321 Views
Безвременник
Персефона из подземного царства
Пробивает эту твердую землю цветами
Персефона говорит: ну что же, мытарства
Завершаются, братья мои, словами
И словами как все это было хреново
И словами как мы тут храбрыми были
Ничего на этом свете не ново
Ничего мы под землей никому не забыли
Не забыли мы ни боли ни муки
Не забыли как в Аид нас тащили
Но вот помним чьи-то губы и руки
И не только злые эти рты и руки
Но и любящие и губы и руки
И таблички-то не зря мы вощили
Мы вощили их чтоб писать что было
Как нас мучили и как нас убивали
Посмотрите какие цветы что есть силы
Поднимаются хоть мы-то взойдем едва ли
Но не будет однажды ни плена ни барства
И цветами докажем — есть возможность сада.
Персефона из подземного царства
Говорит: ну здравствуй, Христе, я рада.
довоевался
Ну довоевался же ты касатик
Гляжу и ног у тебя не осталось
А мог бы на них отжигать на танцах
И рук не осталось а мог бы ими
Какую-нибудь обнимать девчонку
Да хоть и в носу у себя ковыряться
Всё лучше чем так на паперти с миской
Монетку чью-то ловить губами
Да и языка у тебя больше нету
Впрочем, вот это тебя украшает.
Две стороны войны
У войны, ну прямо как у луны,
Кто бы мог подумать – есть две стороны.
На одной, раскаленной ее стороне,
Где никто отродясь не был рад войне,
Дела обстоят вот так:
«Люди, хватайте женщин своих,
И детей своих, стариков своих,
И больных своих, и зверей своих,
И ховайте их в жито.
Чтобы их не перемололо войной,
Защищайте их, прячьте любой ценой,
Отправляйте их на изнанку луны,
По ту сторону от поганой войны,
Они вас дождутся, и будьте сильны,
Ничего не будет забыто».
На другой же, темной ее стороне,
Где годами с молитвой кадили войне
(Мы с тобою не, но и мы в говне),
Дела обстоят вот сяк:
«Люди, хватайте своих мужчин,
Своих молодых здоровых мужчин,
И не очень здоровых своих мужчин
И ховайте их в жито.
Чтобы их не перемололо войной,
Защищайте их, прячьте любой ценой,
Они вас дождутся, и будьте сильны,
Бросайте сабо в колеса войны
И надейтесь, что в некий святой выходной
Хоть что-нибудь будет забыто».
Исход
Эй, беженцы одиннадцатого часа,
Восклицают беженцы третьего часа:
Вы какая-то очень уж низшая раса,
Не то что мы, мы вовсе другая раса:
Подстелили соломки, повсюду успели,
Засыпаем спокойно в своей постели,
Не боимся ни ночи, ни звука фугаса.
А беженец одиннадцатого часа
На Верхнем Ларсе вторые сутки,
Просочившись в дискретные промежутки,
Угодивши в Исход из всех мыслимых Пасх —
Говорит: ну как тебе это, Илон Маск?
Подбираем что можем, все прочее бросив —
Как тебе такое, святой Иосиф?
Уж ты-то в курсе, ты побегал знатно
С Мелким на закорках, туда и обратно,
Может, хоть ты-то меня не бросишь?
Знаешь, бывает, что еле выносишь.
И волонтер бородатый, святой Иосиф,
Доширак горячий ему приносит
И говорит с арамейским прононсом:
Ничего, прорвемся, шлимазл, прорвемся.
Хорошо вот
Скольких нас зачали не в любви,
Скольких нас родили в нелюбви,
Но уж коль родился — так живи,
Выжимай по капельке любви
Из цветочка, песенки, кота.
Пользуй vanitá di vanitá.
Жизнь — она воистину проста:
Если не имеешь ни черта,
Всяко есть последняя черта.
И перешагнув ее, сидишь
Со цветочком, песенкой, котом,
Говоришь им что-то, говоришь,
Говоришь им — потерпи, малыш,
Всяко будет что-нибудь потом.
А не будет — ну, тогда помрем.
Хорошо, наверное, не жить,
Да вот не расскажешь никому,
Как не видно из тюрьмы тюрьму.
А людей как славно не любить!
Мрут же, дураки, нипочему,
Погружая весь твой мир во тьму —
Ну их к черту, лучше одному.
Хорошо вот не любить Москву.
Слать ее вдогонку кораблю.
Я ее, по счастью, не люблю,
Да и в ней, по счастью, не живу.
Но я помню тех, кто наяву
Целовал её в её траву.
Хорошо и Киев не любить,
Никогда не видеть вновь и вновь.
Это как во браке позабыть
Первую дурацкую любовь.
Это как без кормчего отплыть
От чужих холодных берегов.
(Это по Крещатику ходить —
Я пройду разок и был таков).
Хорошо и Бога не любить,
В небеса показывая фак.
Да не получается никак.
Очень уж Ты, Бог, по факту благ.
Только мы вот снова сам дурак.
Клоуны остались
Цирк сгорел, а клоуны остались.
Выбралось их, кажется, с десяток.
Как могли из пламени спасались,
Вытащив и пару акробаток.
Спас один собачку с попугаем,
Дрессировщицу, увы, не смог.
Мы его за это не ругаем,
Он же просто клоун, а не бог.
Укротитель львов сгорел со львами —
Те уперлись, драпать не желали.
Ассистенты выжили едва ли —
Не успели, реквизит спасали.
Где теперь силач и чудо-гири,
Где теперь директор знаменитый?
Клоуну-то проще в этом мире:
Красный нос — всего и реквизита.
Вот они торчат у пепелища,
И воняет гарью бывший дом.
— Братец клоун, как твои делищи?
Будем так стоять или пойдём?
Клетку с попугаем держит криво,
Все костюмы обгорели в хлам…
Цирк сгорел, а клоуны всё живы.
Миленькие, выживите там.
Перед судом
— А ты стрелял? — Ну да, стрелял.
Но убивал не я.
Я просто пули выпускал,
Они и били наповал,
Прорвавшись из ружья,
А я смотрел, и я кричал —
Не нужно, как же так,
Пока мой дом труба качал
Какой-то злой маньяк.
Я дверь без петель, я коня
Не смог остановить,
Я лишь свидетель, и меня
Тут не за что судить.
И на совсем большом суде,
На маленьком суде ль —
Я на своём стою везде:
Я честно не у дел.
Чего ты смотришь, отпусти,
Мы правда не могли!..
Меня заставили, прости.
А лучше пристрели.
Свои
Нет, они своих никогда не бросают.
Не надейся даже.
Убегай, притворяйся вечной пропажей,
Иногда канает.
Не отцепятся ни за что на свете.
Только не эти:
Эти, знаешь сам, уж если вцепились —
Так и будут жевать, и те, кто отбились,
Знают цены на милость:
Надо лапу отгрызть, уходя из капкана:
Своих не бросят.
Притворись дохляком — никогда не рано:
Так от родины косят.
Раз решили, что свой, что ты их навеки,
Из варягов в греки
Не уйдёшь оврагами — разве что чудо:
Не уйти отсюда,
Как башка сушеная у самурая
На подоле — будет
Твоя милая родина всюду болтаться,
Куда вышло убраться,
То березка, то долбаная рябина…
Край навек любимый,
Где найдёшь такой же, аще поищешь
Километров за тыщу…
Кто сумел отряхнуться, кто не успел —
Ветви всяко голы.
Собирайтесь, дети, в чертову школу:
Петушок пропел.
Он давно пропел, хотя вы не слыхали,
Но ничто не отменит,
Ни, божечки, не обесценит
Отрожденного долга, и вся недолга,
И вся грибница:
Вы могли бы родиться
На другом берегу, но уж раз на этом,
То и выбора нету.
Как вы там ни брыкайтесь, ни отбивайтесь,
Вот ваш школьный ранец.
Нет, вас тут не любили, но это неважно,
Но это не страшно.
Поднимайся, бери свой треклятый ранец,
Прощай, засранец.
Гореть
Если ты гореть не будешь
Если я гореть не буду
Если мы гореть не будем
То не будет тут вонять
Обгорелой нашей кожей,
И горелым мясом тоже,
И еще друг друга сможем
Мы когда-нибудь обнять.
И еще рассвет увидим,
Всё потушим — мы же люди —
Из горелой хаты выйдя
На своих да на двоих.
Если ты гореть не будешь
Если я гореть не буду
Если мы гореть не будем,
Мы останемся в живых.
Матери Вифлеемские
Хэй, матери Вифлеемские, одевайте парнишек в девичьи платья,
С поклонами говорите солдатам: не благословил меня Сущий сыном.
Иначе как бы помыслила его царю не отдать я,
За-ради царского дела, его приказа, в порыве едином!
Мы новых еще нарожаем, мы знаем свою работу,
Царю справедливому служит как может его правоверный народ,
А мы ли не платим налоги, не блюдем ли святую субботу,
Не смотрим ни на восток, ни на запад — куда сбежишь от него-то?..
…Так что же ты плачешь теперь, могла ли ты знать наперёд —
Он девочек тоже жрёт.
Антон Дубинин
Антон Дубинин, Брат Антоний, Tony Dubinine, Алан Кристиан (Alan Christian), Арандиль Эленион (даже и такое в моей жизни бывало лет 20 назад!), Анастасия Альбертовна Дубинина – это всё один и тот же автор под разными именами. Не удивляйтесь. Бывает.