648 Views
Купить CD: с доставкой в магазине издательства Выргород
Слушать: Яндекс.Музыка | Deezer | Spotify | iTunes
«Давно хочется мне записать: почаще смотрите на звезды. Когда будет на душе плохо, выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится»
о. Павел (Флоренский)
Алексей Караковский — музыка, слова;
Александр Кравненко — музыка и слова («Собачья смерть»);
Тимур Кибиров — слова («Навстречу смерти своей»).
Алексей Караковский — вокал, гитара, клавишные (1, 4, 8-10, 12, 16, 19);
Тимофей Ляховский — бэк-вокал (6, 10), кларнет (5, 8, 10, 13, 14, 18), флейта (1, 7, 12, 15, 19), баян (13);
Михаил Гусман — бас, бэк-вокал (18);
Александр Баранов — ударные;
Катерина Гервагина — бэк-вокал (17), клавишные (5, 17, 18);
Анастасия Диевская — вокал (5, 14);
Александра Тэвдой-Бурмули — бэк-вокал (2, 7, 19);
Владислава Рукавишникова — бэк-вокал (1, 10, 12);
Арина Филипенкова — блок-флейта (2);
Янис Сурвило — синтезатор (6), звук, сведение, мастеринг.
Альбом вышел 6 декабря 2016 года.
Радио Арктика
Выйди из дома, когда уже полночь,
Всюду закрыты ларьки, а пока
Сонный патруль идёт через площадь,
Город давно оцепили войска.
Мы осторожно настроим антенну,
Бросив её на холодный чердак,
Чтобы надежда проникла сквозь стены
Как опознавательный знак.
Наш пульс «Радио Арктика»,
Наш нерв «Радио Арктика»,
Я не знаю, как долго мне выпало жить,
Но я с тобою, пока
Поёт «Радио Арктика»,
Зовёт «Радио Арктика»,
Этот голос нельзя запретить и поймать
Пеленгом острым штыка.
Слышишь ли, сердце, как гимны поёт
Тонущий в мареве северный флот,
Как утопают в рассветном дыму
Чёрные скалы в вечном Крыму,
Как беззащитно, но ясно и твёрдо
Рвётся наружу из твоего города,
Санкт-Петербурга, Воронежа, Курска —
Музыка, музыка, музыка!
Жизнь коротка. Парашютные стропы
Вряд ли надёжнее и длинней.
Да, нам не встретить старость в Европе,
Но мы не бросили наших детей.
Мы — партизанский отряд под Шатурой,
Не до конца проигравший войну.
Пульс позывных подпольной культуры
Рвётся через земную кору.
Так пой, вечная музыка,
Играй, вечная музыка,
Нам готово местечко на небе, пока
Ангелы с нами в строю,
Звучит светлая музыка,
Зовёт светлая музыка,
Ночь не кажется вечной, и смерть не страшна,
Ведь я с тобою пою.
Три реки
Санный путь до станции, за тайгой рассвет,
Годом за годом катится, вот и века нет.
В поле выйдешь ночью поздней, встанешь, чуть дыша,
До чего ж морозный ты, ветер с Иртыша.
Сон окончен вовремя, у окна сосна,
Тронь меня ладонью ты, девочка из сна.
Подойдёшь к обрыву, светят дальние огни,
Я спою о лете, мой город на Оби.
Ночь моя пророчица шепчет об одном,
Жизнь моя закончится снежным декабрём,
Но однажды твердь ледовая станет по весне,
Унесёт любовь мою прямо в Енисей.
Бросит моё прошлое в бурный Енисей.
Ликвидация
Город смакует новую жертву на всех каналах ТВ,
Нервы напряжены до отказа.
Кто знает, какой картиной трещин на белой стене
Сложится новая, непредсказуемая зараза.
Из строя выведен снова самый непрошеный гость,
Их ликвидируют строго по плану, по одиночке,
Ноет гулким мотором пыльных автобусов больная кость,
Разбитая поневоле в самой истерзанной точке.
Густое бессилие зудит в зубах, повязшее в сплетении дат,
Глаза заливает страх, и нету субстанции гаже,
Зная, что, сколько бы новых жертв не было в других городах,
В этом городе снова всё останется точно так же!
Иван Никитич был мёртв
Иван Никитич был мёртв.
Он родился таким, как и все, он пошёл в детский сад,
И в школе правой рукой
под надзором учителей он карябал диктант.
По телевизору мёртвый генсек обещал
Добомбить умирающий Афганистан,
И было много ещё не охваченных бомбами стран!
С семьёю повезло: есть и мать, и отец,
Три ставки в средней школе, чтоб был полный капец,
Пора быть человеком, Ваня, вот тебе повестка – пляши!
А в том, что пуля дура, разве ты виноват,
Дают приказ – стреляй, будь как нормальный солдат,
Ты мёртвый, для чего тебе, Ванюша, оставаться живым?
Ему пока тридцать пять,
Есть, конечно, жена, для комплекта трое детей,
И круглый день у руля –
Как иначе прожить в этом мире больших скоростей?
Он очень любит смотреть телевизор,
Он лучше всех знает, что было рассказано там,
И было мало ещё не охваченных трассами стран!
Он шпарит по проспекту, и ему всё равно,
Сосед убит в Чечне, но это было давно,
К тому же, означает то, что Штаты, как всегда, не правы.
Зато в церкви – услуги Иисуса Христа:
Поставил свечку – совесть, словно в детстве, чиста,
Ты мёртвый, для чего тебе, Ванюша, оставаться живым?
А рядом ехали те,
Кто знал о смерти, поверьте,
Гораздо больше граждан страны,
И, судя по красоте
Кинофильмов и книг, эти данные были верны.
На чёрных ритуальных машинах
Тела арестантов везли в большой котлован,
И было мало уже не охваченных службами стран!
Есть шанс на искупленье твоей части вины
За жертв и разрушения текущей войны,
Но мёртвому не больно, он, исчезнув, превращается в дым.
В стране с советским гимном и баблом на развес,
Где церковь и разведка вместо КПСС,
Старайся, несмотря на весь позор, остаться живым!
Ему уже пятьдесят,
Он заслуженный служащий в своём панельном гробу,
Чему, конечно же, рад,
Так и есть – упрекнуть даже в мелочи не в чем судьбу.
Конечно, пенсия курам на смех,
Но он голосует за «Путинку», дайте стакан,
И было много ещё не охваченных русскими стран!
Нас много, миллионы, кто-то жив, кто-то нет,
Одни свободны, кто-то жертвы правящих сект,
И все без исключения в ответе за страну и режим,
Конечно, если ты подох, то что с тебя взять?
Быть русским – значит просто перестать убивать,
Так, может, ради этого и стоило б остаться живым?
Соловецким узникам
Красномедное солнце коснулось небес,
Зажигая над морем осиновый крест,
Монастырские стены, и камни, и лес,
И ведущие к небу мосты,
Но в краях, где багрянцем окрашен закат,
Заключённые души вовеки не спят,
И несёт свой наряд арестантский отряд
Вдоль кривой каменистой косы.
Здесь любой может стать только тем, кем он стал,
Приближаясь неспешно к началу начал,
И подёрнут туманом Тамарин Причал,
От него не идут корабли,
И молчит бессердечно Большая Земля,
Словно знает все сроки и чья в чём вина,
Но она им одна и послать её «на» —
Это вовсе пропасть без Земли.
Так что пусть бьёт в причал беломорский прибой,
Этот мир управляем холодной судьбой,
И принять этот бой, и остаться собой
Не позволит морская вода,
Но чрез тысячу лет ветер свалит кресты,
И стена перестанет являть монастырь —
Лишь тогда в облаках, что легки и чисты
Души мёртвых уснут навсегда…
Чаечка
Чаечка, любезная сестра,
Как поздно ты с небес на счастье прилетела,
Час пришёл, в дорогу нам пора,
От милой стороны к небесному пределу.
Белый лён и ароматный хмель
оставим дочерям в деревнях и посадах.
Океан — наш долг и наша цель,
Пусть души босиком — им ничего не надо.
Моряков в церквях не отпоют,
Семь ледяных морей восславят у утёса,
Скорбный труд — последний наш уют,
Увозят в облака небесные колёса.
Чаечка, солёная вода,
Да лёгкое весло — поморская свобода,
Мы с тобой уходим навсегда,
Оставив на земле детей, дома и годы…
Мы уходим в катакомбы
История творилась византийским крестом
над дикими народами и вольной рекой,
а те, кто нёс Евангелие и Рождество
в черниговских пещерах обретали покой.
Татарская стрела твердила каждому: «верь!»,
но адова метла мела своим чередом —
Бойцы уходят в катакомбы, как в открытую дверь,
чтобы вернуться в свой невидимый дом.
В тот век, когда к России прирастала Сибирь,
огни старообрядцев были вешкой во тьме,
затерянный в неведомой тайге монастырь
был чище, чем священники в парадной Москве.
Когда всем самым слабым объявляют войну,
как может совесть нации остаться чиста? —
они уходят в катакомбы по песчаному дну,
чтоб славить царство Иисуса Христа!
В тридцатые, когда страну вели на расстрел,
и мученики рыли беломорский канал,
без крова и без хлеба, но зато во Христе
бродячая религия хранила наш край.
И вот, кому расстрел, кому победный салют
в отечестве воров, пророков и катастроф —
пусть все уходят в катакомбы, как в чудесный приют,
чтоб быть всегда средь матерей и отцов.
Голодный бунт рассеял в дым Советский Союз,
но вечный агитпроп не испугался реформ:
Чечня производила окровавленный груз,
и если кто был против, тем давали подкорм.
Слепая полуправда, если нет новостей —
единственное средство от ударов под дых,
и ты уходишь в катакомбы, забирая детей,
чтобы хоть кто-нибудь остался в живых!
Прощай, моя страна, тебя вспомню другой,
обычный избиратель — твоя худшая часть,
воткнув свечу за здравие и за упокой,
покорно голосует за стабильную власть,
он смотрит развлекательный телеканал,
не помышляя пользы, и не сделав вреда —
а мы уходим в катакомбы как в начало начал,
чтоб не вернуться к вам сюда никогда…
Советским поэтам
Вознесенский тихонько плавился в лучах
закатной бури, и Сибирь летела за окном,
стучалось сердце, и повседневный Первомай
на празднике разбитых зеркал ждал за общим столом.
Душа поэта обычно тёмная, как лес
и Пастернак примером тому не стал, хотя мог и стать,
тушили свечи и жалкий джаз КПСС
был развлечением для тех, кому не надо рано вставать.
И словно музыка серебряных пуль
звучали крики сжимающих руль
василисков с седой головой
за Кремлёвской стеной.
Боже, ты сводишь меня с ума,
этот мир — война!
Маяковский, как водится, почти маяк,
светил во глубину эпох, чтобы путь озарить
пилигримам, во всех краях, во все века
желавших через боль постичь таинство святого пути.
Пустить корни и удалить излишний нерв
обременительно, пока нет повода для войны
Добровольцы штрафных пехотных эстафет
нас всех научат если не спать, хотя бы чётче толковать сны
Даже Есенин, хоть однозначно умерщвлён
как будто не был, никогда не скажет тайны, зачем
из впечатлений он предпочёл иллюзион
огней вечерних за окном и шизофренических сцен,
Убить негра, намного проще, чем чувствовать блюз,
чем играть джаз, любить жизнь и тоньше различать смерть
в пылу болезни, когда малейший перегруз
оттенком света ввысоке искушает тебя прозреть
Не знаю, где ты, последний праведный поэт,
Какой печальный парадиз творишь и с кем,
Над всей планетой опять конца и краю нет
оптимистической весне, все начинают КВН,
И Евтушенко, и Солженицын, как канон,
когда ты прав, то вряд ли лет не хватит доказать правоту
один Высоцкий, хоть повсеместно утверждён
уже не скажет ничего в голодную пустоту…
По дорогам, по чужим краям
По дорогам, по чужим краям,
От родного дома вдалеке,
Лишних слов давно не говоря,
Мы уходим в небо налегке.
Не нашлось другого нам пути,
Только это дело нам под стать —
За свободу надобно платить,
За свободу надо умирать.
Декабристу холодно в тайге,
Поселенцу ветрено в степях,
Помоги нам, Бог и Человек,
Помоги нам, Будда и Аллах.
Паровоз несётся на восток,
Я стою на вахте, чуть дыша.
Лейся-лейся, пламенный восторг,
Пропадай навек, моя душа.
Завтра утром солнышко взойдёт
И родится новый приговор.
Убивай смелее, мой народ,
Я подставлю шею под топор.
Киевская осень
Я родился в исчезнувшей ныне стране,
А в этой вырос и жил,
Как многим, мне трудно теперь разобраться
В вопросах спасенья души
Вокруг сотни праведников и подонков
Страх, искушения, лесть.
Но заповедь «не убий» — самый верный
Тест на то, кто я есть.
И круглый год Киевская Осень,
Круглый год я живу без сна,
Дожидаясь окончания вечной войны,
От которой схожу с ума.
Но она никак не стихает,
Хоть в Абхазии, хоть в Чечне,
Только мёртвым или убийцей я
Нужен бедной моей стране.
Так же верно, что мы — посланники мира,
Как Москва — порт пяти морей,
Кровавая ложь телеэфира
Всех делает злей и хитрей.
Россия привыкла хватать за горло,
Чтоб убедить в правоте,
Я вижу теперь лишь расчёт и подлость,
Я больше не верю в людей.
Чему удивляться? Жадности барина?
Пенсиям? Воплям урлы?
Ведь даже у алкашей амбиции
Вышли за пределы страны,
Герои экрана, политики, шлюхи,
Смешались в единый бардак,
И если я раньше всегда верил в чудо,
То теперь я не знаю, как!
Я знаю только цену ошибкам —
Она выше всякой другой,
И если я что-то решил для себя,
Я никого не поведу за собой,
В конце концов, всё написано в книгах,
Я помню библейский сюжет,
И заповедь «не убий» поможет
Хоть как-то моей душе.
…Нужен нашей больной стране.
Освенцим
На новых улицах апрель,
Везде нелепая тоска — плохо.
Христос нам завещал любить,
Но возлюбили мы себя — с Богом!
Игрушки превратились вдруг
В орудия убийства — страшно,
А то, что происходит здесь,
Когда уже измучен весь, — тяжко.
И узникам Освенцима все скажут спасибо
За новый солнечный день
И убивают в темноте, горит в безудержном огне рай.
Я в мире видел много самых разных чудес
И меня ими не удивить,
Тем более, что чудом можно сделать даже грязный сарай.
Я знаю много — не забыть,
Но мало, чтобы сотворить что-то,
Все могло бы и не быть,
Но к горлу подступает вновь рвота,
Наркотики из детских рук —
Сначала кайф, потом испуг — тянет,
Мораль оправдывает смерть,
Несчастный случай, суицид, манит.
А лица на иконе
Столь наивны и просты в своем горе,
А за окном зовет тюрьма
В святых и вечных небесах, море,
И Магомет был в чем-то прав:
В монастыре чужой устав — лихо,
И завещают всех любить,
Пока ещё не скучно жить, психи…
Ушедшим в эту ночь
Я поняла: мне будет хорошо с тобой,
но ты иди, раз вызывает страна:
зачем любовь, когда ты отправляешься в бой,
забудь скорее меня, забудь скорее меня!
Иди, наш город нарисован на полях
тетрадей школьных, и пустых дворов
закрыты чёрные глаза.
Иди, мы заслужили победить свой страх,
на серых крыльях дальних поездов
дрожит тревожная звезда.
Вся эта ночь рассыплется в горячей золе —
ей безразлично всё то, что было с нами сейчас!
Конец войны желаннее для всех на Земле,
но он наступит без нас, он точно будет без нас!
Иди, у нас осталось только пять минут,
и звёзды пятятся куда-то вдаль,
но мы спешим за ними прочь.
Иди, любого воина, конечно, ждут,
и не вернувшихся не меньше жаль,
чем всех ушедших в эту ночь.
Антифашист
Колонна цвета хаки марширует по городу,
Здравствуй, день победы — самогон и цветы,
Аресты и побои не бывают без повода,
Аресты и побои приучают, что ты
Теперь антифашист. Тоже антифашист.
Нищие старухи и больные дети,
Бродяги, алкоголики, счастливый конец,
Прожиточный минимум без права смерти,
Каждый, кто не умер — прирождённый боец,
Он тоже антифашист. Антифашист.
Потомственных начальников седая стая,
Панамские оффшоры, опийный мак,
За жаждой наслаждений они забывают,
Что каждый, кто не умер — их смертельный враг,
Он антифашист. Тоже антифашист.
Видишь мертвеца у церковной ограды,
Вороны склевали его глаза,
Не видящие больше ни боли, ни страха,
И словно говорящие вам, что и я —
Я антифашист.
Когда мы войдём в Москву
Наш арьергард, конечно, пойдёт в обход,
Иркутск оставим слева. Горит под ногами степь,
отряд эвенков завтра уйдя к Туруханской ГЭС,
взорвёт турбину, жаль, что нам нужно скорей спешить,
чтоб с боем войти в Москву!
Отряд шахтёров будет вооружён, с колонной приморских машин
торжественно входим в Омск, и наши цели
всем известны с давнишних пор, мы точно помним
список смертей, обид, и потерь,
мы с ними войдём в Москву!
Они не пустят нас просто так, и все их танки
будут рвать на куски людей, но это лучше,
чем издыхать от позора в стране, где как скотину
нас содержат в хлеву, боясь,
что мы можем войти в Москву!
Так что им стоит граждан своей страны обвинить в терроре,
что им стоит гноить в тюрьме и не писать об этом,
я знаю, лучшие люди страны всегда умирают,
но хватит об этом, будет Нюрнбергский суд
когда мы войдём в Москву!
Город Молога
Праздным жарким июлем, летя по сельской дороге,
Посмотришь на белых чаек над горизонтом воды,
Это не просто озеро, на дне его город Молога,
и вряд ли на кладбище этом удастся встретить кресты.
Конечно, всё было очень естественно и справедливо:
если Отец народов, отдаст распоряженье, то здесь
руки крестьян-заключённых построят большую плотину,
завертится жизнь турбины, и всё назовётся ГЭС.
Но дом это несколько больше, чем точка на старой карте,
Дом — это сад и дети, к чему ты придёшь потом,
Скажи-ка мне, сержант Павлов, как ты в своём Сталинграде
Не просто сражался за Родину, ты защищал дом.
Скажите мне, добрые люди, поселенцы московских окраин,
как новые многоэтажки сминают дома в барахло,
Возможно, ещё не поздно показать, кто в доме хозяин,
но если хозяина нету, то выход один — на дно.
Праздным, жарким июлем, летя по сельской дороге,
взгляни на плотину и чаек, добрый человек,
мы все здесь родом отсюда, из тихой старинной Мологи,
и мы останемся дома, пусть тонет русский ковчег!
Моя революция
Я обречён: здесь места нет моим мирам,
И покорён моряк, что верил в океан,
И этот сон приходит раньше темноты,
Что удивлен, что одинок остался ты?
Моя революция — подарок судьбе, и я пою тебе:
Революция в душе — моя революция!
И сколько б ни бились эти люди надо мной, я для них чужой,
Я всегда останусь собой, моя революция!
Я столько раз всю душу вкладывал в слова,
Но падал в грязь: моя страна всегда права,
Но мне плевать, её запреты — не закон,
Легко признать: я сам собой освобожден!
Не надо лгать, когда ты по уши во лжи,
Не надо ждать, легко дождаться нам беды,
Зачем судить? Ведь совесть — самый честный суд!
А коль любить, то не себя, а тех, кто ждут!
Юродивый
Как юродивый, как неприкаянный,
Все хожу по белому свету я,
Кем-то брошенный, чем-то состаренный,
На судьбу свою проклятую сетую.
Города улыбались пожарищами,
Занесенные пылью овражною,
Я, покинутый своими товарищами,
Вижу небо над белыми башнями.
Вижу солнце под жаркой испариной,
Вижу звезды разменной монетою,
Как юродивый, как неприкаянный,
Все хожу по белому свету я…
Как на могилах лежит снег отравленный —
снегу несть числа,
Как у дороги стоит крест окровавленный,
и вкруг замерзла вода,
В церквях народу не счесть, вокруг такие дела,
хоть рукава подымай,
А церковь без креста — рука без топора,
бросай окурок, вставай.
А за полями река, под рукой мужика
встает упругий лед,
Вокруг великая мгла, вокруг такие дела,
что даже черт не поймет,
А за крыльцом полумрак — какой-то Ванька-дурак
сдох под хмельком просто так,
Ножом он вены вспорол, но никто не пришел,
а значит, это — знак.
А ночь рассветным лучом уж разметена,
и за рекою полки,
И офицер убит, в том не наша вина,
да и ничьей нет вины.
А под мостом слышен крик: там убит старик,
мне не найти его прах,
Я убежать хотел, попал под грузовик —
вот так.
Как я вышёл на облачко, плюнул под ноги,
Облачко уплыло, а я оступился…
Вот окончилось все — лес, дорога,
О, как немного нашёл я на этом пути!
В сладком пламени битвы чужие молитвы
Мне стали опять как свои.
Но великий чердак — бардак,
И всё, что вижу вокруг я — лишь рекламный трюк.
Мне показывают лица друзей и подруг,
Уходящих со мною на этот круг!
О, я рад бы остаться здесь,
Но храмы небес не окупят дороги домой,
Отпустите меня туда, где земля,
Где ещё продолжается бой,
Отпустите меня туда,
Где рушится мир нас оставивших первооснов,
Я хочу разделить с ними горе,
Я хочу в неволе подарить им любовь!
Око за око, хвост за хвост,
Лети высоко, а то больно прост…
Как на могилах лежит снег отравленный,
снегу несть числа,
А на дороге лежит всё, что оставили,
оставили от меня…
Алексей Караковский
Родился в Москве в 1978 году, учился сначала на историка, потом на психолога. В 2015-2018 гг жил в Самаре, с 2022 года - в подмосковном г. Щёлково. Создатель, а в 2000-2005 гг - главный редактор «Точки зрения». Гитарист, мандолинист, вокалист, автор песен. Лидер рок-группы «Происшествие»; также участник музыкальных проектов «Ложные показания», «Сад Мандельштама», «Твоё лето не будет прежним» и др. Записал два десятка музыкальных альбомов - в основном, на историко-географическую тематику. В 2020 году получил стипендию Министерства культуры Российской федерации, благодаря которой издал большими тиражами свои наиболее известные работы в музыкальном издательстве «Отделение ВЫХОД». Исполняет свои песни по-русски, по-английски и по-немецки; некоторые тексты переведены также на польский, французский, испанский, казахский языки и иврит. Автор десятка книг (проза, поэзия, нон-фикшн), ряда публикаций в литературных журналах («Крещатик», «День и ночь», «Октябрь», «Смена», «Вопросы литературы», ROAR, «Слово\Word», «Лиterraтура», «Формаслов», «Артикуляция» и др.) и арт-самиздате («Контрабанда», «Пантеон андеграунда» и др.). Член Союза писателей Москвы (с 2007 г.), Московского союза литераторов (с 2019 г.). Известен переводами на русский язык поэтов-битников, европейских поэтов Второй мировой войны, а также множества известных народных и рок-песен.