541 Views
1.
Внезапно справа бабахнуло. Резкий звук, пожирающий окружающее пространство. Потом накрыла взрывная волна – оглушающий поток воздуха сбил Ершакова с ног. Темно-зеленый рюкзак отлетел куда-то в сторону. Волосы сделались липкими. Он приподнялся, прикоснулся к голове, посмотрел на окровавленную ладонь.
У входа во двор пятиэтажки валялся разорванный на две части мужчина. Его внутренности разметало по асфальту, засыпанному осколками выбитых стекол. Вокруг лежали или пытались встать контуженные милиционеры. Один из них, без фуражки, сидел на газоне, уставившись выпученными глазами на Ершакова. Другой полз к покрывшейся пылью детской площадке, волоча автомат.
«Почему так тихо?», — подумал Ершаков. И в следующую секунду его черепная коробка наполнилась пронзительным гудом. Он запомнил этот писк с детства, когда включал телевизор, а там ничего не было, кроме черно-белой сетки и противного непрерывного механического стона.
Поморщившись, Ершаков оглянулся на примыкающие ко двору частные дома. Из переулка, образованного заборами и палисадниками, бежали несколько омоновцев. За их спинами промелькнул БТР, хреначивший в глубь сектора из главного калибра. Где-то там располагался коттедж, который силовики осаждали с утра. Ершаков проехал на такси половину Махачкалы, чтобы успеть на место событий, недалеко от проспекта Акушинского. К тому моменту трое боевиков попытались прорваться. Они успели убить двоих ментов, но затем сами угодили под перекрестный огонь. Еще трое подпольщиков продолжали отстреливаться. Ершакова дальше оцепления, разумеется, не пустили. А через десять минут во двор забежал смертник.
2.
Башка гудела еще пару-тройку дней. Периодически одолевали слабость и тошнота. «Знатно приложило», — констатировал Ершаков. Затем ложился на кровать и пялился на потолок, словно капитан Уиллард в Apocalypse Now. Не хватало только люстры-вентилятора.
Впервые он увидел этот фильм, когда был студентом. Заставка картины поразила его. Заливаемые напалмом джунгли под композицию The End группы The Doors. И дальше, по мере развития сюжета, бездна, изображенная режиссером Френсисом Копполой, затягивала все глубже, не оставляя ни единого шанса.
«Махачкала… Чёрт», — говорил он, выползая на улицу под моросящий осенний дождь и раскатистый рокот прибоя. Ощущая себя Овидием, сосланным в Томы, колонию на побережье Черного моря. Затарившись в продуктовом, останавливался в прибрежном сквере. Рюкзак с провизией оттягивал плечо, дома ждала заветная початая бутылка кизлярки или дербентского коньяка. Работа не волк, в горы не убежит. Потому он никуда не торопился, глубоко вдыхая холодный воздух. Тощий неприкаянный фрилансер на южной промозглой окраине империи.
3.
По всему Дербенту простирался вечерний свет. Проспект Агасиева погрузился в темно-синие тона. Сумеречная пелена прерывалась лишь ярко-желтыми тонкими огнями уличных фонарей. Жилые дома, кафешки, рестораны, припаркованные легковушки обволакивала фиолетовая вата. Этот космический ковер тянулся, с одной стороны, до черного парка перед зданием мэрии, с другой – до серого пляжа, принимающего гулкие волны Каспия.
Посреди проспекта, у 12-этажки, переливались красно-голубым милицейские машины. Тут же кучковались бойцы ОМОНа и СОБРа, мельтешили вооруженные до зубов вэвэшники. То и дело откуда-то сверху доносились одиночные выстрелы. Силовики задирали головы, несколько секунд глазели, а затем продолжали прерванные разговоры.
Из обрывков диалогов Ершаков понял, что в квартире на последнем этаже засел боевик – 26-летний сын главы уголовного розыска городского УМВД. Время от времени молодой человек выбегал на балкон, кричал «Аллаху акбар», стрелял из автомата вниз и убегал обратно. При такой тактике грохнуть его не составляло труда. Но, видимо, высокопоставленный папаша надеялся на благоразумие отпрыска.
Ершаков начал подмерзать. Ехать обратно в Махачкалу смысла не было. Торчать всю ночь возле оцепления – тоже. В конце концов, он поперся в ближайшую гостиницу, расположенную в двух кварталах. Вскипятил в номере чайник и уселся с кружкой у окна с видом на едва различимую во тьме крепостную стену Дербента. Пробовал работать, но вскоре вырубился.
Проснулся рано. Неподалеку работал пулемет. Быстро оделся, метнулся в пустой коридор, у стойки регистрации бросил сонной сотруднице ключи от номера и выскочил на улицу. В лицо ударило приморской рассветной стужей. На Агасиева, возле высотки, было громко. Немногочисленные вэвэшники и менты прятались за БТРами и заборами. Балкон, куда еще вчера вечером выходил сын начальника угрозыска с «калашом» наперевес, затянуло облаком бетонной пыли. Потом в квартире что-то грохнуло и воцарилась тишина.
— Пиздец котенку, — вырвалось у Ершакова.
4.
Всего их было четверо – мать, отец, Ершаков и его младшая сестра. Жили они на северной окраине Свердловска. В коммуналке на улице Фестивальной. Четырехэтажный дом в стиле сталинского ампира стоял у входа на стадион «Уралмаш». Летом Ершаков вместе с отцом и сестрой ходил туда глазеть на огромные зрительские трибуны, играть в городки. Дальше, за стадионом, высились сосны и среди них – громада Белой башни, в прошлом – водонапорной, а тогда – бесхозной. В 2010-х там появится музей. Согласно семейной легенде, однажды бабушка с маленьким Ершаковым на руках сидела в этих соснах на скамейке. Внезапно из расположенного за трамвайной линией лесопарка выбежал здоровенный лось, перепрыгнул через них, едва не размозжив им головы копытами, и умчался в сторону бульвара Культуры. Сам Ершаков этого, разумеется, не помнил. Ему рассказали потом, когда вырос. Но жизнь в условиях опасности, по большому счету, с тех пор не покидала его.
Отец редко появлялся дома. Он работал в две смены на «Уралмашзаводе», а в третью, ночную, шел возводить многоэтажку по программе МЖК. Молодежный жилой комплекс – так расшифровывалась эта аббревиатура. После завершения строительства их семья получила там квартиру, а отец напился и стал неадекватен. Официально квартиру дали бесплатно. Но в реальности цена была огромной.
Обретение собственного жилья совпало с началом 1990-х. Завод просел, десятки тысяч рабочих уволили. Из них кто-то спился и отправился на Северное кладбище или в дурку, стоявшую около, на улице Калинина. Кто-то двинул на рынок торговать китайским барахлом. Кто-то подался в бандиты, в ОПС «Уралмаш». А кто-то в ментовку. Отец Ершакова оказался среди последних. Закончив школу милиции, он устроился в Орджонкидзевское РОВД. Это была передовая войны с «уралмашевскими» и всю вторую половину детства Ершаков наблюдал автомат Калашникова, прислоненный к стене в углу коридора.
Но эта война, подобно любой иной, съедала все вокруг. Жившие в их доме, в их МЖК, бизнес-партнеры «заказывали» друг друга. Прочие разорялись, теряли близких, вешались или стрелялись. Пожрала война и отца. Он принялся пить, проваливаясь в бездны безумия. Глиняное распятие, висевшее над зеркалом напротив входной двери, сорвалось и с грохотом разлетелось на мелкие кусочки.
В конце концов, отец ушел. Сперва иногда появлялся – поддатый, с подарками. Затем превратился в невидимку. Ершаков знал, что он уволился из милиции, пытался продавать пылесосы и еще какую-то ерунду, устроившись, в итоге, в агентство недвижимости.
Встретились в начале 2000-х. Сестра Ершакова случайно попала под машину. Отец услышал и, благодаря своим связям, сделал так, чтобы ее поместили в неплохую больницу в центре Екатеринбурга. Там и пересеклись. Отец его даже не узнал. «Дим, ты что ли?» — удивленно спросил он на 10-й или 15-й минуте разговора Ершакова с младшей. С тех пор стали понемногу общаться. Виделись пару-тройку раз. На день рождения отец присылал ему поздравительные СМС-ки.
Паренек, засевший в дербентской квартире на Агасиева, и его старший, судя по всему, оказались разными людьми, вынужденными существовать совместно. У Ершакова была иная ситуация. Отсутствие отца являлось лишь внешним фактором, который стоило учитывать, но не более. Когда он вновь увидел родителя и убедился, что точек соприкосновения у них, по сути дела, нет, то просто проследовал мимо. Автоматически отвечая «спасибо» на падающие раз в год дежурные поздравления.
5.
— Ну, и что вы теперь делать будете? – спросил Ершаков главу аула. Они сидели в сельской администрации, в маленьком кабинете. У стены, возле окна, громоздился старый лакированный сервант, в котором пылились какие-то папки.
— Разговаривать пойду, — хрипло ответил облокотившийся на стол угрюмый седовласый мужчина в черной скрипучей кожаной куртке, под которой виднелся коричневый свитер.
— Думаете, разрешат?
— Думаю, да.
Ершаков приехал сюда утром. В селе, примыкающем с востока к городку Кизилюрт, лежащему на трассе между Хасом и Махой, ввели режим КТО. В одном из домиков засекли и окружили троих боевиков – кизилюртовского амира, какого-то рядового душмана и брата руководителя администрации. При других обстоятельствах их бы просто замочили, разобрав на детали вместе с постройкой. Но не теперь. В помещении вместе с моджахедами находился двухлетний племянник главы. Брат – взрослый человек. Шайтан с ним, он сделал свой выбор. Но любимого племяша глава оставить не мог.
Дверь приоткрылась. В кабинет заглянул военный в балаклаве и камуфляже, без знаков различия.
— Пойдемте, — сказал он главе и скрылся в коридоре.
Глава тяжело поднялся и двинулся на выход. Ершаков последовал за ним. Во дворе их обдало осенним холодом.
— Пожелайте мне удачи, — произнес глава, залезая в темно-зеленый УАЗ.
— Удачи, — кивнул Ершаков. УАЗ газанул и выехал со двора, а он, не торопясь, пошагал вслед за машиной к оцеплению.
Ближе его, как всегда, не пустили. Пришлось околачиваться в переулках неподалеку, расспрашивая сельчан о жизни. Спустя час появился глава. Запыхаясь, мужчина нес на руках закутанного в белый пуховик мальчонку. Тут же подбежали женщины. Видимо, родственницы. Отдав им ребенка, глава принялся что-то бурно объяснять безликим людям в камуфляже. Судя по всему, те сперва отказывались, но затем согласились. «Ё-моё, остальных, что ли, хочет уговорить…», — пронеслось в голове у Ершакова. Глава еще какое-то время жестикулировал, а потом скрылся за углом и Ершаков его уже не видел. «Плохая затея, ой, плохая».
Сперва было тихо. Затем внезапно прозвучала автоматная очередь. Еще и еще. Глава не возвращался. Военные и менты забегали. Где-то сбоку послышался металлический рев БТРа, выезжающего на линию огня. Ершаков отступил за дерево, росшее на обочине, прислонился к нему спиной и на мгновение закрыл глаза.
6.
Счет самостоятельным путешествиям открылся, когда ему было примерно как племяннику главы. Отец пропадал на работе, а они с мамой и сестрой собрались к бабушке. На дворе хлюпала ранняя весна. Мама с коляской и ключами провозилась, запирая входную дверь, а Ершаков, не дожидаясь ее, спустился на улицу. Решение созрело быстро.
Дорогу он помнил. Оперативно просеменил со двора мимо сидевших на лавочке старушек, оставил позади соседние дома, небольшой квадратный скверик и вырулил к огромному перекрестку – Кировградской и 40-летия Октября. На противоположной стороне торчали зеленые деревянные двухэтажные бараки. А наискосок разлеглась, казавшаяся маленькому Ершакову гигантской, уралмашевская барахолка. Позже ее перенесут в другое место – на угол Победы и Бакинских комиссаров, а на образовавшемся пустыре возведут жилой комплекс.
Каким-то чудом он перешел обе дороги, но у барахолки его остановила женщина с девочкой. Девочка, одного с ним возраста, молчала, а женщина принялась задавать вопросы. Ершаков не хотел отвечать и просто закрыл глаза. Он так и стоял, — с закрытыми глазами, — пока мама, уговорившая соседку присмотреть за младшей, в ужасе носившаяся по району, не заметила своего ребенка. С тех пор Ершаков себе не изменял – бросался в интересные ему авантюры, а на то, что мешало или могло помешать, закрывал глаза.
Спустя 13 лет, зимой, он придумал новое приключение. Захотел на лыжах обойти пригородное озеро Шувакиш. Водоем располагался на северо-западной окраине Екатеринбурга, за лесопарком Победы (да и сейчас никуда не делся). К тому времени половина озера заросла камышом, превратившись в болото, но в декабре это роли не играло.
Лыжи Ершаков взял в аренду за символическую цену на небольшой спортивной базе, стоявшей у входа в парк. Зимой у них здесь проводили уроки физкультуры. Лыжня виляла по знакомой местности – через сосновую рощу и гаражи, затем свое забирал ельник, за ельником светлело заснеженное футбольное поле, потом рябил березняк и тянулась железная дорога. За железкой местность как бы понижалась и, скатившись, Ершаков затормозил на полянке. Дальше начинались пожухлые коричневые камыши, за ними простиралась ледяная, продуваемая ветрами, пустыня Шувакиша.
Ершаков поежился, но отступать было поздно. Он свернул направо и двинулся по берегу, покрытому редким голым кустарником. Чуть позже выехал на тропинку, она вывела к железнодорожным путям. К тому времени понял, что заблудился. Дурацкая гордость не позволяла вернуться и Ершаков поплелся вдоль жд. В какой-то момент упал, лыжи треснули. Доломал их, но не бросил, потащил на себе. Иногда спотыкался, ныряя в снег. Вставать не хотелось. Еще бы. Так хорошо и прохладно. Усилием воли поднимался и ковылял вперед, вспоминая рассказы одноклассников о потерявшемся в этих краях невесть когда мальчике, которого съела рысь.
Наконец, по курсу стали вырисовываться постройки – склады и частные дома. Ершаков добрался до поворота и уперся в автобусную остановку. Оглядевшись, узнал северный пригород Екатеринбурга Верхнюю Пышму – минувшим летом они с дедом были здесь, ходили в поход. Облегченно вздохнув, рухнул на скамейку.
Денег на проезд, разумеется, не взял. В автобусе пожилая толстая кондукторша, глядя сквозь него, продрогшего и обессилевшего, процедила:
— Не платишь, значит – на выход.
Высадили на трассе, на краю белого поля. Еле-еле дотащился до следующей остановки. Из второго автобуса уже не высаживали. Пожалели. Как позже выяснилось, мама к тому времени поставила на уши всю лыжную базу.
— На ту сторону Шувакиша у нас даже профессионалы не суются, — удивился начальник объекта, — Будем отправлять поисковую группу на снегоходах.
Но отправлять не пришлось. Ершаков позвонил с домашнего.
7.
«Холодно… Задолбал этот холод», — думал Ершаков, меряя шагами миниатюрный сквер, приютившийся между проезжей частью и старыми домами частного сектора, сохранившегося в районе Петровского маяка, но ближе к морю.
Небо по-осеннему было затянуто тучами. Местные обитатели благоразумно попрятались. Впереди маячило вечное оцепление – милиционеры переговаривались, кучкуясь. Они точно также мерзли и прохаживались из стороны в сторону. Периодически доносились звуки выстрелов. Там, вверх по улице, вэвэшники и спецназ ФСБ блокировали трехэтажный коттедж, в котором держались десять боевиков махачкалинского джамаата, убившие на днях начальника отдела по борьбе с экстремизмом окружного ГУ МВД.
«Умудрились же, — продолжал размышлять Ершаков, — Это не какой-нибудь рядовой эшник или глава районного ЦПЭ». Он сделал еще один круг по скверу и остановился, прислушиваясь. Пулеметная и автоматная трескотня явно нарастала. Оцепление пропало – милиционеры разбежались по обочинам, укрывшись за деревьями и заборами. Ершаков последовал их примеру, отойдя за угол домика.
Внезапно на линии огня милиционеров показались трое мужчин. Они бежали по улице друг за другом, периодически оглядываясь. Первый, одетый в синий спортивный костюм, сжимал в руках ментобойку – укороченный АК-47. На его товарище, державшем такой же «ствол», топорщилась серая куртка, зачем-то перетянутая черным ремнем, а на голове красовалась криво надетая темно-зеленая шапка с маленьким помпоном. Третий, в старой потертой джинсовке, то и дело целил из пистолета куда-то назад.
«Ни хрена себе. Прорвались, что ли», — предположил Ершаков. Он прижался к студеной шершавой стене, взглядом вперившись в эти фигурки. Спустя секунду загрохотало – начали шмалять силовики, залегшие по краю улицы. Дядька в спортивке прямо на бегу сунулся в асфальт. Следующий, который в куртке и смешной шапке, успел метнуться к бордюру и завалился на газон. Джинсовый резко затормозил, как-то растерянно, по-детски, попятился и получил пулю в голову.
8.
В школе его били. В двух последних классах. В учебном заведении имелась своя группировка. Действовали по классике – мелкие цеплялись к жертве. За ними подваливали здоровяки. На заклание выбирали, как правило, ребят неспортивного вида. Ершаков был из таких – длинный, худой, вихрастый. На физкультуре тройки ему ставили из жалости.
Причиной стала какая-то незначительная перепалка с одним из мелких возле раздевалки. Тот сразу нажаловался и спокойная жизнь для Ершакова закончилась. Учились они во вторую смену. Банда оккупировала школьное крыльцо. Что делать? Он стал опаздывать на уроки. После уроков покидал здание быстрее всех. Зато перемены превратились в настоящий ад. Беспредельщики ловили его в коридорах, в столовой, в туалете. Приходили прямо в класс и унижали при всех. Он старался отбиваться, но куда там против пяти или семи.
— Скажи «Я – лох», «Я – чмо»! Скажи! – орали ему в лицо прыщавые пацаны с городской окраины, любившие в свободное время прибухнуть или курнуть дури, а на школьной дискотеке – избить кого-нибудь из учителей. Ершаков, когда отмахиваться уже не было сил, согнувшись, закрывал голову кулаками и молчал. Молчал.
Он так и не произнес требуемого. За все два года с перерывами на каникулы и выходные. Одноклассники предпочитали не вмешиваться, чтобы внимание нападающих не переключилось на них. Педагоги просто сочувственно смотрели, помня об историке, которому эти «дети» сломали руку.
Как-то раз Ершаков задержался. То ли репетировали что-то для выпускного, то ли нужно было на дополнительные занятия в рамках подготовки к экзаменам. Все уже разошлись, уборщица домывала полы. Он шлепал к раздевалке и вдруг замедлил шаги. На скамье у стены сидел кое-кто из обидчиков. Самый крупный. Он тоже заметил Ершакова и следил за ним, не отводя глаз. Поравнявшись с толстяком, Ершаков остановился и посмотрел в упор. Тот продолжал сидеть, но при этом сжался, словно ожидая удара. Его взгляд представлял смесь ужаса и надежды. Взгляд испугавшегося ребенка.
Ершаков опять ничего не сказал и просто пошел дальше.
9.
Грязь под ногами чавкала и хлюпала. Ершаков, выйдя на автобусной остановке на окраине Каспийска, тащился по обочине грунтовки к морскому берегу, где стояли в ряд несколько трехэтажных кирпичных особняков. Над крайним поднимался столб жирного черного дыма – горел чердак. Поодаль стояли БТРы, с резким треском лупившие по окнам коттеджа. Периодически из-за «брони» выбегали гранатометчики или огнеметчики, делали залп и убегали обратно. За БТРами, еще дальше, громоздились камуфлированные бронированные грузовики, возле которых курили и беседовали автоматчики без нашивок и звездочек.
Ершаков, мучимый одышкой, завис, потом обернулся, заметил валявшееся в стороне бревно и уселся на него. В доме держались порядка десяти боевиков. Их блокировали с утра. На такую крупную спецуху он не мог не поехать. Периодически в окнах особняка мелькало пламя. Это означало, что кто-то из моджахедов умудрялся добраться до проема и выпустить короткую очередь в ответ. Как правило, пули летели куда-то в молоко. На тщательное прицеливание у абреков, — тех, кто пока оставался жив, — не было времени.
Минут через двадцать он пожалел, что не прихватил термос или фляжку. Глоток горячего чая или кизлярки – самое то, когда торчишь на холоде в ожидании завершения штурма. Сколько там еще будут рубиться? Да хоть до вечера! Ершаков зевнул и закрыл глаза. Ему представились рюмка абрикосовой водки, свежий мягкий лаваш и тушеная баранина с овощами. «Красота», — подумал Ершаков.
Внезапно по бревну ударили. Шальная пуля, вырвав щепку, ушла в глубь, образовав маленькое отверстие.
— Вот дерьмо, — сказал он самому себе. Кряхтя, поднялся и побрел обратно к остановке, пытаясь вспомнить, есть рядом закусочная или нет.
10.
Поступать Ершаков решил на журфак. На тот момент других вариантов не имелось. Везде в списке вступительных экзаменов значился иностранный язык и только на журфаке его не было. Впрочем, на всякий случай, для подстраховки, он подал документы еще и на философский. Тем более, как у победителя многочисленных олимпиад по истории, за ним в тот год числилась льгота – он мог не сдавать этот предмет при поступлении, «отлично» рисовали автоматом. А поскольку историю принимали и на журналистике, и на философском, Ершаков не особо беспокоился. Отдал справку о льготе сразу на оба факультета. Что не противоречило правилам. По крайней мере, ему так казалось.
На философском Ершакову историю по справке зачли без проблем. Но когда он явился в приемную комиссию, дабы повторить процедуру в день сдачи на журфаке, ответственная сотрудница удивилась:
— Погодите. Вы же на философском льготу уже использовали…
— Да.
— А дважды использовать нельзя.
— В смысле? – изумился Ершаков.
— В прямом! Ишь ты, хитрый какой! – произнесла сотрудница, разрывая копию его справки и отправляя ее в мусорное ведро.
— И что теперь делать? – спросил он, уставившись на разорванный документ.
— Понятия не имею!
— Сука! Вот дерьмо! – произнес Ершаков, выйдя в коридор. Разумеется, к экзамену он не готовился, рассчитывая на льготу.
Историю поступающие на журналистику сдавали в соседнем здании, соединенном с основным корпусом переходом. Когда он заявился, по коридору слонялись последние три или четыре абитуриента. Судя по нерешительным взглядам, переживали. Ершаков был злой и ему было наплевать. В маленькой аудитории экзамен принимал какой-то бородатый мужик в очках и клетчатой рубашке. Билет оказался хорошим: «Внешняя политика России при Петре 1» и «Реформы Столыпина».
Про реформы Столыпина им очень подробно совсем недавно, в конце 11-го класса, рассказывала школьная учительница истории. А с внешней политикой Петра у Ершакова сложилось еще лучше – в багажнике памяти лежал на совесть написанный реферат про Азовские походы и Северную войну. Рейды Шереметева на нижний Днепр, сражение при Нарве, штурм Дерпта, штурм Нотебурга, битва при Гемауэртгофе… Вот это всё.
Быстренько набросав ответы, он принялся рассматривать летний пейзаж за окном.
— Готовы? – поинтересовался бородач.
— Да, — отозвался Ершаков, решив не отказывать себе в удовольствии.
— Что там у нас? – уточнил принимающий.
— Внешняя политика России при Петре 1, — прочитал Ершаков, — Ну, надо сказать, в начале правления Петра Московское царство определило для себя две точки приложения усилий. Это юг, а именно – устье Дона и азовское побережье. И запад, а конкретно – Прибалтика. Причем, юг превалировал. Знаете, он словно завораживал. Вспомним, хотя бы, Крымские походы, предпринятые при сестре Петра Софье, которую он позже отстранил от власти. Отстранил… и продолжил тот же самый вектор, немного скорректировав его. Во времена Софьи русские рати ходили прямо на Крым, мимо Днепра, упираясь в Перекоп. А Петр взял восточнее – на Азов…
— Достаточно, — изрек вылупившийся на него бородач, — Давайте следующий.
Впечатление удалось произвести, а потому на реформы Столыпина ушло пару минут.
Ему поставили «отлично».
11.
Осенние погоды держались, на удивление, хорошие. Ершаков слонялся по брезентовым улицам палаточного лагеря мотострелков, лежащего около Буйнакска. На учения идти не хотелось. Ему нравилось наблюдать за бытовой жизнью военного стойбища, понемногу заливаемого вечерним лиловым светом. Накануне позвонили из Москвы и сказали, что выбили для него аккредитацию на маневры. Утром он быстренько собрался, добрался до автовокзала, доехал до городка, пришел в часть, а потом в УАЗике с двумя сотрудниками пресс-службы округа выдвинулся на полигон.
На подъезде он с удивлением обратил внимание – перед КПП не было даже бетонных блоков для защиты от заминированных машин смертников. Обычный шлагбаум, проверка документов, стоянка темно-зеленых «Уралов» и почти сразу – палатки. «Интересная диспозиция», — подумалось ему. Весь день он провел на стрельбище, общаясь с офицерами и солдатами, а теперь, ближе к сумеркам, должен был вернуться с пресс-службистами в Буйнакск.
Вновь оказавшись около КПП, Ершаков увидел направлявшийся к лагерю со стороны города грузовичок, почему-то не снижавший скорости. «Экстремал», — решил он. Стоявшие на посту рядовые завороженно наблюдали за автомобилем, а тот, не притормаживая, снес шлагбаум и устремился вглубь полигона. Немного не доезжая до палаток, грузовичок врезался в армейский «ГАЗ», выскочивший откуда-то сбоку.
— Блядь, — произнес Ершаков.
В следующую секунду обе машины превратились в огненный шар. Раздался мощный грохот. Горячая волна, переворачивающая «Уралы» и сметающая палатки, подхватила Ерашкова и метнула на землю. Он больно ударился головой и провалился во тьму.
Ноябрь-декабрь 2022.
Денис Колчин
Родился в 1984 г. в Свердловске. Окончил факультет журналистики Уральского государственного университета им. А. М. Горького. Публиковался в журналах «Урал», «Новая Юность», «День и ночь», «Знамя», «Звезда», «Октябрь» и др. В качестве военного корреспондента работал на Украине (2014), Северном Кавказе (2015–2019), в Нагорном Карабахе (2020). Автор книг: «Подготовительный курс» (стихи, 2017); «Кинжалы и гранатометы. История войны на Северном Кавказе. 18–19 вв.»; «Фронтир» (изд. «Кабинетный ученый», 2021). Живёт в Екатеринбурге.