341 Views
Что это напоминает нам, и как мы это называем
Все эти огромные амбары на окраинах,
доски пропитаны черным креозотом, тонут в пырее.
Они выглядят так прекрасно заброшенными, хотя их используют.
Ты говоришь, что они похожи на баржи после того, как море
высохло, я говорю, что они похожи на пиратские корабли,
я думаю о той прогулке в долине, во время которой
Джей спросила: ‘Ты не веришь в Бога?’. А я ответила:
‘Нет. Я верю в то, что все мы связаны
с природой, друг с другом, со Вселенной’.
А она сказала: ‘Да, Бог’. И так мы стояли там,
грубые животные среди белых дубов, испанского мха
и паутинок, обсидиановые осколки заполняли наши карманы,
дятел суетился, но я отказывалась называть это суетой.
Так что вместо этого мы смотрели вверх на непокорное небо,
облака принимали форму простых животных, названия которых мы знали,
хотя нам было известно, что это – просто облака, –
плывущие в беспорядке, невероятные, наши.
Жена
Это слово по-прежнему меня беспокоит,
это короткий ясный взрыв, звучащий, как жизнь.
За ужином вчера вечером мои одинокие подруги
сказали осуждающе: ‘Это не одобрила его жена’
о предстоящей поездке друга.
Они закатывали глаза и качали
маленькими юными головками. Жена – почему это
звучит как название профессии? ‘Мне нужна жена, –
написала известная феминистка, – жена, которая будет
стирать мою одежду, гладить, чинить, покупать новую,
если нужно’. Это слово с легкость можно заменить
словом ‘служанка’. Жена работает, заботится,
утешает, превозносит, подчиняется. Домохозяйка,
скандалистка, плохая жена, хорошая жена,
слово, обознпачающее женщину, которая утром
долго смотрит в одну точку, не в силах даже заварить чай
иногда, из чайника идет пар,
шумит, как свисток паровоза, это она плачет
по утрам, это она вырывает яму
в земле и не может перестать горевать,
это она хочет любить тебя, но часто
у нее не получается толком даже это, это она
не хочет, чтобы ее умаляло
то, насколько она хочет быть твоей.
В договоре сказано: “Мы хотим, чтобы разговор был двуязычным”
Когда придешь, принеси свою черноту,
это точно понравится
спонсорам. Проверь ящик –
мы подали заявку на грант.
У тебя есть стихи, обращенные
к трудным подросткам? Двуязычные – лучше всего.
Можешь прийти на обед
с патронами и прихлебывать Patron?
Можешь рассказать нам истории, которые
вызовут у нас чувство дискомфорта, но не чувство причастности?
Не читай нам рассказы,
в которых ты точно такая же, как мы. Родилась в зеленой усадьбе
с огородом, не рассказывай нам, как ты собирала
помидоры и ела их в болоте,
наблюдая за тем, как стервятники подбирали кости
других птиц на дороге. Расскажи нам о том,
как твой отец воровал колпаки ступицы,
когда коллега сказал, что такие, как он,
только на это и способны. Расскажи нам,
как он пришел на встречу в пончо
и пытался продать клиенту эти
колпаки ступицы обратно. Не упоминай о том, что твой отец
был учителем, говорил по-английски, любил
варить пиво, любил бейсбол, расскажи нам
еще раз о пончо, о колпаках ступицы,
как он воровал их, как он делал то,
что, как пытается доказать, он не делал.
Конец лета после панической атаки
Я не могу выбраться из-под давления листьев,
лезвия лепестков царапают окно,
словно непрошенный взгляд мужчины позади
(они хотят благословлять, благословлять и таиться).
Что, если я хочу пуститься во все тяжкие вместо этого?
Склонить голову перед безумием, которое – я. Жужжание
соседской газонокосилки, красный флажок почтового ящика
поднимается, собака лает за три дома от нас,
вот так и проходит день. Жук на обшивке стены,
сухая ветка ломается, но никак не сломается, камни
морские рядом с камнями речными,
неотвеченные сообщения – как призраки в горле,
сирена воет над городом, повторяя,
что аварии здесь нет, повторяя,
что эта громкая тишина – пространство, где ты живешь.
Свора
После рождения бомб вилок и страха
неистовое ядерное оружие спустили с привязи,
брызги пуль полетели в толпу людей, держащихся за руки,
жестокое небо раскрывается в аспидном чреве,
которое поглощает только невыразимое в каждом из нас, что
осталось? Даже река, таящаяся нигде, отравлена,
кислотно-оранжевая от угольной пыли. Как ты можешь
не бояться человечества, как ты можешь вылизывать бухту
до самого дна, вдыхать мертвую воду
легкими, словно яд? Читатель, я хочу
сказать: ‘Не умирай’. Даже если серебристые рыбы
друг за другом будут всплывать брюхом вверх, и сельские грузила
будут падать в шипящее жерло ненависти, разве не останется что-то,
что будет петь? Правда такова: я не знаю.
Но иногда могу поклясться, что слышу – рана затягивается,
словно ржавая дверь гаража, и я снова могу шевелить
своими живыми конечностями в мире без слишком большой
боли, могу восхищаться тем, как собака бежит прямо
за пикапами, голову сломя,
по дороге, потому что думает, что их любит,
потому что уверена без сомнений – громкие
ревущие предметы будут любить ее в ответ, ее маленькое мягкое ‘я’,
живущее жаждой поделиться своим чертовым энтузиазмом,
а потом я дергаю за поводок, потому что
хочу, чтобы она жила всегда. ‘Не умирай, – говорю я,
и мы решаем пройти еще немного дальше, скворцы
высоко в лихорадке над нами, зима собирается положить
ее холодное тело на этот клочок земли.
Наверное, мы всегда несемся к тому,
что нас уничтожит, моля о любви
у поспешного бега времени, так что, возможно,
подобно собаке, покорно сидящей у моих ног, мы можем идти вместе
спокойно, по крайней мере, пока не появится новый грузовик.
Ольга Брагина
Поэт, прозаик, переводчик, критик. Родилась в 1982 году в Киеве. Окончила факультет переводчиков Киевского национального лингвистического университета. Автор книг «Аппликации» ("Лира", 2011), «Неймдроппинг» ("Лира", 2012), «Фоновый свет» ("Каяла", 2018), "Речь похожа на карманный фонарик" (Поэтическая серия "Тонкие линии", 2020), "Призмы плеромы" (UGAR, 2021, проза), "Пелікани" ("Каяла", 2021, роман). Стихи и проза переводились на английский, немецкий, польский, чешский, испанский, шведский, норвежский, румынский, турецкий, арабский, итальянский, словацкий, македонский, болгарский, греческий, беларусский, литовский и латышский языки, иврит, язык малаялам.