906 Views
«И «война» рифмуется с «весною»». Три слова о флейточках и вьюне.
FRESH Verlag, 978-3-00-073005-4
Эта книга, которую, скорее всего, еще долго не будут читать. Я имею в виду – читать как обычную книгу, делая закладки, отлистывая назад, сверяясь с оглавлением, раскрывая наугад, когда придет в голову погадать на 17-й строчке снизу. Я знаю, что говорю: я прочитала ее от начала и до конца, страницу за страницей. Вечером, в кафе, уже совершенно пустом – полтора часа до закрытия, будний день, баристы едва вспомнили, что за дальним столиком сидит тихий последний посетитель с чашкой кофе и книжкой. Сидит и плачет.
Эта книга – сборник стихов о войне. Она так и называется – «Война. Стихотворения 24.02.2022-24.05.2022». Я читала ее в феврале 2023 года, в Варне, Болгария. Где, в самом деле, еще и читать такие книги, как не в пустом ничейном пространстве? Там, где никто не спросит участливо: «Что с вами? Не надо ли помочь?» Там, где можно один на один, не привлекая ничьего внимания, снова встретиться с диким шоком, с ужасом и горем первых месяцев войны.
Наше время отличается тем, что теперь у каждого есть шанс не только сказать самому, но и услышать другого, даже незнакомого, далекого. Быть увиденным и позволить другому оказаться в твоем инфопространстве. У нас есть чудесные соцсети, интернет, возможность самопрезентации с помощью текста – и право на высказывание. В самом деле – кто бы и подумать мог, что каждое свидетельство, любая спонтанная реакция будет доступна в любой точке планеты всем желающим, да еще и с возможностью обратной связи? Когда Маяковский писал про единицу с голосом, «тоньше писка»:
Кто её услышит?
– Разве жена!
И то если не на базаре, а близко, –
он, конечно, и представить не мог, какую мощную усилительную технику будет держать каждый из нас, единиц, в кармане. Нет вопроса – как донести свое слово до читателя. Нет вопроса – как сохранить тленный листочек с четверостишием или просто с воплем «Этого не может быть!» И потому эта книга и оказалась возможной: Любови Мачиной осталось лишь собрать то, чем в какой-то миг взорвалось сетевое пространство.
Не говорим о сложных отношениях литературы сетевой и неинтернетной, бумажной. Про чистоту касты писателей и поэтов, сертифицированных и издаваемых, мы сейчас тоже не говорим. Речь о другом. Мы слышали с самого детства столько рассказов о том, как в 1941 году люди планировали провести чудесный воскресный день, и как страшно контрастировало солнечное утро 22 июня и слово «война». В конце февраля 2022 года Сеть сохранила бесчисленное количество постов, причем большинство – смятенных, ужасающихся, когда просто не верилось, что все происходит на самом деле. А. просыпался от взрывов. N выходил в интернет – и, задыхаясь от отчаяния, шел будить домашних и сообщать им страшные вести. F преисполнился надежды и гордости: так им, бандеровцам, будут знать. Слово не было сказано, но аббревиатура СВО никого не обманывала, мгновенно вспомнилась старая песенка, как «ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Когда взорвался мир (а 24.02.2022, с началом войны, именно это и произошло), Сеть постепенно стала волшебным зеркалом, в котором каждый смог увидеть то, что вольно или невольно желал видеть. Кто-то – триумф исторической справедливости и крестовый поход империи за все хорошее против всего плохого; кто-то – документальное свидетельство о катастрофе, полученное из первых рук; кто-то предпочел не видеть ничего, задернул шторки и продолжил жить обычной жизнью, потому что смог себе это позволить. Но мир еще не понял, что его больше нет, что слово «довоенный» теперь означает – до 24 февраля 2022-го. Война началась гораздо раньше, но утром 24.02.22 про это помнили далеко не все, и не только в России, но и в Украине. В Европу война пришла вместе с первыми волнами беженцев. А что до России – так там война, если верить официальной прессе, не началась до сих пор, несмотря ни на мобилизацию, ни на странное военное положение.
От потрясения, от ужаса и несправедливости происходящего мы все впадали в шок. И те, кого бомбили, и те, от чьего имени началось вторжение. Обычная речь не справлялась с потоком эмоций. Тогда люди начали писать стихи – просто чтоб выкричаться, чтоб не сойти с ума. Даже те, кто никогда до этого и не думал причислять себя к поэтам, да и после не написал ни строчки, вдруг начинали говорить – кто в рифму, кто верлибром, удар был слишком силен, смерть оказалась слишком близко, и искры Божии сыпались бессчетно. Поступали ли так же, тогда в 1941-м, предшествующие поколения? Наверняка да, только о большинстве этих стихов, рожденных как крик боли и бессилия, или наоборот – ярости и гнева, мы ничего не узнаем – по вполне понятным причинам. Публикации оставлялись профессионалам, частные записные книжки и листочки с черновиками никто не хранил, письма терялись, уничтожались, а человеческая память – носитель ненадежный и недолговечный. По факту – мы первое поколение, фиксирующее все свои чувства и эмоции так открыто и массово. Поэтому так много сборников стихов вышло в первые полгода войны, и наряду с именами уже давно и хорошо известными, появились совершенно новые. Стихотворения распространялись в Сети со скоростью огня: те, кто не мог вымолвить ни слова, вешали у себя в блоге слова тех, кто сказал и за себя, и за них. Тихий поэт, которого читали пять-шесть друзей, внезапно обнаруживал, что за пару дней уже почти тысяча человек перепостили его стихотворение: настолько в точку он попал, сказав вслух то, что смутно ощущали все. Читая этот сборник, я узнаю стихи, которыми были переполнены ленты, которые люди передавали друг другу, практически заучивая их наизусть. Хотя фамилии авторов вовсе не были на слуху у широкой аудитории. Стихи помогали нам не потеряться в темноте и кошмаре первых дней, а потом именно через стихи естественнее всего было говорить о том, о чем говорить было невозможно. Стихи помогали еще и тем, что читая их, можно было наконец заплакать и тем самым хоть как-то ожить.
Я сейчас не стану говорить о стихах с другой стороны – феномен сетевой поэZZии, безусловно, будет потом и изучен, и рассмотрен очень подробно. Вообще Z-литература, особенно не «профессиональная», по госZаказу, а низовая, народная, — вещь опасно-интересная. Многие ее аспекты крайне любопытны, но сейчас о «Войне».
Этот сборник построен трехчастно. «Голоса из Украины» – украинские русскоязычные поэты (17 авторов), «Голоса из России» (36 авторов) и наконец «Голоса со всего мира» – поэты из разных городов и стран, пишущие на русском и эмигрировавшие до вторжения (40 авторов). Почему так мало украинцев? Во-первых, украинские поэты уходят из русскоязычного пространства, отказываясь от «языка врага». Олега Ладыженского, Дмитрия Близнюка и других, что продолжают писать на русском, сами же украинцы переводят на украинский, так что произведение получается билингвальным с самого начала. Впрочем, украинские поэты сейчас звучат на всех языках, интерес к современной украинской литературе огромен, выходят сборники и отдельные издания, журнальные публикации, мир узнает Украину не только через ее политиков и военные сводки, но и через поэтов, писателей, музыкантов и художников. Мир видит эту войну их глазами. Во-вторых, первые несколько месяцев (а в сборник вошли стихотворения, написанные за полгода, с февраля по май) многим было откровенно не до стихов и размещения их в интернете. Но и те, что представлены здесь, ошеломляют. До какого-то момента мы все жили примерно одинаковой жизнью, да и сейчас у многих в общем-то продолжается, как и шло, с поправкой на невозможное. Но в Украине изменилось всё: то, что для мира экстрим, там стало повседневностью. С первых дней войны мирный, невоенный мир ужасался обстрелам, детям в бомбоубежище, сиренам, летящим ракетам. Ужасался – и все равно не понимал. А поэты описывали ее, ту новую реальность, которая мало представима для тех, кого там не было.
Вряд ли могут представить любители книжные войн,
Знатоки, что про силу ракет рассуждают со вкусом,
как гиеной голодной идет за солдатами вонь,
как вгрызается намертво в трупы живых едким скунсом
(Денис Антоненко).
В подвале замка Эльсинор
Почти что тишина,
И все равно из тайных нор
Течет она.
Война.
Не слышно взрывов и ракет,
Ну хорошо, почти.
— Прочти, Офелия, сонет…
И эхом из углов в ответ:
— Прочти,
Прочти,
Прочти
(Олег Ладыженский).
Накануне войны купила рододендроны,
вышла сажать, а над крышей летают дроны,
И гудит сирена, и бухают ПВО,
ничего, не страшно, успею посадить, ничего.
Кошка крошка увеличилась в шерсти от громкого баха,
из окна – кантата Иоганна Себастьяна Баха,
из-за неба – солнце, под небом летает дрон,
некрасивое чужое бухает со всех сторон
(Людмила Херсонская).
Эта разница повседневности, новая реальность, сразу же схваченная поэтами, жестоко встает между теми, кто ее испытал, и теми, кто такого опыта не имеет, но все равно продолжает оставаться в том же информационном пространстве, и потому страшные будни Украины стали неизбывным кошмаром поэтов, оставшихся в России. Неизбывным – потому что в первые месяцы войны можно было лишь наблюдать и получать «травму свидетеля», не находя никакого выхода, никакой возможности отвернуться и не смотреть – и никакой возможности сделать хоть что-нибудь, кроме индивидуального сопротивления, которое не спасает никого из реальных жертв войны и не облегчает груза горя сопротивляющегося. Люди находятся под двойным прессом: с одной стороны – на них полностью лежит вина за эту войну, и они ее с себя не снимают, но с другой стороны – они оказываются в положении подпольном, с точки зрения государства и львиной доли сограждан они практически преступники, виновные в «мыслепреступлении». Если посмотреть хотя бы на список имен в оглавлении сборника, это видно: немалая часть как бы анонимны. Молчать невыносимо. Подставляться, выступать под собственным именем – невозможно. Но
В моем кармане значок Украины,
Он колет сквозь ткань в районе сердца.
В моем кармане значок Украины,
И мне никуда от него не деться…
И в каждом куске черного хлеба,
и в каждом глотке воды и чая
Я вижу, как режут ракеты небо
Как чей-то дом уже догорает
(А. Олейников).
Мы читаем эту дикую летопись – вернее, коллективный дневник, — а прошел почти год, без недели год с того февраля. И сейчас ситуация уже изменилась, Украина выстояла – и очевидно, что именно она победит. Но сборник четко отмечает даты, на которых остановился. С 24 февраля по 24 мая. Ступени, по которым мы все сходили всё глубже в ад, еще не забыты. Вот в первый раз появились странные буквы – Z и V, и было столько предположений, что же они означают. Потом постепенно буква V исчезла, а Z стала маркером этой войны. Вот остров Змеиный и «русский военный корабль». Вот стало известно про Бучу и массовые изнасилования и убийства гражданских. Вот на российском пространстве заплясало слово «фейк», а потом «дискредитация». Вот начинается повальная эмиграция (которая, впрочем, началась уже давно). Вот Мариуполь – и в стихах поэтов из РФ он постепенно становится символом горя и гордости, жертвы и сопротивления. А потом приходит Пасха – и ракеты с надписью «Христос Воскресе», и пасхальное убийство семьи в Одессе, маленькой Киры. А потом 9 мая, День победы, давно уже оскверненный победобесием, и весь этот путь позора и кошмара отражен в стихах поэтов из РФ.
Видно, как день ото дня меняется взгляд, отлетает надежда, развеиваются иллюзии, если у кого они еще и оставались. Если 28.02 у Karol в стихотворении «мальчик в камуфляже», хоть и дурак дураком, попавший на бойню, как теля, на небе говорит с убитыми в обстрелах, потому что «на небе ссор не бывает», то 21.04 поэт уже не понимает: «Как мне праздновать Пасху в этом году», потому что «Бучу, Ирпень, Мариуполь – гнев и печаль – не загородит красненькая свеча».
Что на самом деле хочу спросить.
Господи, Ты придешь воскреснуть за ны?
Двадцать четвертого? В день начала войны? (Karol)
Родина ухмыляется окровавленным ртом.
она не в себе, но это поймут потом
(Наталья Сивохина).
Иногда между голосами из Украины и голосами из РФ начинается странная (а на самом деле – нестранная) перекличка, возникают одни и те же метафоры. Агрессор осмысляется как родитель – или же фигура, замещающая родителя, себя же нарратор воспринимает как нелюбимое, обреченное на ненависть и смерть дитя, то есть казалось бы неразрывная связь разорвана, ты виноват без вины и подлежишь уничтожению по факту своего появления на свет. Вопрос «за что вы так с нами?» разрывал душу, это потом он сменился яростной или холодной, но тотальной ненавистью, а вначале еще оставалось:
бомбоубежище.
сидим тихо, точно кроты в рыхлых кишках земли.
напуганные выблядки.
мерцают грязные детские лица,
пока пьяный сумасшедший отчим
лупит чугунными кулаками по стенам
(Дмитрий Близнюк, Харьков).
У поэтов РФ тема Родины – пьяной матери-убийцы плавно переходит в апофеоз пустынного, безумного инфернального пространства, отменяющего все, что было доброго, ценного и святого на этой территории. Тут, в общем, и цитат можно не приводить – потому что цитировать придется все – от стихотворения Жени Беркович «То ли новостей перебрал…», про разговор Сергея с умершим дедом-фронтовиком, до Натальи Сивохиной – «Zнайте, это была блокада»:
Тень с лопатой и тень с ведром,
Мама с санками, дом с костром.
— Вы отныне нам не Отчизна.
И ушли по дороге жизни.
Алла Черкасская, построив стихотворение на традиционном алфавите («А. уехал на войну, Б. – в свободную страну»), дает точный и остроумный очерк жизни в данном пространстве, эти А., Б., Щ. и Э. предельно узнаваемы – и все бы ничего, но финал не оставляет никаких надежд: «Всех их накрывает мрак».
Сергей Плотов подытожил это распадение и перерождение Отчизны стихотворением «А чем завершается Родина?..» И, если честно, противопоставить этому итогу нечего. «Голоса из России», те, кто остались и продолжают как могут сопротивляться общему сумасшествию и тотальной слежке («Мы нарываться – будем! Пофиг на кляп во рту» Александра Неронова), – это свидетельство из логова Zверя. Поэты говорят, как пустеет их (давно уже не их) страна, потому что друзья, кто может, уезжают куда глаза глядят. Говорят, каково жить в системе антиценностей, вывернутой наизнанку морали, и тут очень показательными будут стихотворения А. Олейникова «К Пасхе наши войска заняли оставленный ад», которое само по себе достойно отдельного разбора, и потрясающий «Вьюн» Даны Сидерос («Если нам нельзя войну называть войной, значит, связи разорваны, нет теперь ни одной, сдохла вся семантика»): пример, как можно совершить полную, предельную деконструкцию языка, доведя жутковатый лингвистический карнавал до абсурда («Смерть отныне и навсегда будут звать вьюном. Стыл – котенком, ракету – цаплей, а страх – вином. Позвоночник – лестницей»), но все равно беспощадно написать апокалипсис дозволенными невинными словечками. Это другая сторона войны: свидетельство о том, что на самом деле представляет собой этот режим, как и почему стали возможными дикие военные преступления, казалось бы, непредставимые. Еще как представимые, еще как возможные – спросите свидетелей, выросших в одном пространстве с насильниками и ворами, обычными гражданами обычной империи.
Я умерла еще тогда, когда была ребенком,
когда сосед играл в войну и убивал собак.
Когда в подъезд к нам смерть пришла и моего котенка
швырнула в лестничный пролет, затем – в помойный бак
(Марина Гершенович).
Это те, от кого когда-то с тобой бежали мы,
Эти, вооруженные антискрижалями:
Воруй, убивай, насилуй тех, кто слдабее,
Если нашел непохожих – бей их
(Аля Хайтлина).
И одновременно – четкое осознание, что корабль сей тонет, и совершенно заслуженно, по всем законам божеским, человеческим, экономическим и физическим, и при этом оставшиеся уходят на дно вместе с ним, не переставая свидетельствовать. Возможно, спустя какое-то время этот распределенный поэтический дневник окажется не менее важным, чем свидетельство германского филолога Виктора Клемперера.
А что же «Голоса со всего мира»? Они могут позволить себе гораздо больше, хотя бы потому, что находятся вне прессинга, а значит, не обязаны даже перед самими собой ему противостоять. Они не то чтобы претендуют на некоторую объективность – господи, на что можно претендовать в первые месяцы войны, когда шок не отошел! – но они эти «голоса» хотя бы не лишены воздуха, чтобы вдохнуть его прежде чем рыдать или кричать от ярости. И проклинать они могут вслух, и войну клеймить громко, не выбирая выражений.
Рота за ротой марш оболванцев.
Девочка, девочка, нет твоих зайцев,
Нет твоих мишек.
Серой и спермой, грязью и рвотой,
Марш мародеров, марш «патриотов».
«Кровных» братишек
(Эд Маркович, Одесса – Израиль).
Другой вопрос, что и тут, вдалеке, они, эти «Голоса», часто остаются гласом вопиющего в пустыне.
Ты спросишь: «Ну как там?», услышу – Харьков.
Что с тем ли, с той ли?», скажу – Гостомель.
Ты скажешь, что время идет на убыль,
что столько не видеться – это глупо,
А я – «Мариуполь» тебе отвечу.
А я – Мариуполь
(Лена Берсон, Омск — Израиль).
Они говорят: «Прохладно… пока что. Но будет жарко!»
А я отвечаю: «Харьков». И вновь повторяю: «Харьков».
Они говорят: «Печально… Был раньше такой разумный!»
В ответ им: «Ирпень с Изюмом». И снова: «Ирпень с Изюмом…»
Они говорят: «Ты грубый! Сошедший с ума и грубый!»
А я им про Мариуполь. И снова про Мариуполь
(Григорий Беркович, Харьков — Дюссельдорф).
При этом поэты-эмигранты по большей части отлично понимают, что они – плоть от плоти той же державы, что белого пальто им не завезли (деление на «чистых» и «нечистых» начнется чуть позже и не в этой среде), что от «телезрителя с рыбьими глазами», легковерного и злого, автора отделяет не какая-то его, автора, душевная чистота и сверхсила духа, мощный интеллект и прозорливость:
Нет, дружище, все предельно проще.
Просто повезло
(Олег Дозморов, Екатеринбург — Лондон).
И все же появляется нечто новое: свидетельство об изменении страшного мира, в котором возможна Буча и Мариуполь, но возможно и сопротивление. О простых людях, приходящих на помощь беженцам, о волонтерах («Красная шапочка» Марины Гершенович, Новосибирск – Дюссельдорф; Аля Хайтлина, Ирина Юрчук), о тех, своих, людей РФ, кто не поддается общему безумию, и о героях нового времени – бойцах, пареньке-баристе, который готовит и разносит еду под обстрелами («Что я думал о нем до войны» Дмитрий Близнюк, «…И тогда я понял, как сердце сжигает месть» Михаил Юдовский). Появляется маленькая надежда, хотя бы потому, что жизнь продолжается сейчас и продолжится.
После войны
сделаю себе тату на руке
с его именем
(Дмитрий Близнюк).
И появляется смысл в этих свидетельствах, в самом бытовании поэтов, в сборниках этих стихотворений, больше похожих на крики боли. В сборниках, которые, скорее всего, еще долго не будут читать после того, как все пройдет, чтоб не погружаться снова в реку отчаяния первых дней – и дальше. Но
Всё мы увидим, запомним,
Всё сохраним для живых —
С флейточкой-скрипочкой тёмно,
Но ведь темнее без них
(Tony Dubinine/Алан Кристиан)
Тикки Шельен
Тикки Шельен - творческий псевдоним музыканта, поэта, прозаика Марины Богдановой. Родилась в Санкт-Петербурге, жила в Москве. Наиболее известный музыкальный проект - группа «Башня Rowan» (1995-2010). Неоднократно выступала на фестивале "Зиланткон" и других ролевых конвентах. В настоящий момент живёт в Варне, Болгария.