362 Views
* * *
вот когда приведут, и когда уведут,
и когда позже к стенке поставят –
утешайся, что это неправедный суд
и всё мерзко в их лживом уставе:
верь — их ждёт не инфаркт, так инсульт
время гласных согласных — всё крепче броня,
всё сильней под окном вой сирены…
нас на завтрак схарчат — и тебя, и меня,
с аппетитом, конечно, отменным,
ведь никто его не отменял
время кислой капусты, гнилых новостей,
прочесноченных ломтиков бреда,
низкой жирности фарша внутри митетей –
в самый раз каннибалам к обеду,
на десерт пьющим мозг из костей
словно ты за парадно накрытым столом
оказался в компании ушлой,
где в столовых приборах — и вилы, и лом,
а на первое — мясо для пушек,
да проклятье лежит на втором
не надейся, что чаша минует сия
и прожить доведётся украдкой:
ты и кто тебя съест — это, как бы, семья
в рамках нового правопорядка,
с первых чисел внутри феврабря
* * *
я шёл по дням недели босиком,
по зеленевшим охристо отравам –
осенний воздух, свеж и насеком,
настроен был на незабвенных травмах
даль голубела стаей голубей,
был связан горизонт из рыжей пряжи:
был назван первый пистолет «убей» –
он в первых жертв был сразу же разряжен
не так тиха украинская ночь,
как убеждал апостол а. с. пушкен –
нанёс удар мой перочинный нож
по танку прежде, а потом по пушке
бомбардировщик надо мной радел
и внешне походил на истребитель:
я точно знал, как не бывать беде,
ответив на вопрос: «быть иль не быть им?»
тачанкой-птицей мчится тройка-русь,
как кистью написал её ван гоголь –
в ней, в основном, лежит «двухсотый» груз
и, бога ради, «сотого» немного
до середины долететь днепра,
писал художник, ей не хватит духа!
и он, клянусь отечеством, был прав,
ведь просто так не отрезают уха
был противоречив, как всякий псих,
чему примером — две строки подробных:
«прости же, боже, неразумных сих,
но лучше их казни! и им подобных»
я загорался, вздрагивал и гас,
на площадь шёл, блаженнее святого…
как жаль всех слез, всех жаль! — помилуй нас,
хотя не все из нас к тому готовы
* * *
матрёнин двор, вишнёвый сад,
любимый ёшкин кот,
и я там жил сто лет назад,
когда в сто первый год
ракетой сад снесло и двор,
и ёшкин кот погиб –
я там убит с тех давних пор,
где брату брат – враги
взята ли хива? лет на сто
разруха впереди –
столетняя война про то:
убей и навреди!
куда ни бросишь взгляд, вокруг
империя руин –
народ лишился ног и рук,
и в этом он един
не счесть гробов в победе той
и пораженье – друг!
одной повязаны бедой,
но кровь не сходит с рук:
самим войти в кромешный ад
и там занять места –
где взорван двор, где выжжен сад,
и ждут сто лет кота
* * *
поле боя всюду, болен матовый
горизонт — и горестен, и пуст,
дедушку по новой бьют лопатою,
чтоб без чувств
замерзают трубы водосточные,
бьётся, как в сети, электроток:
всё так будет, как в первоисточнике,
но потом
пораженье от победы вынудит
смерть в военной форме отличать –
ей бы лишь тебя, как рыбку выудить
(да, об причал!)
к декабрю картине мира палевой
быть в опале, час её придёт,
что, сказал бы, проще репы пареной,
геродот
осень высылают, как сперанского
из столицы — всё, не до реформ!
в ледяных домах вдобавок к трансу есть
хлороформ
протекает жизынь одноразово
от войны до мира и назад:
ни один из братьев карамазовых
мне не брат
хоть бы мышь прогрызла — смерть дисплеева —
если не компьютер, то киборд:
как княжну, таблицу менделеева –
всю за борт
что-то в королевстве с гомосапиенс?
нет прекрасней восковых фигур!
хоть твердил, творя мир тихой сапою:
«всё зер гуд»
прочь бежать, подобно князю курбскому,
утекать из млечного пути:
жизнь — не поле до вокзала курского
перейти
ты, порога не касаясь лунного,
туз с семёркой раздели на три,
выходя в открытый космос — плюнь и
разотри
* * *
доедаем осенние яблоки
в феврале, привечаем весну,
лейтенант по фамилии зябликов
в это время идёт на войну
а другой, тоже с птичьей фамилией,
петухов – из окопа торчит:
лоб покрылся по-зимнему инеем,
рот, с полудня раскрытый, молчит
воробьёв с гор столичных спланировал,
крылышкуя, в густой чернозём –
перед смертью шептал, как планировал:
«повторим! до берлина дойдём!»
как в шелках, в кумаче лётчик лебедев,
соловьёв, всё ещё не седой,
крыши сносят, а между молебнами
ходят ссать, но святою водой
птицы счастья, врагам неизвестного,
трясогузкин, бакланов, грачёв
всё бабье перепортили местное,
мужикам дав понять что почём
в журавлей превратились кукушкины,
в голубиный помёт снегирёв,
скопом все – в мясо смрадное пушкино,
в русский мир, в русский миф, в русский блёв
чайкин с гусевым тоже до стаи, и
дятлов в бой сам идёт стариком:
как пернатые эти достали мир!
с кораблём бы их шли бы пешком
синий чижик удачи заоблачной,
индюков приодет в триколор,
даже ласточкин – чудище обло,
даже уткин – и жулик, и вор
сэр хичкок весь в гробу кувыркается
(как накаркал, его кинофильм!)…
и за птиц на седьмом небе кается
шестикрылый ручной серафим
* * *
протри глаза, бинокли, лупы
для улучшения обзора,
всмотрись: как всё снаружи глупо,
бесперспективно и позорно
«всё к худшему в худое время», —
как говорил мне анарексик,-
ты одинок, как гей в гареме,
как вырытый скелет ти-рекса…
ночь возвращалась из загула,
с утра воздушна, как тревога:
лоб запотел, сводило скулы,
не верил станиславский в бога
свет не сгущался, звук не длился,
миг не мигал, нож не вонзался!
не для того же я родился,
чтоб не понять, где оказался
ведь, кроме шуток, мрак кромешный –
где преступленье-наказанье?
я занял призовое место
в битком набитом кинозале
здесь ранили соседа справа,
в проходе понесли потери –
блокбастерно шла переправа
с экрана в первый ряд в партере
штормило море в сто морпехов,
кассир не возвращал билеты
и на себя, умом поехав,
накладывал, бледнея, вето
короче, всё – кино и немцы,
и нет надежды на окопы:
возьми попкорн, вгрызись в свой претцел,
есть счастье в жизни кинескопа
мир будет, но не будет прежним,
чтоб (в том земного плана часть)
я б ямб, как вишню от черешни,
мог от хорея отличать
* * *
как месяц симпатических чернил,
февраль достал войной за палимпсесты,
и поколенье выбирает «теслу» –
из тех, кто «пепси» полость рта чернил
на каждого есть кондиционер
и по кустодиеву в лесопарке –
за всех, кого убили по запарке
в палате номер шесть весов и мер
кто шёл вперёд под грохот канонад,
тому гвоздями рот забили с глиной,
а остальных сжигали по каминам –
за родину, за каина, за ад
людей бы делать из таких гвоздей!
где спутник мой? — о, где ты, беатриче?
писать доносы легче в жанре притчи:
кровь холодна, я не люблю людей
сыграют брамса – изойду тоской:
белеет парус, всюду одинаков,
и как фрегат, который послан на х@й,
плывёт ко дну в пучине он морской
и мачта гнётся, палуба – в дугу,
в какой-то из кают младенец плачет –
и я с ним вместе, не могу иначе,
ведь просто я так больше не могу
* * *
играет детвора в снежки,
приятный зимний день в столице –
полны народом лужники
и светятся от счастья лица!
февраль, как выдохнув «пора!»,
собрался с духом, что есть силы:
в дни годовщины вечера
так упоительны в россии
отечество, война – и враг
устанет ставить на колени!
случается такое раз,
ну, может, два на поколенье –
в сей исторический момент
в отчизне не играют в прятки:
выходит честно президент
всем рассказать, что всё в порядке
куранты бьют, начало дав
торжественному святодейству:
люд, как любитель важных дат,
игрив и радостен, как в детстве,
ведь, ни крути как, ни верти –
спецоперации година!
и этим ценен лейтмотив
для русских женщины с мужчиной
какой прекрасный вечер, блин –
весёлый, с праздничной сиреной!
лев гладиатора убил,
таджик затем прибрал арену
для схватки на одних мечах
трёх украинцев суперкласса,
уже известных москвичам,
как пленные из-под донбасса
медведь прилюдно разорвёт
семью, что привезли из бучи
на этот праздник, и народ
не мог его представить лучше,
забавней, зрелищней – толпа
пришла смотреть и веселиться,
пить пиво в перерыв, пока
готовят бой на колесницах
какой душевный русский мир,
как отмечает годовщину!
и все едины в этот миг:
не отличить отца от сына,
от баб – небритых мужиков,
всех скопом их – от древних римлян,
от колизея – лужников
и «шипки» – от любимой «примы»
глобально, мощно, всем в укор
многочасово праздник длится,
и реет гордо триколор
над веселящейся столицей…
а гладиаторов тела
таджик зароет, где подальше,
что, ясно, блин, как дважды два,
не вставят в телепередачу
* * *
из всех искусств для нас важней треченто,
что я обосновать готов едва ли –
нас в новый ренессанс вели зачем-то,
но, как у данта, к черту отпускали
мир на войну, историк скажет, падок,
потёрт на историческом изгибе:
рождение – в свет выход после схваток,
смерть – в рукопашной схватке с жизнью гибель
и аравийский ураган за счастье,
и в дуновении чумы везенье:
коль сладок до мурашек миг зачатья –
то смертный час быть должен в упоенье
при том, что век идёт без перерыва,
как в одноактной пьесе с местной труппой:
считаешь время до и после взрывов,
и видишь сплошь и рядом горе трупов
война всё длится – и сравнишь некстати
убитых ею с полой стеклотарой,
ведь я из тех, кто выбирает тятю,
когда притащат сети комиссара
кто песнь завёл – идёт в расход направо,
налево тот, кого – в гостях у сказки:
по харе кришна, а по миле рама,
неприкасаемых всё больше в касте
приезда днём и днём отъезда между –
нет разницы, что, вроде бы, логично:
но если ты годами смотришь в бездну –
могла б быть бездна менее токсичной
* * *
он умел заговаривать уголь,
знал бойцовскую эту породу,
изучив все приметы по гуглу
и подняв интеллект свой природный
знал он нефти расценки за баррель,
пил её, словно мёртвую воду,
в самых грязных притонах и барах,
в нашу скотскую, в общем, погоду
ископаемых видел полезных,
правда, и бесполезных немало,
не считая, их сколько там влезло
по ночам под его одеяло
жил в обнимку с природным ресурсом,
относился к нему, будто к брату,
доводя часто до рукосуйства
и пока не забрили в солдаты
там познал он влеченье к металлу,
из которого пули и танки –
там совсем от него не осталось
ничего, разве только останки
только вечный огонь, что согреет
неизвестную душу солдата…
и стоит обелиск всех живее,
ибо к дикой природе придаток
в холода сюда ходят погреться
сиротливо – солдатские дети,
в наше время лишённые детства
и у копов давно на примете:
смерть с косою до попы, с чулком,
томно спущенным с правой ноги,
и мальчишка, курящий тайком
от родных – из соседних могил
* * *
пока никто меня не просит,
я вам о жизни расскажу:
об общей ядерной угрозе,
хоть это ясно и бомжу
читайте на ночь «форчун куки» –
они рядят и судят впрок
нас, как заложников науки
и комплексов военно-пром.
в боях подсчитывают убыль,
с сапог сбивают пыль и прах:
в сбербанках золотые зубы
хранят в ячейках на свой страх
когда сознание вторично,
материя трещит по швам:
грядущее не онирично –
оно нагрянет к нам и к вам
куда ведёт меня танатос
и с ним же эрос и арес?
в крыму взрываются гранаты,
идут бои за бухарест
судьба по ямбам и по кочкам
несёт, неведомо куда, —
но если вместе с шатом скотча,
то можно бросить кубик льда
длинна дорога, время терпит!
хоть путь свой как ни назови,
приятно мне иметь эвтерпу –
в том смысле, плюс как визави
когда умру я наконец-то,
то этому не буду рад:
так замуж выходить за немца,
когда в окопах сталинград
мы вышли поутру к цунами
попеть стихи, крошить мацу…
когда москва горит за нами,
а впереди – гаагский суд
* * *
с верой в чистый разум, в силу слова устного,
мы сегодня несказанно круче джиннов:
сладок и приятен интеллект искусственный
нам, кто был готов всю жизнь отдать за джинсы
робот-пёс и люди из пробирок, мидии
соевые – всюду фейк плюс зомбоящик:
будущее, как в восьмидесятых видели,
сразу наступило, став ненастоящим
ископаемые больше не полезные
и все русские хотят ли евтушенко?
я не знал, что столько лет хожу по лезвию,
ем с ножа, свободно говорю со стенкой
бог продлился в каждом, разделён не поровну
и пароль с логином облачно заначив:
нам бы в юности показывали порно-
фильмы – мы б задумали сейчас иначе
* * *
если землю взорвать, если небо поджечь,
если воду зло вычерпать каской –
это будет победа побед, будет жесть
поклассней, чем на кубе у кастро
если локтем по глазу, ногой по зубам,
чтоб с утра не ходить на работу –
будет праздник всем тут, как в камбодже всем там,
в кампучии у кхмеров пол пота
задушить дездемону, шекспира забить,
мавру яйца скрутить, чтоб не прели!
как же можно такую страну не любить,
что не хуже любой эритреи
всех соседей достать, снять еврея с креста –
кто б с таким ещё справился делом!
где б ещё закалялась столетняя сталь,
бл@дь, на зависть всем венесуэлам
смазать скрепы, чтоб им не скрипеть в холода,
иноверцам воздать по вине их,
и напомнить зловредной корее тогда,
что давно мы её севернее
если так повезло и прёт пруха с лихвой,
а народ стал забитой собакой –
кто бы право имел и, скажите, на кой
нас равнять с тринидад и тобаго
если враг не сдаётся – он, значит, внутри
и его ни в карпатах не встретить,
ни на картах! и мы оттого – первый рим,
либо рейх – не четвёртый, так третий
* * *
что у врага на языке – есть
всё, что на языке врага:
жизнь коротка, с размер брифкейса,
почти, как карлика нога
«кровь в человеке тихо плещет», —
как мне бартендер говорил, —
но миру оттого не легче:
мы – без руля и без ветрил
опять в поход, в осаде крепость,
в руинах город и село:
всех тех, кто собирает скрепы,
по счастью, знать не довелось
ходил я из варягов в греки,
из греков – в римляне, затем
открыли бездну мне ацтеки
в противоборстве двух систем
век золотой, в стеклянных башнях –
серебряный, а в дни войны
ушёл под шредер век бумажный,
но в этом нет моей вины
напрасно ждать от «боли мира»,
что на тебе она пройдёт:
смотрю до слёз в окно камина,
словно меня там кто-то ждёт
представлю – прошлое сложилось
калейдоскопом в витражи,
темнея на местах прожилок,
кривляющихся, как ужи
есть столько снов про заграницу,
в которых нет ни дна, ни стен,
где сотни министер(ст)в юстиций –
и ни в одном нет макси-стерв
встречай рассвет в стране доткомов,
ставь точку точно перед ру –
не первый раз блин в горле комом,
хоть чёрную клади икру
за брутто наступает нетто, —
учил философ энгельс маркс:
я был рождён в стране сонетов,
чтоб покорять луну и марс
и вечно умирать евреем,
и жить, пока хватает чувств:
чем дальше в лес в век брадобрея,
тем ближе к веку-палачу
* * *
совсем недолго ждать – пройдёт и это,
и шелестящей чешуёй дорожной
(как жаль!) вольётся в лету бабье лето,
вплывая красно-рыжим осторожно
ножом хрустальным луч пронзит хрусталик,
пока глаголом лжёт температура:
zed-неприятель sed – и lex представит,
что он, как это нынче в моде, дура
длинней ножей ночь станет, день короче –
короче говоря, помалу майна,
по вере вира: ты свернись в комочек,
дождись, когда с небес посыплет манна
тебе ли, олуху, не знать, чем сердце
и печень успокоятся? тебе ли
без страха и упрёка домоседу
искать то пятый угол, то свой берег
придёт зима – и отморозишь палец,
себя зачёркивая в снежной стуже, –
так солнечное масло выкипает,
под ливнем пузырясь в осенней луже
* * *
все погибшие в городе – утром идут на работу,
по привычке кто в сад, а кто в школу отводят детей,
вызывая в развалинах школ недоверия вотум
и в руинах домов неприятие призрачных стен
смерть привычно течёт в этом городе по расписанью,
то впадая в каспийское море, то в крымский салгир:
наперёд здесь всё знают не хуже пророка исайи,
и уверены в том, что им люди теперь не враги
также контур трамвая уходит маршрутом знакомым,
подбирая своих пассажиров, входящих в туман:
против масла, разлитого аннушкой, нету приема –
из пробитого черепа горе течёт от ума
на конечной корячатся в коме убитые птицы,
и в газете ньюсмейкером скользкая тема с утра,
что какого-то черта покойникам ночью не спится,
но при этом, подобно живым, днём их мучает страх
с той воскресной внезапной бомбежки почти уже год нам
было не до пространства, и не до врагов и друзей:
и всё та же стоит во дворе, не меняясь, погода –
мы выходим с сестрой со двора в день воскресный в музей…
* * *
январь! сойти с ума по трапу
к друзьям, где бог тебя б хранил,
достать привычно рифму «граппу»,
достать врагов, достать чернил
как праздничный наряд сельджука,
пестреет жизнь! ядрёна мать
едва подумает: «рожу-ка!», —
готов ты роды принимать
ковид закончился, а ковид
уже на старте: в новый год
войдёшь – опять средневековье,
сердца глаголом жжёт народ
сжигает города и веси,
уходит по уши в бои,
пока чужих не перемесит,
пока не перебьёт своих
закончится война, но мира,
скорей всего, веками ждать –
как вышедшим живым из тира
свежопредание предать
трещит земля по швам, похожа
на маскировочный халат,
за годы местом, вместе с кожей,
для шрамов став и для заплат
* * *
годы проходят, и до дня рожденья
двое осталось непрожитых суток!
жизнь – не подарок: котлеты отдельно,
жизнь – когда мухи не плавают в супе
жил без «феррари», ушёл от «роллс-ройса»,
дом не построил на острове пасхи:
жизнь, оказалось, не повод к расстройствам,
жизнь, может, жалоба, только не пасквиль
всяко пивал, окромя керосина,
ни с нло не встречался, ни с йети:
жизынь по жёнам меня поносила,
жизынь меня поделила по детям
опыт немалый я нёс за плечами,
что было видно по беглому взгляду:
жизнь разлучала с людьми и вещами,
жизнь познакомила с тем, с кем не надо
геной бывал, а когда доводили –
был крокодилом, но самую малость:
жизнь, где б я ни был, меня находила,
жизни, при том, от меня доставалось
был в метрополитен, не был в ла скала,
слушал рэй чарльза лично и стинга;
жизнь по квартирам меня растаскала,
жизнь разбросала меня по ботинкам
как хорошо быть с любимой влюблённым,
а повезёт – лет до ста (плюс сто двадцать):
жизнь – сто ответов от тополя с клёном,
жизнь – это праздник индукции, ватсон
что мне сказать? оказалась не сплином,
а по длине – мой размер, оказалось:
жизнь поводила меня по витринам,
жизнь – это то, что пригрел – и прижалось
Геннадий Кацов
Геннадий Кацов – поэт, прозаик, эссеист. В середине 1980-х был одним из организаторов легендарного Клуба «Поэзия» (Москва) и участником литературной андерграундной группы «Эпсилон-салон». В мае 1989 г. переехал в США. Последние 34 года работает тележурналистом в Нью-Йорке. Радио- и журналистскую деятельность начал с программы Петра Вайля «Поверх барьеров» (Радио «Свобода»). Вернулся в литературу после 18-летнего перерыва в 2011 году. Автор 11 книг поэзии и прозы. Стихотворения опубликованы в энциклопедической антологии «Самиздат Века» (1997). Член редколлегии литжурналов «Времена» (США) и «Эмигрантская Лира» (Бельгия). Публикации последних лет в интернет-изданиях Snob.ru, Colta.ru, «Дискурс», «Частный корреспондент», и литжурналах/альманахах «Волга», «Дружба Народов», «Звезда», «Знамя», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Литературная Америка», «Нева», «Новый Журнал», «Новый Свет», «Новое Литературное Обозрение» («НЛО»), «Октябрь», Prosodia, «Связь времен», Textura, Homo Legens, «Формаслов», «Этажи», …; по-английски – в американских изданиях Cimarron Review, Blue Lyra Review, Tupelo Quarterly, Verse Junkies, Painters and Poets, Life and Legends,The Ekphrastic Review и других. Один из 101 авторов американской антологии «101 еврейское стихотворение Третьего тысячелетия» (101 Jewish Poems for the Third Millennium), Ashland Poetry Press, USA, 2021 Авторская страница в Журнальном зале: https://magazines.gorky.media/authors/k/gennadij-kaczov