752 Views
* * *
Пространство из провалов и прорех
глядится хмуро в кляксовые лужи.
И жизни нет. Но жаловаться грех —
ведь где-то хуже. И намного хуже —
там рёв сирен над сонной головой,
там мутный страх, в душе пустивший корни,
там пояс первозданный часовой
удавкою сжимается на горле.
Меж двух миров — моря и города,
но даже в нашей нише, как ни странно,
уходит жизнь в воронку, в никуда
струёй воды из сломанного крана.
Здесь вроде всё готово к холодам,
соблюдены все правила и сроки…
Чужая боль бежит по проводам,
и в сердце бьют остаточные токи.
Кем стали мы? И кем не стали мы?
Как уберечь своих от мглы и глада?!
Преддверие Чистилища зимы,
холодного и скользкого распада.
Как в зеркала, глядим в ночную тьму,
молчащую под дождевым покровом,
глотаем боль и молимся Тому,
кто нас забыл.
Кто в нас разочарован.
* * *
Так много смерти на земле — каким отмерено судом?
Свеча горела на столе. Горел и стол. Горел и дом.
И ночь бывала ярче дня. Горел реал, горел астрал…
Агни, индийский бог огня, довольно руки потирал.
Вскипали вещие умы под крики боли. Но зато
до серой ядерной зимы не дожил, в принципе, никто.
Ной не явился и не спас, не свил нам новое гнездо.
И мир отныне после нас стал в точности, каким был до.
И ветер ржавчиной пропах; и нет границ, и нет страны…
Лишь птицы реют в облаках; без нас им, диким, хоть бы хны.
Мы ж заплатили всё сполна, не доиграв последний сет…
В начале — поколенье А.
В финале — поколенье Z.
* * *
О, как ознобист, отвратителен реал,
войны и зла шизофренический напев,
источник сорванной с резьбы сердечной дрожи!
И с головами мы уходим в сериал.
Условный Нетфликс — словно психотерапевт,
приём таблеток. Нет, скорей укол под кожу.
Ведь новый день — как ствол, направленный в висок.
Как лангольеры, жрут пространство зеркала —
врубай же стрим. Там ярче краски небосклона.
Так глупый страус прячет голову в песок,
так сохраняется иллюзия тепла
там, где глядит из поднебесья глаз циклона.
Рецепт, конечно, слабоват. Похож на вброс.
Пассионариям так действовать не след.
Борьба всегдашняя — в их боевитой карме…
«Кто виноват?» — наш нестареющий вопрос.
«Что делать?» — тоже без ответа много лет.
Но всё же, всё же — «Кто угробил Лору Палмер?»
* * *
Игнат подвижным был пострелом,
пригожим телом и лицом,
недавно став половозрелым
самцом.
Он сдал себя из чувства долга
в военкомат родной Тувы,
а после жил весьма недолго,
увы.
Он рухнул мёртвым спозаранок
в размытый ливнями окоп.
И нет половозрелых самок,
кого б.
Газетным верный заголовкам,
ликуй, простой великоросс!
Вновь план по мясозаготовкам
возрос.
* * *
Нам бы больше упорства — завзятого, бычьего,
чтоб сработало делом оно и строкой…
Где надежда? Куда она скрылась обидчиво?
Как её отыскать? Во Вселенной какой?
Удалилась от нас, как от города — дачница,
ей противна мышиная наша возня;
и желает теперь даже в списках не значиться.
Ей вольготней дышать без тебя и меня.
Наши окна сегодня — в безжизненном инее,
носим души, как вещи с чужого плеча,
ведь из нас словно стержень решающий вынули,
перед боем лишив и щита, и меча.
Остаётся, минуты у вечности выгадав,
слепо верить, как Кеплер — в движенье планет:
нам надежда станцует цыганочку. С выходом.
Если кажется даже, что выхода нет.
Енотная грамота
Увы, дипломатическая нота
сейчас уже не прозвучит весомо.
Но, блять, зачем вы спиздили енота,
когда бежали рысью из Херсона?!
Да-да, все знают: вами правит хунта,
которая разит врагов из НАТО.
Но нах*ра вам сдался полоскун-то?!
Куда теперь девать полоскуна-то?!
Позиция у вас простая в споре
и разделима всею вашей шайкой:
коль плохо с приращеньем территорий,
не прирасти ль енотовою шапкой?
Вы поняли с остаточной смекалкой,
что скорость бега станет вам оплотом,
а ведь она в обнимку со стиралкой
намного ниже, нежели с енотом.
Не обретешь с ним паховую грыжу,
оставшись при мужской задорной силе…
Зато с девизом «Вижу — значит пизжу»
по-прежнему вольготно жить в России.
* * *
Там служат в «Очистке» праправнуки деда Мазая,
играют оркестры извечный бодрящий мотив.
Там время свернулось улиткой, назад отползая,
десятки людских миллионов с собой прихватив.
Там каждый запрятался в норке уютной барсучьей,
повесив «Ура!» на посконный резной палисад.
Там многие думают то, что не в силах озвучить,
и дружно шагают вперёд, но с оглядкой назад.
Любой, кто из свиты, не терпит другого из свиты,
торопится вверх и стремительно падает вниз…
А боссы бросают народу, как косточки, твиты,
все тексты которых, смеясь, им диктует Иблис.
Там царство отбитых мозгов и набитых карманов,
там нет по статистике геев и мало бомжей.
И снова в динамиках Вагнер, «Любэ» и Газманов,
и водит руками по пульту Верховный Диджей.
* * *
Тускнеет неба чешуя, неотвратимо холодает…
И в старой песне слышу я: «Не тает лёд, и сердце tired».
Ни снов цветных, ни тучных нив. Скользит зима — тайком, без визы, —
сполна оскомину набив стократно слышанной репризой.
Ноябрь, ярясь, провозгласил эпоху своего диктата.
«Ни слов, ни музыки, ни сил», как Макаревич пел когда-то.
Ну что ж, садись. Ну что ж, итожь балансы жизни или года…
Закат приставлен, словно нож, к яремной вене небосвода.
И мыслей неприглядный строй спешит разбавить в одночасье
своей картонною хандрой земное страшное несчастье,
и не заступишь за черту, не усладишь чужого слуха:
слова, что я изобрету, ничуть не тяжелее пуха.
И как абсурдный лейтмотив связать в логические стансы?
Кто бьётся мельниц супротив, кто — супротив электростанций.
Различны, как с водой — коньяк, для них знамёна газавата:
один чудак, другой маньяк. Почти рифмуются слова-то!
Всё ближе траурная медь, всё дальше свет, всё пропасть шире…
Всё, что осталось — онеметь, чтоб только голос не фальшивил,
и наблюдать сквозь витражи дождливых серых многоточий,
как осень дарит рубежи
зиме и ночи.
* * *
Один говорит: «Выпью виски (со льдом или без) —
любая игра сразу кажется стоящей свеч:
то я направляю к важнейшим решеньям Совбез,
то к «Нобелю» пестую речь.
Другой говорит, экивоки подальше послав:
«Затарюсь, бывалоча, парой-другою текил, —
и словно бы в левом кармане мой license to love,
а в правой мой license to kill.
Я слушаю их. Мне уютно в их тесном строю,
тем более их откровенья вполне ко двору…
В ответ я, наверное, мог бы сказать, что не пью,
но в этом я грубо совру.
Но ежели выпью — не вижу я личностных благ,
любвей или денег. И только мерещится мне:
взвивается ввысь жёлто-синий ликующий флаг
страны, победившей в войне.
* * *
Каково быть свидетелем-странником
в этом странном абстрактном кино?
Атлантида совместно с «Титаником»
тёмным комом уходит на дно.
Боги моря встают на котурны, и
чёрный смерч вырастает столпом…
А оркестрик играет бравурное,
да стреляются кок и старпом.
Позабыты забавы и тренинги,
горизонт серой злобой набряк…
А в каютах поют шизофреники,
что врагу не сдаётся «Варяг».
Как проходят, Господь, твои опыты
по сценарию общей беды?
Спасжилеты со шлюпками — пропиты.
В них, казалось, не будет нужды.
Непонятно, кому в назидание,
смыв с надежд позолоченный грим,
вавилонский каркас мироздания
подломился под весом своим.
Отсверкают последние молнии
и, былое в пучине сокрыв,
поплывёт под ногами безмолвное
золотое созвездие Рыб.
Александр Габриэль
Родился в 1961 году в Минске. Окончил факультет промышленной теплоэнергетики Белорусского национального технического университета, в 1988 году защитил кандидатскую диссертацию, работал научным сотрудником в НИИ. После 1992 г. занимался коммерческой и банковской деятельностью, в 1997 году эмигрировал с семьёй в США. Проживает в Бостоне. Всерьез начал заниматься сочинительством в 2004 году. Автор книг «Одним файлом» (США, 2005), «Искусство одиночества» (Москва, 2006), «Планета поэтов 3» (Рига, 2007), «Неразведенные мосты» (Санкт-Петербург/Нью-Йорк, 2007), «Эго-истины» (Санкт-Петербург, 2009), «Эквилибриум. стихоживопись» (совместно с Изей Шлосбергом, США, 2013), «Контурные карты» (Санкт-Петербург, 2013), «По прозванью человеки» (Санкт-Петербург, 2015).