372 Views
Мимо Лондона
Волна иль гравий ударят в днище.
Скажи «дорога», но не «стезя».
Какого чёрта по свету рыщем?
Чего мы ищем? Сказать нельзя.
Как славно сладили Принц и Нищий,
Как славно джигой бесился шут…
Таких итогов на свете тыщи,
Нас там не встретят, хотя и ждут.
Там воздух готикою распорот,
Там всюду храмы, а не дома.
Мы обойдём стороною город,
А вслед за нами прийдет чума.
Чем больше люду — нем ей сытнее,
В любом застолье успеет сесть,
А мы живыми уйти успеем,
Пока безносая будет есть.
А жаль, ведь город-то был из первых!
Но мы другую найдём страну,
Где ходят люди в цветах и перьях,
Где мало мяса, а потому
Здесь поголовное людоедство,
Здесь что ни житель — то каннибал.
А нас в заморских котлах погреться
Никто покуда не приглашал…
Уже дорога подобна бреду.
Уж ты как хочешь, а я иду
В ближайший вторник, а может, среду
Искать Макондо и Катманду.
Да вот в Тибете землетрясенье,
Макондо стёрто с лица земли.
Мы дотянули до воскресенья.
Какая скука. Ну, что? Пошли?..
Шаман
Между правдою мёртвых и злом живых,
Между тем, что родится и что умрёт,
В том безмолвии, что разделяет их,
Твой сведённый пророчеством узкий рот.
Слава предкам, есть щепы для очага,
И звериные шкуры под кровом есть.
Что ж ты замер? Никак увидал врага
Или вычитал в небе дурную весть?
Божьим оком над нами звезда светла,
В изобилии стаи зверья и птиц.
Что ж за горечь на дне твоего котла?
Что за горе в глубинах твоих глазниц?
Наши жёны, что множат людскую плоть —
Яркий бисер узором от кос до пят.
Что за беды, которых не побороть
Тетивами незрячими зазвенят?
Сиротой в нашем стане никто не рос,
Ни войны, ни болезней не ведал род.
Разве славных потомков спасти от слёз
Души предков твой бубен не призовёт?
Не молчи! Тишина — как звенящий крик
От нахлынувшей боли грядущих ран.
Ты спасешь нас от смерти, скажи, старик?
Отвечай, старик! Не молчи, шаман!
Междометия
О, где мы? Где мы?
Как тепло и просторно тут.
Для этой темы
Междометия подойдут.
Но слов не помню.
Где ты, память? А нет её.
Достойно, стройно
Охи, ойканья — под ружьё!
Пройдём парадом!
Сей обучены грамоте.
И нам не надо
Дезертирщицы-памяти.
Как ночью «здрасьте» ,
В междометии воспарю.
Какое счастье!
Наконец-то и мы в раю.
И что забавно: нет ни места, ни времени,
Об их единстве говорить не приходится.
А в кандидатах на вселенское «премиум»
И полководец, и его полководица.
Так вот где водится настоящее равенство,
Где счастье каждому — ни заслуги, ни выслуги.
Хоть Богородице, хочешь — ангелам кланяйся,
С любою жаждою заступи или выступи
За круг…
Но кто над нами
(Что-то очень знакомое:
Избит, изранен,
Два зрачка с глаукомами)
И горько, и нежно кивает,
И всё повторяет:
«Бедные мои, бедные…»
Гостья
Дзинь… Это я. Извините, я в гости к вам.
Вы приглашали, наверное, помните…
Плащик? Ну, что вы… Ему бы на гвоздике.
Ой, да у вас же там убрано в комнате.
Я уж на цыпочках, я уж на кухоньку…
Не натоптать бы где, не наследить бы где.
Я без гостинчика — с денежкой глухенько.
Где чего лишнего — прямо хоть выкради.
Тут и соседке за долгом приспичило,
И за квартиру два года не плачено…
Поизвиняюсь еще для приличия —
Что-то хозяйка глядит озадаченно.
Как же я к вам не в новом платье!
Да не своей же волею.
Ах, на меня ли заварку тратить,
А кипяток тем более!
Сахар? Помилуйте, это слишком!
Мне от смущенья свело живот.
Тронусь убогим своим умишком…
Ах! На тарелочке — бутерброд….
Спрячьте розеточку и варенье,
Я без варенья едва жива.
Чем за такое за расположенье
Вас позабавить, хозяева?
Тем ли, как в наших селениях на зиму
Фрукты и овощи берегут,
А на парадах и массовых праздниках
Мне вспоминается Воннегут?
Как оценила идею брака?
Годы идут, пуркуа не па?
Или же тем, как жила собака
На иждивении у попа?
Сил и фантазии на пределе
Переиначу любой сюжет,
Выверну челюсть любой идее!..
Вам интересно? Похоже, нет.
Косятся, кисло сжимают губы.
Того гляди, выпроводят по уму.
Господи Боже, за что, почему бы?
Не понимаю и не пойму.
Мало ли, сколько и в ком амбиций.
Правила тона куда важней.
Надо же выслушать, изумиться,
Нет бы — по матери и взашей.
В шею излишне, как чай с вареньем
Или ракетой по воробью…
И за беседу и за угощенье
Благодарю… Можно, я закурю?
Кухня и за день не сможет проветриться…
Не беспокойтесь! Тогда я — на лестнице.
А если на лестнице — дворник рассердится.
Если на улице — бабки надуются:
Вот, мол, позорище — баба курящая,
Значит — и пьющая, значит — гулящая.
Из-за таких-то мы Богом обижены.
Мордой бы в землю шалаву бесстыжую!
Мордой бы — в землю, ворота бы — сажею!
То-то б мы зажили, то-то б мы зажили…
Кузнец
Ай, спасибо тебе за подарок, кузнец!
Что за клейма, любуйся, не трогая.
Вот теперь-то хвалёной свободе конец,
Тварь рогатая, равно безрогая.
Вот теперь попасёшься с тавром на бедре,
На ходу колокольчиком бряцая.
Гибнет дикость, что рядом с тобой и в тебе,
И да здравствует цивилизация!
Отбивайся, давай! Кулаком — не рублём.
Это стерпится, после припомнится.
Уж мы смуту любую к рукам приберём,
Заклеймённая вольница — скромница.
Да не стой же, Кузнец, налегай на меха,
Жарче пламя — момент откровения.
Если ж некуда больше огню полыхать,
Начинаем с того, кто смиреннее.
Вот у этой коровы озёра-глаза
И печальная гласная в имени.
Ей вполне подойдёт из железа слеза,
Чтоб от глаз, от озёр и до вымени
Покатилась бы дрожь, как бесхозная рожь,
И слезина — гарантия райская.
Понапрасну идеей зверьё не тревожь —
Тварь сама не своя, а хозяйская.
В одиночку, конечно, приятней страдать,
А внеси-ка страдающих в ведомость —
Заревут, замычат и заблеют стада,
Выражая всеобщую преданность.
Эй, Кузнец! Работёнка едва начата,
Тьмы клеймённых, немеченных — тоже тьмы.
Вольным шкурам ни я, и ни ты — не чета,
Значит, тоже уйдём заклеймёнными…
Ай, спасибо тебе за подарок, Кузнец…
Сувенир из Херсонеса
Мало тебе впечатлений и памяти мало?
Надо бы в руки какой-никакой сувенир…
Вот тебе море, волна с добродушным оскалом,
Дальше слюда, бирюза, благородный сапфир.
Слишком громоздко? А вот тебе чаячьи крики.
Плачут, бедняжки, что Корсунь гостями разрушен.
Призрак кого-то в короткой с узором тунике,
Кто-то сейчас обретает бессмертную душу.
Хочется рая – в язычество больше не верьте.
Воды крещенья стекают по согнутым спинам.
Сколько их тянется к людям из пены бессмертья.
Люди, взгляните, вот мрамор, мозаика, глина!
Кто-то остался в граните, фаянсе, фарфоре,
Смотришь иному в глаза – поневоле знобит.
Видишь два камешка? Оба обглоданы морем.
Всё, что осталось от двух тектонических плит.
Пара столетий – им вовсе в прибое растаять.
Остановись, забери их с собою на память.
Гадалка у колыбели
Агу, младенец, протяни-ка мне ладошку,
А я судьбу тебе, как сказку, прочитаю.
Авось увижу, что за тайную дорожку
На детской кожице святые начертали.
Как тонки пальчики! А это значит — бедность.
Откуда ж деньгам, раз пеленки не из шелка.
Не так щедры твои святые, как хотелось.
А что б им стоило побаловать ребенка!
Ну, ладно, это им на совесть, скупердяям.
Как говорил мне кто-то, бедность — не порок.
Еще посмотрим, что я дальше нагадаю,
И что укажет нам венерин бугорок.
Ты будешь молод, не по-здешнему задумчив,
Ты будешь влюбчив, но любить тебя не будут.
Скажу как баба, мой алмазный: это лучше,
Чем в каждой женщине угадывать Иуду.
Ты перебесишься, семьей обзаведешься,
Троих детишек настрогаешь за три года
И в строй всеобщий органически вольешься
Достойным пасынком достойного народа.
Но что за дьявол? Вот не к месту будь помянут…
Дай рассмотрю вот эту линию поближе.
Никак святые издеваться не устанут!
Я вижу молодость, но старости не вижу.
Но вот же зрелость : тридцать пять, а может, больше,
Супруга — стерва, не свести концы с концами,
А ты — не то официант, не то уборщик,
Уже спина не гнется перед подлецами.
И ты поверишь загулявшему вояке:
Мол, кто сильнее — тот и прав, кто прав — не беден,
Отмоем счастье во крови, добудем в драке,
Лачуги бросим, в небоскребы переедем!
Ну, что вояка? Протрезвеет и заткнется.
А для тебя весь мир вверх дном перевернется.
И станет цельным, что расколото на части.
Ты возжелаешь справедливости и счастья.
И ты ударишь, и не в брови, а промеж.
И ты поднимешь этот город на мятеж.
А что народ? Ему мятеж милей зарплаты,
Ему что резать — что под горочку катиться.
И вот в провинции кровавые закаты,
И вот восстанием охвачена столица.
О, сколько крови ты прольешь! О, столько крови,
Что станешь сам в своих идеях сомневаться.
Но в эту кровь уже поверят миллионы,
И эта вера возведет тебя на царство.
Ты будешь править справедливо, но недолго.
Смотри, вот линия свернула вниз, к запястью.
Из чувства зависти, а также чувства долга
Твои собратья отстранят тебя от власти.
Тебя объявят подлецом и святотатцем,
Всю кровь восстания взвалив тебе на плечи.
Когда ж опомнишься, захочешь оправдаться,
То будет поздно, будет незачем и нечем.
Народ поверит разглагольствующей прессе:
Мол, ты украл, что завоевано восстаньем,
Не тех зарезал, расстрелял или повесил.
И эта вера приведет тебя в изгнанье.
А вот в изгнаньи ты уверуешь всецело
В идею правды, но без крови или страха,
В идею нового восстанья — без расстрелов.
И эта вера возведет тебя на плаху…
Что будет дальше я, увы, не различаю.
С тобой-то ясно, а со мною и со всеми?…
Ну, вот казнят тебя — другому погадаю.
Еще не время, подождем, еще не время.
Гадалка. Наши дни
— Этак в истории не останется ничего великого.
— Ничего великого и не было. Ровно ничего великого. Я-то знаю.
Карел Чапек «Средство Макропулоса».
Я вижу то, что многими не замечено.
Сказать бы, да не выслушает никто.
Вон там, у трапа лайнера чья-то женщина
Стоит, манерно кутается в манто.
Изгиб её бровей, невозможно тоненький,
Её чудесный профиль и ясный фас…
Такой её для кино- и фотохроники
Запомнят сотни кино- и фотоглаз.
А вот и он, страною любимый искренне.
Легки его седины, что облака.
Она ещё глядит голубыми искрами,
Она рукою машет издалека.
И вверх по трапу, как по небесной лестнице,
И мех с плеча волнуется и скользит.
На всех экранах главною вестью светится:
«У первой леди – дружественный визит».
Нет, нет, Господь, не надо, позволь проститься им!
Прощанье по регламенту – полчаса.
У тех, кто скоро станет его убийцами,
Сейчас едва ломаются голоса.
«Ура!» — орут дискантами и фальцетами,
Стране своей не пасынки, но сыны.
А там поднимут голос над всей планетою
И станут избавляться от седины…
Они пройдут, ликуя и мародёрствуя,
Они на бой поднимутся, как один.
А что? Свобода жаждет, хотя и чёрт бы с ней,
Разбитых судеб, слов, черепов, витрин…
Уже другой лелеет свои амбиции.
«Вставай, страна! За что я тебе плачу?»
И снова бой у власти и оппозиции.
Сказать бы… Нет, не надо! Молчу, молчу…
Гертруда
Румян побольше на лёд ланит.
Лица не видно – сурьма и пудра.
Народ глядит и король следит…
Не плачь, Гертруда. Не смей, Гертруда.
Король… Да нет, не король – змея,
Шакал, насильник, братоубийца.
«Посмеет кто-то ещё, как я,
Такой ценой своего добиться?
Мы власть задёшево не возьмём,
И мы на троне не из последних!»
А кто поспорит, когда при нём
Сестра-супруга и принц-наследник?
Тут слово — заговор, взгляд — побег.
Над морем птицы — дурные вести.
«Не езди, мальчик мой, в Виттенберг!
Останься здесь, в Виттенберг не езди!»
Увы, разрушена связь времён,
И вероломство — the name of woman.
Пусть все забудут, как ты умён,
Пусть лучше думают, что безумен.
Ты жив иначе, другой ценой,
Мой гордый, честный, отважный, хрупкий,
Рождённый мною, взращённый мной…
Ах, нет! Жемчужина тает в кубке…
Потом устанут судить о ней:
Коварство рока, судьбы причуда…
Постой, Гертруда! Не пей! Не пей.
Да что ж я делаю… Пей, Гертруда!
Глоток – и станет легко дышать,
А выдох… А, он уже не нужен.
Не отлетай, а лети, душа,
За государем своим и мужем.
И сын с улыбкой глядит на нас.
А этот шрам на руке откуда?…
И нежным шёпотом твой приказ:
Не плачь, Гетруда… Не смей, Гертруда…
Крысолов
Тебе известно то, что ведомо немногим,
Как мне понятно то, что многим не под силу.
Мерцанье городов — напрасные дороги.
И в сотни злобных ртов гордыня голосила.
И снова твой апрель задумчив и печален.
О нет, не говори, я всё пойму без слов.
Ну, что ж, купи свирель, мы едем в город Гаммельн,
Где музы не в чести, но важен крысолов.
За твой достойный труд, и лёгкий, и приятный,
За толпы серых крыс, что выстроены в ряд,
Тебе оплатят путь и в Гаммельн, и обратно,
Дадут похвальный лист и Эльзу посулят.
А Эльза так нежна, бела и благонравна,
Уж первая из дев — так первая из жён.
В Германии она себе не знает равных,
И образом её любой заворожен.
На что уж бабий род — любую примет серость,
Быть краше, чем она — тяжеле всех грехов.
Свирель и воздух в рот, как Гаммельну хотелось,
И крыс из Гаммельна уводит крысолов.
Наивная цена за эдакое чудо!
Ты крысам воспоёшь далёкие моря.
И ринется толпа — туда-туда отсюда
Твоей свирели вслед . Постой, а что же я?
А я, скрестивши лапки на груди,
Шагаю главной крысой впереди.
Смотри, не оступись, не упади
И в целости всю стаю доведи,
Где первою таможней дальних стран
Шумит и зеленеет океан,
А нет его — не страшно, мы надём
Другой ему подобный водоём.
Шагается и дышится легко,
А стало быть, уже недалеко,
Да вот же он, тронь лапою, проверь.
Спасибо вам, свирельщик и свирель!
Но что это, никак водоворот?
Мне воздуха уже недостаёт!
В агонии ощериваю рот,
А музыка зовёт, зовёт, зовёт…
Когда телами пруд наполнится донельзя,
Когда последний хвост умрёт на берегу,
Хоть грамоту дадут, зато откажут в Эльзе,
И тут я ничего поделать не смогу.
И Эльза в свой черёд заплачет у порога —
И годы не вернуть, и слёзы не унять.
Тебе известно всё, а это так немного,
Так ей известно то, что многим не понять.
Быль о Крысолове
Ну, и где твоя дудочка, крысолов?
Или что там — флейта? Свирель? Гобой?
Парой нот — без призывов, совсем без слов
Вёл такие полчища за собой.
Молодое племя — не подлый сброд,
А куда укажешь — туда идут,
Хоть за Гроб Господень в большой поход,
Хоть крысиной стаей — топиться в пруд .
Это что такое ты наиграл,
Что ни жить не захочешь, ни наживать?
Чем дышать в этот голосовой канал,
На какие клапаны нажимать?
Эй, держи дурака! Не давай осесть!
Отдавай по доброму, нам нужней.
У тебя же не замысел — просто месть,
А у нас — полно мировых идей.
Отмолчаться не выйдет, смотри сюда!
Не отдашь, не расскажешь — и так найдём.
Вон ревут без команды мои стада…
И луна, и нетронутый водоём…
Марина Дреганова
Марина Дреганова, Харьков, 1968 г.р. Принадлежала харьковскому клубу авторской песни “Ирбис”. Участница многих фестивалей. Сотрудничала с театрами Украины в качестве автора песен, мюзиклов, пьес , инсценировок. Беженка, сейчас живёт в г. Фелльбах, Германия.