривать с собственной тенью:
– А не лучше ль из этой глуши, родная, перебраться назад, в деревню?..
Беглец
1.
Рождённый под потухающим солнцем лихорадочно собирает вещи, собираясь на юг (говорят, там проще разогнуть и расплавить мороза клещи).
Свалка может сродниться с канатоходцем.
Старается не упасть; равновесие между кашлем и гриппом теряет; ропщет. На носу его звонко висит поэзия.
С чемоданом в руке осаждает кассу, свистогром самолётов глотая заново. А тихарь, что стоит за спиной: « Не надо ль вам эксклюзивную фишку на озеро Ньяса?» – «Так и быть!»
Но, порывшись в карманах, денег не найдя (негодяи!), глядит на солнце, из которого сыплется, словно веник, Хиросима, а впрочем, льётся.
2.
У радиации с детства облезлый хвост. Ухватишься – и опалишь руки. Человек в человеке всегда непрост. Отслоившись, влезает проворно в брюки и бежит по ступенькам стальным АЭС, хочет выбраться, если позволит время… И зачем ты навёл на него обрез? Не стреляй! Пусть бежит с голосами всеми, утонувшими в зареве мракоты, превращёнными в смутные сердца звуки. Пусть отыщет свой бункер, смычок, бинты…
Капли пота текут по руке науки.
Ветры дёргает взбалмошный небосвод. Всё на ниточках, всё для всего пожива. Изотопное лезвие без хлопот осыпает ресницы. Цветёт крапива.
У подопытной кошки растёт крыло. Лаборант изучает её повадки.
То, что было в Чернобыле, то прошло по Европе и плавно легло на грядки…
Отслоившийся, нет, не уйдёт в себя, лишь в тебя – жизнедателя и причину бытия распоясанного. Скорбя, кто-то взглядом твою расщепляет спину.
Огурцы, помидоры и прочий харч раздаётся в столовой дежурной касте. Ей на смену другая.
– Привет, скрипач!
На бегу отвечает:
– Здрасьте!
Гул реактора долго стоит в ушах. Напряженье. Скачок… Ощутив изжогу, этажи окисляются. Мат и шах – всё навыворот. Бей тревогу!
***
Месть и Земля. Столкновение близится.
Скорость огромна. Цветут гладиолусы.
Люди спешат на трамваи, автобусы.
В двери напротив стучит собутыльница…
Вечер. Пожар. Карандаш и чернильница.
Ветер в окно… Уцепился за волосы.
Падают звёзды, как спелые глобусы.
Здравствуй, Луна. Столкновение близится.
Ночь. Тишина. Полумрак. Полуулица
В сердце уснула, а утром пробудится
И удлинится; и жизнь моя – странница –
Свесится с ручки дверной, расчехлится
В ближнем кафе, где фисташки и пицца,
Где ничего, никогда не случается…
Вениамин Ленский
Литературный псевдоним харьковчанина Алексея Лебедева. Родился 31.03.81. Окончил Люботинскую школу-интернат для детей сирот, Харьковскую академию физической культуры. Пишет стихи, прозу. Лауреат областного конкурса-смотра молодых писателей «Молодая Слобожанщина» (2006–2010 гг.), поликультурного конкурса-фестиваля «Много языков – один мир» (Киргизия, 2012 г.). Публикации в журналах «Харьков - что, где, когда», «Крещатик», «День и Ночь», «Введенская сторона», «Артикль» (Израиль), в альманахе «Левада» (Харьков), в интернет-журнале «Пролог» и др. Живёт в Харькове.