1065 Views
* * *
Опять ты с розаном в руке
И в сумасшедшем колпаке
С чужих портретов спрыгнуть хочешь,
Да не просунуть головы,
И эхом здешних стен хохочешь
Над картой действий боевых.
Вышло время и кончилось всамоделишно,
Дальше края глаз не поселишься,
Видишь, как они основательно,
Помолившись ядреной матери,
Траектории чертят в разрез уму —
Если не мне, так не доставайся ты никому! —
Не ходи меж них, не принимай обличий,
Тенью будь, а призраком неприлично.
Если долгая жизнь размягчает сердце,
То ведь и за гробом много всяческой чепухи,
Лабиринты склепов, бумажных цветов коммерция,
Виды снизу пробивают нас на хи-хи,
Чтобы плыть внизу, гробов-кораблей не надо,
А земля изнутри всегда прозрачна для взгляда,
И нельзя с тобой говорить серьезно,
И закат кладет на нас блики красные,
И кроваво-алые эти розаны
Расползутся лужами безобразными,
Потекут, на слои расколоты,
В космос, полный веселого холода.
* * *
На сожженной дороге, мой друг, как в пустой глазнице,
Что нам делать, мама — то же, что и всегда,
Если видишь птицу, то это совсем не птица,
Если дождь, то жгучие капли в нем не вода.
На сожженной дороге нам не потерять друг друга,
Не делить судьбы, оставшейся позади,
Это только сегмент, это часть обводного круга,
Сердце стало камнем, и трудно его нести.
Как мы выйдем отсюда, покроемся мхом ли, пылью,
Броневым железом, огнем, серебром луны,
Или просто увидим: мертвые нас забыли,
А живые живы, чужие им не нужны?
Даже если выйдем — не горбись так некрасиво,
Не скреби когтями, захлопни клыкастый рот,
На сожженной дороге луна, как горькая слива,
Как печальный миндаль: тот, кто его съест, умрет.
* * *
Мой знакомый художник, известный график,
Научился обманывать мозг ударом карандаша:
Электричество в целом движется не спеша,
Худо-бедно нейроны отвечают за внешний траффик,
Можно тронуть бумагу таким карандашным штрихом,
Что увидишь цветное на месте теней полусерых,
Слева розовый дым, справа сине-оранжевый дом,
Сверху зеленоватое небо упавшей портьерой.
Где придумал один, там подхватят другие, и вот
Хороводы сигналов терзают всклокоченный провод,
Вот симфония на двух аккордах, на ноте, без нот,
Вот из двух сковородок анфас Николая Второго,
Так и я — синий рот, красный глаз, из кармана рука,
Так и ты, по экрану чуть слышно бегущее слово,
Только скрип от шарманки, один поворот рычага,
И механика смерти в машинах к работе готова.
* * *
Дед Мороз распечатывает письмо —
Да что я им, киллер? — сердится, мнет конверт,
Скачут катушки с праздничною тесьмой,
Звонкие льдинки шепчутся в рукаве.
Жестяной корабль, поднят флаг на мачте!
Игрушечный вездеход на гусеничном ходу!
А они — но эта девочка, этот мальчик
Так хорошо вели себя в уходящем году,
И еще никогда не было столько писем
От граждан всех возрастов, от калеки до лекаря,
Никогда в него не верили так неистово
И так отчаянно, будто просить больше некого.
У самого горизонта холодное пламя
Серебристыми языками лижет небесный свод,
За полярным кругом старик в свой мешок кладет
Набор “Сделай сам своими руками”.
Мальчики, девочки, тети под макияжем,
Мельник и ворон, волки с окрестных гор,
Рыбы в реке, под лед ушедшие даже, —
Каждый из них получит этот набор.
Баба Леся получит дробовик и гранату —
Примерной старушкой была она много лет —
Шубу на непросвечиваемой прокладке
И на Кремлевскую Елку входной билет.
* * *
В памяти звуки видны и слышны,
Тени так резки,
Вечер стоит с той и с другой стороны
Шелковой занавески.
Столетье спустя тот же страшный запах мечты,
Улицы немы
По обе стороны от вехи или черты
Десятеричной системы.
Провинившимся перед небом не говорят “покайтесь”,
А входят с докладом: “В целом,
По нашим источникам, апокалипсис
Сильно переоценен”.
Так оно и есть, если разобраться:
На плантациях разума, земного и неземного,
Еженощно гибнет столько цивилизаций,
И никто не сказал ни слова,
Да и кто бы стал возражать, которая горстка
Барионов, коллективных в своем колхозе?
Без наблюдателя не работают паровозы,
Не зажигают звезды.
Сколько ночи? — ночь, и мы выпьем чаю,
Воскресенья не нужно и мертвые не нужны,
Мы не существуем, следовательно, не скучаем,
У шелковой занавески нет второй стороны.
* * *
Мы туда поехали с братьями,
Сыновьями такой-то матери,
Все, что надо, взяли из снаряжения.
Старший позвякивал грубым словом,
Как монетой об зуб, глуховато и скрежетно,
Второй по счету читал “Десятку” Смирнова,
Третий в лучах моей злости нежился,
Стонал до изнеможения,
Он у нас слегка извращенец, остальные побольше,
Младший любит такие штуки, как Ленин в Польше,
Только никогда не хватает крема.
Больная тема.
Мы туда поехали с братьями:
Мы на самом дне человечества,
Нам терять нечего,
Как елка этого года, обвешанные проклятьями,
Арматурой, мясными клочьями,
Мы сделаем это дело, и война кончится.
И вот мы пришли в самое средоточье
Затупившейся или раскрошенной зубной боли,
Взошли и молчим, как березоньки в чистом поле,
Что-то не сходится, что-то не получается,
Дух сомнения ухватил нас за яйца,
Не поймешь, что такое — бункер или не бункер,
Или подземный зверь неведомый броненосный,
Все неоднозначно, каждая деталь под вопросом,
Погружается в грунт или просто сжал булки.
Страх находит в сердце темные закоулки,
Сворачивается в печени, как космический глист,
Ест, растет и не выходит на свист.
Жалость точила нас и сомнения нарастали,
Вот младший и не выдержал, крыша у него держалась непрочно,
Высветил расходящийся книзу росчерк,
Выстрелил в самый фокус народного ожидания.
И с тех пор мы тут есть или нет, были тут или не были,
Нас до самой подошвы растрескала злость или жалость,
Плечи сдавлены небом, да и полно ли, точно ли, небом ли,
И война — то ли кончилась, то ли не начиналась.
* * *
Мой сурок не здесь и не со мной,
Где-то в прошлом веке заблудился.
Там с шарманкой представляет в лицах
Молодых наук расцвет хмельной.
Там в садах чудных и рукотворных
Плод, теперь приевшийся, созрел,
Как наивны, живы разговоры,
Как дрожит на темени прицел,
Будущее если и промажет
Между ребер или между строк.
Это только хуже, верь мне, даже
Будешь дольше мучиться, сурок.
Как сады рубили, вырубали,
Плачь не плачь, а истина проста:
Все деревья делая гробами,
Начинают с чистого листа.
Только возвращаться он не хочет,
Под прицелом пляшет на виду,
Ствол длинней, а тень его короче
И надменны яблони в цвету.
* * *
Пластмасса крепится к граниту,
С боков прозрачное стекло
Мутнеет, как глаза убитых:
Химера дышит тяжело.
Со скрипом разрастались кости,
Разинут зев, как вход в подъезд,
И, бородавкой на наросте,
На купола насажен крест.
А рядом к стенам жмутся люди,
Ведь не заметит — не сожрет,
На тротуаре, как на блюде,
Глядят, зажмурившись, вперед
И видят: в решето пробоин
На Землю лезет пустота,
Оркестр тугих снастей расстроен,
Кренятся утлые борта.
Химера не имеет пары,
Что будешь делать, человек?
Плывет, дыша железным паром,
Трещит и крошится ковчег.
Юлия Фридман
Родилась в Новосибирске в 1970 году, в последние годы жила в Москве. По образованию физик, с апреля 2022 года - в Реховоте.