473 Views
Стихи отказа
Нет – сильным мужчинам в одной рубашке
шагающим через
мою кухню страстно и тупо.
Нет – мне свернувшейся-как-котёнок вокруг
спящего ребёнка и соблазнительно
улыбающейся.
Нет – коротким юбкам, нет – длинным
вздохам; я не буду
глядеть, после того, как дочитаю стихи,
понял ли ты их.
Нет – уютным патио, передним дворам,
мои кошки
никогда не растолстеют. Никто
не налепит меня на футболку;
я могу никогда
не научиться пользоваться косметикой.
Не хочу сидеть
неподвижно в машине, когда кто-то другой
за рулём. Нет – кругам, по которым
ходишь. Нет – шахматному
линолеуму. Нет.
Нет – посудомойке (посудомоечная машина —
маловероятна). Нет – цветам,
милым ножкам, заунывным
поэмам о свадьбе. Ветер —
это как люди, и мои стихи —
море. Дети — как трава
на холмах, они пускают
корни. Или как лес.
Они не приходят и не уходят.
Нет — радуге. Только пеликаны,
неловко барахтающиеся в надежде
на ту самую
Большую Рыбу. Ты можешь спорить,
я не буду задумчивой, пусть оно проходит
подумаем позже, на что могло быть похоже.
Мои воспоминания проходят рядом.
И сейчас я не слишком уверена в том,
кто что кому сделал.
Что мы сделали не так.
Но я сожгла рукопись,
в которой встретила твои глаза и улыбку.
Окно
ты — мой хлеб,
и тонка, словно волос
дрожь в костях…
ты почти
океан
ты — не камень,
не льющийся звук
я уверена:
ты — без рук
эти птицы обратно летят
за оконным стеклом,
и разбита любовь,
и нельзя — о пустом
и не время,
чтобы пересеклись языки
(никогда здесь
не менялись пески)
и, мне кажется,
завтрашний день
тебя включит — носком сапога,
и ты будешь светить и светить
неустанно-подземно
всегда
Хронология
я любила тебя в октябре
когда ты прятался в волосах
и катался на своей тени
по углам дома
а в ноябре ты вторгся
заполнив воздух
поверх моей кровати с мечтами
кричащими о любой помощи
моему внутреннему слуху
в декабре я держала руки твои
единственный день; свет ослаб
всё вернулось
рассветом на шотландском взморье
тобой, певшим нам на берегу
сейчас январь, ты растворяешься
в своей половине
сокровищ его плаща; твоя тень на снегу,
ты ускользаешь ветром, кристальный воздух
несёт новые песни сквозь окна
наших грустных, высоких, милых квартир
Первый снег, Керонсон (Алану)
Этот дар, должно быть, дан миром
(дан мне тобой)
мягко снег
разливается в чаши пустот
на поверхности пруда,
подровняв длинные белые свечи —
те, что стоят на окне,
те, что будут гореть в сумраке, пока снег
наполняет нашу долину
этой пустотой
никто из друзей не поедет на юг
никто не приедет загорелым из Мексики,
с солнечных полей Калифорнии, не привезёт травы
все разбежались — или мертвы, или молчат,
или движутся к сумасшествию
от унылой яркости нашего тогдашнего мировоззрения
и этот твой дар —
белое молчание, заполняющее контуры моей жизни.
Этюды о свете
claritas:
солнце
поймано в росе
искрящаяся бесформенность
мы стоим снаружи
candor:
свет
хор нарастает,
заполняя контуры архитектуры
собор
дворец
театр
lumen:
свет
как рельеф, написанный сам собой
выше и выше, на лике
воды, необъяснимое
вечное движение
lux:
острие иглы
выходит
из ядра
Земли
тончайшие
пронизывающие лучи
*
Примечание переводчика. Названия четырёх частей — почти синонимы, вариации на тему блеска, света, сияния. Название может переводиться также как «Этюды о свете» — но заявленный вариант точнее.
Я — тень
Я — тень, пересекающая лёд
Я — нож, ржавеющий в воде
Я — грушевое дерево, укушенное морозом
Я придерживаю гору рукой
Мои ноги разбиты стеклом
Я иду по ветреному лесу в темноте
Я окутана золотым облаком
Я свищу сквозь зубы
Я теряю свою шляпу
Мои глаза — корм орлам, а моя челюсть
заперта серебряной проволокой
Я часто горела, и мои кости — суп
Я гигантская каменная статуя на скале
Я безумна как метель
Я выглядываю из сломанных посудных шкафов
City Lights, 1961
Иду туда в первый раз
тогда он был намного меньше
чем то, что толпилось внизу, полное поэзии
стеллажи с потрепанными журнальчиками у стены
эти шаткие белые столы, за которыми люди сидели и читали/писали
Везувий был похож на дополнительный офис
Прибытие снова через год, двое детей на буксире
Лоуренс дал мне огромную стопку своих публикаций.
«У меня есть книги, — сказал он, — как у других людей мыши».
И Северный пляж никогда не переставал быть загадочным
когда я переехала сюда в 1968 году.
Издательство на Filbert & Grant было Меккой
местом, чтобы встретиться с моими детьми, если мы расставались
во время одной из бесчисленных демонстраций
(хотя Лоуренс волнуясь, сказал мне, что я должна оставить их
от греха подальше дома) я думала они должны учиться
всему, чему бы мы ни учились —
Офис прямо на углу возле магазина с бисером
где я оказывалась ежедневно, пополняя запасы
Сколько ночей напролёт мы бродили по Магазину
скупая кучу новых стихов со всех уголков земли
затем отправлялись в ночной Tower Records, полный трансвеститов
и революционеров, за несколькими песнями
И врубись, City Lights всё ещё здесь, как какой-то старый маяк
хотя всё остальное ушло,
поэзия переехала наверх, издательство
всё там же, и толпы людей
треть моего возраста или младше, они всё еще роются в стеллажах,
ища голоса со всех сторон
земного шара
Звёздная Лилит
ибо есть другая Лилит, не созданная для земли
о которой говорят / что, когда её видят мужчины
она как пар / чума / какофония
уникальных колоколов / в напряжении и чужеродности, они бегут
за её бестелесной сущностью из этого мира
в следующий. Она, по сути, является архетипом
лисий огонь звезд
энергия клочка пустого пространства
космический болотный свет, который манит нас
из небесных сфер, в наш дом
чтобы вечно блуждать между квазарами
в противоречии со Звуком Гармоничных Кристаллов
храм-цветок бездны
лебедка
на которую намотана
эта надежда
за пределами всякой меры
Корабль-Который-Поворачивает-Под-Углом
Белая Лиса, Прыгающая Через Могилы
Песня для нерождённого ребёнка
Дорогой
когда ты прорвёшься
ты найдешь
здесь поэта —
не совсем то, что можно было бы выбрать.
я не обещаю
что ты никогда не будешь голодать
или что ты не будешь грустить
на этом выпотрошенном
сломанном
земном шаре
но я могу показать тебе
малыш
достаточно любить
чтобы разбить твоё сердце
навсегда
Упражнение любви
Джексону Аллену
Мой друг носит мой шарф на талии
Я даю ему лунные камни
Он дает мне ракушки и водоросли
Он приехал из далекого города, и я встретила его
Мы будем вместе сажать баклажаны и сельдерей
Он ткёт мне ткань
Многие принесли подарки
я использую для его удовольствия
шёлк и зеленые холмы
и цаплю цвета рассвета
Мой друг ходит мягко, как ткань ветра
Он освещает мои мечты
Он построил алтари у моей кровати
Я просыпаюсь от запаха его волос и не могу вспомнить
ни его имя, ни моё собственное.
Она — ветер
она — ветер, который ты никогда не оставишь позади
черная кошка, которую ты убил на пустыре, она —
запах летних сорняков, она — та, кто таится
в открытых детских шкафах, она кашляет в соседней комнате,
улюлюкая и свивая гнездо в твоих волосах
она — инкуб
лицом к окну
она
гарпия на твоей пожарной лестнице, мраморная фигурка
вырезанная на каминной полке.
Она — рог изобилия,
воющий в ночи, мёртвая хватка
от которой не оторваться, чёрные прозрачные глаза
как у безумных девушек, поющих хоралы в западне, она —
шипение ваших прощаний.
Чёрное зерно в зелёном нефрите, звук
молчаливого кото, она —
сгоревший гобелен
в твоём мозгу, огненный плащ
перьев несёт тебя
прочь с холмов,
когда ты сбегаешь
пылая
к чёрному морю
Песня Буддистского Нового года
Я видела тебя в зеленом бархате, с широкими рукавами
сидящим перед камином, наш дом
сделался каким-то более благостным, и ты сказал
«В твоих волосах звезды» — это была правда, которую я
принесла с собой
в это угрюмое и грязное место, которое мы должны сделать золотым
сделать драгоценным и мифическим, такова наша природа,
и это правда, что мы пришли сюда, я сказала тебе,
с других планет
где мы были богами, нас послали сюда,
для какой-то цели
золотая маска, которую я видела раньше, которая так красиво
сидела на твоем лице, не вернулась,
как и это лицо быка, которое ты приобрёл
среди северных народов, кочевников пустыни Гоби
Я больше не видела ни тех юрт, ни повозок
бесконечно медленно ползущих по бесконечно ветреным равнинам,
таких холодных, что каждая звезда на небе была разного цвета
само небо было запутанным светящимся гобеленом,
но я почти смогла увидеть планету, с которой мы прибыли
Я не могла вспомнить (тогда), какова была наша цель
но вспомнила имя Махакалы, на рассвете
лицом к лицу с Шивой, холодный свет
обнажил «мыслерожденные» миры в их простоте.
Я наблюдала, как они размножались, перетекали,
или, проще говоря, одно зеркало отражало другое.
затем зеркала разбились, тебя уже не было в поле зрения
не было смысла вглядываться в эту новую черноту
«мыслерожденные» миры разбежались, и разум отключился:
безумие или начало?
Колокольня
взвешивание проводится осенью
и просеивание
то, что нужно молотить
обмолачивается осенью
то, что должно быть собрано, взято
ветер не умирает осенью
Луна
бесконечно перемещается сквозь летящие облака
осенью море высокое
И золотой свет играет повсюду
сделать это сложнее,
чем идти своей дорогой.
все прощания осенью
там, где есть прощание
всегда осень
и солнце — хрустальный шар
на золотой подставке —
и ветер
не могу заставить ель кричать
достаточно громко
Poem of refusal
No strong men in shirtsleeves
striding thru
my kitchen: warm & obtuse.
No me curled-like-kitten around
a leeping child & smiling
seductively.
No short skirts, no long
breaths; I will not
glance sidelong after reading a poem
to see
if you understood it.
No cozy patios, front yards
my cats
will never be fat. No one
will put me on a T-shirt;
I may never
learn to put on my own make-up.
Don’ wanna sit
quiescent in the car while someonw else
drives. No circles to go
around in. No checkerboard
linoleum. No.
No dishwasher; washing machine
unlikely. No flowers,
good legs, plaintive
poems about marriage. Wind
is what men are, & my poems
the sea. Children like grass
on the hills — they hang
in there. Or like a forest.
They don’t come & go.
No rainbows. Only pelicans
flopping clumsy, hoping
for that one
Big Fish. You can bet
I won’t be wistful, let it go by
wondering later what it could have been like.
My memories run together.
And I’m none too sure now
who did what to whom.
What we did wrong.
But I burned the script
where I meet your eyes & smile.
The Window
you are my bread
and the hairline noise
of my bones
you are almost
the sea
you are not stone
or molten sound
I think
you have no hands
this kind of bird flies backwards
and this love
breaks on a windowpane
where no light talks
this is not the time
for crossing tongues
(the sand here
never shifts)
I think
tomorrow
turned you with his toe
and you will
shine
and shine
unspent and underground
Chronology
I loved you in October
when you hid behind your hair
and rode your shadow
in the corners of the house
and in November you invaded
filling the air
above my bed with dreams
cries for some kind of help
on my inner ear
in December I held your hands
one afternoon; the light failed
it came back on
in a dawn on the Scottish coast
you singing us ashore
now it is January, you are fading
into your double
jewels on his cape, your shadow on the snow
you slide away on wind, the crystal air
carries your new songs in snatches thru the windows
of our sad, high, pretty rooms
First Snow, Kerhonkson — for Alan
This, then, is the gift the world has given me
(you have given me)
softly the snow
cupped in the hollows
lying on the surface of the pond
matching my long white candles
which stand at the window
which will burn at dusk while the snow
fills up our valley
this hollow
no friend will wander down
no one arriving brown from Mexico
from the sunfields of California, bearing pot
they are scattered now, dead or silent
or blasted to madness
by the howling brightness of our once common vision
and this gift of yours-
white silence filling the contours of my life.
Studies in light
claritas
sun
caught in dew
flashing
a shapeliness
we stand outside of
candor:
light
a chorus swelling
filling out
the contours of architecture
cathedral
palace
theatre
lumen:
light
as a glyph that writes itself
over & over, on the face
of water, inscrutable
perpetual motion
lux:
needle point
moving out
from core
of earth
thinnest
piercing rays
I am a shadow
I am a shadow crossing ice
I am rusting knife in the water
I am pear tree bitten by frost
I uphold the mountain with my hand
My feet are cut by glass
I walk in the windy forest after dark
I am wrapped in a gold cloud
I whistle thru my teeth
I lose my hat
My eyes are fed to eagles & my jaw
is locked with silver wire
I have burned often and my bones are soup
I am stone giant statue on a cliff
I am mad as a blizzard
I stare out of broken cupboards
City Lights 1961
Going there for the first time
it was so much smaller then
that crowded downstairs full of poetry
racks of tattered little mags against the wall
those rickety white tables where folks sat reading/writing
Vesuvio’s was like an adjunct office
Arriving again a year later, two kids in tow
Lawrence gave me a huge stack of his publications
«I’ve got books» he said «like other people have mice»
And North Beach never stopped being mysterious
when I moved out here in 1968
that publishing office on Filbert & Grant was a mecca
a place to meet up with my kids if we got separated
during one of those innumerable demonstrations
(tho Lawrence worried, told me I shd keep them
out of harm’s way, at home) I thought they shd learn
whatever it was we were learning —
Office right around the corner from the bead store
where I found myself daily, picking up supplies
How many late nights did we haunt the Store
buying scads of new poems from all corners of the earth
then head to the all-night Tower Records full of drag queens
& revolutionaries, to get a few songs
And dig it, City Lights still here, like some old lighthouse
though all the rest is gone,
the poetry’s moved upstairs, the publishing office
right there now too & crowds of people
one third my age or less still haunt the stacks
seeking out voices from all quarters
of the globe
Lilith Of The Stars
for there is another Lilith, not made for earth
of whom it is said / that when she is seen by men
it is as vapour / a plague / a cacophony
of unique bells / straining & stranger, they pursue
her unsubstantial cors thru this world
& the next. She is, in fact, the archetypal
foxfire of the stars
will o’the wisp of empty space
cosmic marshlight that lures us away
from the heavenly spheres, our home
to wander, forever, between quasars
at odds w/ the Sound of the Harmonious Crystals
temple flower of the abyss
windlass
on which is wound
that hope
which exceeds proportion.
Ship-That-Veers-At-An-Angle
White Fox that Leaps over Tombstomes
Song for Baby-O, Unborn
Sweetheart
when you break thru
you’ll find
a poet here
not quite what one would choose.
I won’t promise
you’ll never go hungry
or that you won’t be sad
on this gutted
breaking
globe
but I can show you
baby
enough to love
to break your heart
forever
An Exercise in Love
for Jackson Allen
My friend wears my scarf at his waist
I give him moonstones
He gives me shell & seaweeds
He comes from a distant city & I meet him
We will plant eggplants & celery together
He weaves me cloth
Many have brought the gifts
I use for his pleasure
silk, & green hills
& heron the color of dawn
My friend walks soft as a weaving on the wind
He backlights my dreams
He has built altars beside my bed
I awake in the smell of his hair & cannot remember
his name, or my own.
She is the wind
she is the wind you never leave behind
black cat you killed in empty lot, she is
smell of the summer weeds, the one who lurks
in open childhood closets, she coughs
in the next room, hoots, nests in your hair
she is incubus
face at the window
she is
harpy on your fire-escape, marble figurine
carved in the mantlepiece.
She is cornucopia
that wails in the night, deathgrip
you cannot cut away, black limpid eyes
of mad girls singing carols behind mesh, she is
the hiss in your goodbyes.
Black grain in green jade, sound
from the silent koto, she is
tapestry burned
in your brain, the fiery cloak
of feathers carries you
off hills
when you run flaming
down
to the black sea
Buddhist New Year Song
I saw you in green velvet, wide full sleeves
seated in front of a fireplace, our house
made somehow more gracious, and you said
«There are stars in your hair»— it was truth I
brought down with me
to this sullen and dingy place that we must make golden
make precious and mythical somehow, it is our nature,
and it is truth, that we came here, I told you,
from other planets
where we were lords, we were sent here,
for some purpose
the golden mask I had seen before, that fitted
so beautifully over your face, did not return
nor did that face of a bull you had acquired
amid northern peoples, nomads, the Gobi desert
I did not see those tents again, nor the wagons
infinitely slow on the infinitely windy plains,
so cold, every star in the sky was a different color
the sky itself a tangled tapestry, glowing
but almost, I could see the planet from which we had come
I could not remember (then) what our purpose was
but remembered the name Mahakala, in the dawn
in the dawn confronted Shiva, the cold light
revealed the «mindborn» worlds, as simply that,
I watched them propagated, flowing out,
or, more simply, one mirror reflecting another.
then broke the mirrors, you were no longer in sight
nor any purpose, stared at this new blackness
the mindborn worlds fled, and the mind turned off:
a madness, or a beginning?
The Belltower
the weighing is done in autumn
and the sifting
what is to be threshed
is threshed in autumn
what is to be gathered is taken
the wind does not die in autumn
the moon
shifts endlessly thru flying clouds
in autumn the sea is high
& a golden light plays everywhere
making it harder
to go one’s way.
all leavetaking is in autumn
where there is leavetaking
it is always autumn
& the sun is a crystal ball
on a golden stand
& the wind
cannont make the spruce scream
loud enough