260 Views
Этот рассказ был написан осенью 2022 года, по следам известных событий. Он отсылает к древнеирландским легендам о женщине, стирающей окровавленные одежды тех, кому суждено скоро погибнуть.
Ирина Соколова, Виктория Калинина.
Елене эта машинка сразу не понравилась. Сюрпризы всегда вызывали у неё напряжение, а тут — надо куда-то ехать, получать габаритную посылку… грузовое такси оплачивать, грузчиков, потом вызванивать деверя, чтоб подключил. Одни расходы.
— Дурёха, — снисходительно отозвалась на её ворчание свекровь. — Я вот всю жизнь на руках стирала, никому такого не пожелаю. Или ты так же хочешь к сорока? — и помахала перед лицом Елены своими артритными кистями.
Дело не в деньгах, конечно, и не в артрите. Елена лучше бы и дальше стирала в тазу, у неё этот процесс прекрасно налажен, а с тех пор, как Максик вышел из малышкового возраста, жаловаться и вовсе стало не на что.
Инструкции к машинке не прилагалось, конечно же. Она приехала с покрытой разводами стеклянной дверцей, старыми царапинами на пластике корпуса, с грязью, забившейся под резиновую прокладку, со следами многочисленных смывов в отсеке для стирального порошка.
Следами чужой неизвестной жизни.
“Нам чужого не надо, — тупо крутилось в голове у Елены, когда она начисто отмывала машинку. — Нам чужого не надо, но своё мы…”
Хотелось протереть её самым едким моющим средством для унитаза — чтобы точно.
— Ну и что, что бэушная, — свекровь хозяйственно оглядела новое достояние. — Мы бы и такую ещё неизвестно когда купили!
“Но мы её не покупали”, — подумала Елена.
В конце концов она разобралась с несложным набором программ для стирки — почти все названия режимов были понятны и без перевода. Это и впрямь намного удобнее, чем кипятить бельё на плите, стирать в тазу и выжимать руками — глупо не пользоваться. Машинка ведь уже здесь, обратно не вернёшь.
Когда Андрей наконец звонит — как обычно, с чужого телефона и ненадолго, Елена благодарит за подарок, преувеличенно описывая, как машинка облегчила ей жизнь. О том, что заходя в ванную теперь старается без нужды не смотреть в тот угол, где эта машинка стоит, конечно же, не упоминает. Андрею и так тяжело. Она не хочет его тревожить.
Ночью, лёжа в темноте, Елена слушает. Старенький холодильник натужно гудит на кухне. По соседней улице проезжает мотоциклист, следом — машина с включённой слишком громко музыкой. Свекровь похрапывает на диване. Максик ворочается и пинает одеяло на своём топчане. Стиралка начинает вращать барабан с бельём, разгоняясь с таким звуком, словно вот-вот улетит в космос…
Елена, начавшая уже соскальзывать в сон, вскакивает с кровати, на одном дыхании пересекает комнату и бьёт по выключателю в коридоре. Ванная озаряется светом, в котором прекрасно видна неподвижная, с пустым чёрным прямоугольником дисплея, машинка. Разумеется, выключенная.
— Лена? — сонно окликает свекровь. — Что такое?
— Ничего, — не отрывая взгляда от поцарапанного белого корпуса, отвечает Елена. — Мне показалось… Приснилось, наверное.
— Иди спи тогда! — и ворчливо: — Взяла моду — скакать по ночам…
***
В первый раз это происходит, когда Елена разбирает стирку. Среди вещей ей вдруг попадается пёстрый платок, совершенно старушечий на вид, с большими аляповатыми цветами. Она разворачивает его, недоумённо рассматривает. Ещё и пятна какие-то, не отстиралось… Неужто свекровин? Она ведь такое не носит, молодится.
“Не моё дело”, — решает наконец. Невежливо спрашивать. Лучше просто замочить платок в пятновыводителе и простирнуть ещё разок.
***
Следующей оказывается детская футболка — на ребёнка постарше Максика, с принтом в виде мультяшного единорога.
Елена знает всю одежду сына, и это не его футболка, да и не стал бы он надевать такое, сказал бы “Фу! Девчачье!”.
Пару дней назад заходил на ужин деверь с семьёй — может, его дочки? Но как она в стирке-то оказалась?
Елена расправляет футболку. На спине — большая дырка с разлохмоченными краями, словно футболку вспороли чем-то не слишком для этого подходящим. Ткань очень светлая, так что бурые пятна вокруг дыры выглядят особенно уродливо.
— Ерунда какая-то, — вслух говорит Елена, встаёт и, бросив бельё, идёт в комнату. Находит свой телефон, набирает номер жены деверя.
— Привет, прости, что беспокою… Вы когда у нас были, ничего из Настёниных вещичек не забывали?..
Конечно, они ничего не забывали. Елена знала это ещё до того, как позвонить.
Она плотно складывает футболку и прячет на самое дно мусорного ведра. Всё равно такое уже не отстирать.
***
Максик мнётся рядом, пока Елена моет посуду после ужина. Это непохоже на него, и Елена видит: он хочет о чём-то спросить, о чём-то важном для себя.
— Отлично, будешь протирать, — говорит она и вручает сыну полотенце.
Он безропотно протирает вымытое и складывает на стол — роста убирать на полки ему пока не хватает — так что Елена ещё больше убеждается в своих подозрениях.
“Если попросится к другу с ночёвкой, — загадывает она, — отпущу. Лишь бы не кеды новые”.
Если дело в кедах, то придётся сказать “нет”, а Елена по-настоящему ненавидит расстраивать сына.
— Мам, папа ведь герой? — спрашивает Максик. Он на неё не смотрит.
Елена водит мыльной губкой по тарелке.
— Конечно, — говорит она. — Почему ты спрашиваешь?
Он насупливается, становясь ужасно похожим на Андрея, и неохотно бормочет:
— Так…
Елена не хочет вести этот разговор. Не хочет домывать эту посуду как ни в чём не бывало. Не хочет сейчас вообще находиться здесь.
Она споласкивает тарелку и подаёт её сыну:
— Что за “так”?
— Ну так… в школе один мальчик говорит. Разное.
— Поменьше думай об этом, — говорит Елена, и слова на вкус как горящая резина. — Папа скоро вернётся, и всё будет хорошо. Нечего повторять всякие глупости!
***
Следующим она находит мужской свитер — не Андрея, размер не его, да и носят такие свитера обычно мужчины постарше — с несколькими небольшими отверстиями на груди и гораздо большими — на спине. Следы на нём даже пятнами нельзя назвать — свитер весь во въевшейся грязи.
Свитер мог бы быть свёкра — хотя, конечно, странно, что свекровь, пять лет как вдова, вдруг вздумала стирать его вещи, — а грязь…
Елена знает, что это за грязь — конечно, она знает. Любая женщина узнает не отстиравшуюся с ткани кровь.
Она сидит какое-то время, бессмысленно продевая пальцы в заскорузлые дыры и покачиваясь на месте. Потом встаёт, находит пакет, заворачивает свитер в него и прячет на антресоли, под коробку со старыми сапогами.
***
Она стирает руками. Говорит свекрови, что машинка недостаточно бережна с тонкими вещами.
Всё время так, конечно, не получается.
На антресолях появляется второй пакет, потом третий.
Однажды днём Елена отпрашивается с работы, возвращается домой и методично сжигает содержимое всех трёх пакетов в ванной, разведя огонь на старой крышке от бака для кипячения и пошире открыв дверь для вентиляции.
— Оставь нас в покое! — шепчет она, плача от вонючего дыма.
Выключенная стиралка равнодушно наблюдает за экзорцизмом из своего угла.
Следующей Елена находит безвкусную женскую кофту с люрексом и леопардовым принтом. Дыр на ней нет, только спереди пара отпечатков, похожих на смазанные следы пальцев.
***
Андрей не выходит на связь.
— Ну что ты истеришь, дурёха, — утешает, как может, свекровь. — Он же предупреждал, что не сможет позвонить. Их там перегруппировывают или что… — она вздыхает; у самой сердце не на месте. — Вечно ты чуть что — в панику!
Елена кивает, кивает, кивает.
— На, почитай и успокойся! — свекровь протягивает ей собственную Библию, в которую стала заглядывать с тех пор, как Андрей пошёл на контракт. Раньше максимумом её христианского благочестия было покрасить яйца на Пасху.
Сходить, что ли, в церковь, помолиться за Андрея, чтоб был здоров, чтоб быстрей вернулся? Просить благословения себе — но на что? Исповедоваться — да в чём?
Елена открывает толстую тяжёлую книгу, скользит рассеянным взглядом по странице.
“Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь”.
***
Елена стирает руками, врёт свекрови, что стиралка сломалась. Ночами лежит без сна, слушая, как включается за стеной машинка, как пытается, снова и снова, отстирать то, что отстирать невозможно — поток простреленной, мятой, рваной одежды: старой, новой, убогой, модной, мужской, женской, детской…
“Хватит, хватит, хватит, — беззвучно шепчет Елена, закрывая лицо руками. Слёзы бегут по вискам горячими щекочущими ручейками. — За что мне всё это?! Что я сделала?!”
Ничего. Она ничего не сделала.
Елена больше не вскакивает среди ночи, чтобы проверить машинку. Свекровь, кажется, и так уже считает её чокнутой. Может, она и права — Елена то и дело плачет без причины, и у неё трясутся руки.
***
Елена возвращается домой припозднившись — пропустила свой автобус, пришлось ждать следующий. Уже от двери слышит, что Максик смотрит мультики (домашку наверняка не доделал; балует его свекровь). В квартире пахнет тушёной капустой, и, разуваясь, Елена с облегчением думает: хоть сегодня не нужно готовить.
— Лен, ты? — окликает с кухни свекровь. — Повесь бельё, оно достиралось! И что ты говорила, машинка сломана? У меня всё враз починилось!
И смеётся тем ненатуральным смешком, который Елена терпеть не может. Этим звуком всегда прикрывается презрительная снисходительность и осуждение.
Содрогнувшись от отвращения, Елена вступает в ванную и открывает ещё тёплую дверцу машинки.
Их одежды там почти нет — только чужая. Когда-то, наверное, чьи-то любимые и памятные вещи, а теперь просто грязные, рваные тряпки, которые только выкинуть. Елена обречённо разбирает их. Никакой антресоли на это не хватит, конечно.
Последним она достаёт куртку от армейской формы. Машинально, с облегчением думает: “не Андрея” — слишком большая, не его размер — привычно, почти равнодушно оглядывает в поисках повреждений. Всего лишь две дырки от пуль вокруг левого кармана…
Пальцы Елены останавливаются над нашивкой с фамилией.
Елена открывает рот, чтобы позвать, чтобы крикнуть…
— Лен, иди есть, пока не остыло! — окликает с кухни свекровь.
Елена молчит, лишь судорожно глотает тёплый мокрый воздух, пахнущий стиральным порошком.