511 Views
* * *
Сам с собою наедине
можешь вынести приговор,
себя самого поставить к стене
и расстрелять в упор,
место далекое отыскать,
себя самого схоронить,
землю яростно затоптать,
камни тяжкие навалить
и уйти без оглядки в путь
радостно и легко,
полной грудью вздохнуть
глубоко-глубоко!
* * *
Прекрасная юная статуя,
завернутая в простыню,
ждет открытия, приуроченного
к исключительно важному дню,
который то ли восьмой в неделе,
то ли в месяце тридцать второй,
но крошится от времени статуя,
осыпаясь под простыней.
Оказывается
Новая книга —
оказывается, я ее уже читал.
Новый фильм —
оказывается, я его уже видел.
Незнакомый город —
почему-то знаком.
Потрясающая новость —
я ее уже слышал.
Сегодняшнюю газету
я читал давно,
у сегодняшнего моря
вчерашние волны,
на сегодняшней сцене
вчерашний спектакль,
только актеры другие,
другие…
Этого воробья
я уже видел,
эту кошку
я уже гладил,
Эту женщину
я уже любил,
этого малыша
я уже вырастил,
это вино
я уже пил…
Я живу,
но я уже жил.
* * *
Дураки, потрошители счастья,
по велению суетных дней
мы общаемся большей частью
не с людьми,
а с частями людей.
Спрос на каждого уже и уже,
человек расчленяться привык:
спрос на души, на туши, на уши,
спрос на руки, на мозг, на язык.
Воспевая в гармонию веру,
потребляет нас некая власть,
составляет себя,
как химеру,
отдирая от каждого часть.
Погрустишь, коль поставлен на место,
похрустишь –
да в прокрустову щель.
Если каждый для каждого – средство,
изгоняется средствами цель.
Горожане, рабы-каторжане
функций, долга, взаимных услуг,
мы спешим под машинное ржанье
в одиночества массовый круг.
Мы,
рабы потребительской страсти,
шлем своих большеглазых детей
в мир,
прогрессом разъятый на части,
заселенный частями людей…
Все себя поделили, условясь,
и отмерена каждому часть;
дуракам
полагается совесть,
чтоб досталась бессовестным власть.
Все продумано четко и ловко:
с нами Бог, остальные — враги,
и юнец, получая винтовку,
отдает на храненье мозги.
Дураки, нас всю жизнь лихорадит
от идей, должностей и властей,
в маскараде живем, в зоосаде
не с людьми,
а с частями людей.
Но недаром ребеночка холит
мать
и зыблет его колыбель,
и младенец устами глаголет –
Он, который не средство,
а цель!
Полоумный
Я научен теперь, я научен,
я прикинусь нормальным, иначе
будут снова ловить и настойчиво мучить.
Делать нечего. Поутру
просыпаюсь, иду умываться, —
хлещет кровь из открытого крана,
ничего, я беру полотенце,
отпечаталось красным лицо,
всё в порядке, я к вам выхожу,
напевая игривый мотив,
все довольны, и завтрак на столике, —
в этом мире никто не убит.
Вавилонское
Зря обнимает светом солнце
несчастный город Вавилон:
вавилоняне, вавилонцы
на площадь прут со всех сторон.
Все брешут — правду-матку режут…
Слова- кто в лес, кто по дрова:
вчера еще одни и те же,
сегодня — разные слова.
По-вавилонски учит школа
с младых ногтей вавилонят
полуслова, полуглаголы,
смешавши, клеить наугад.
Но в каждом слоге вероломство,
непониманье, ложь и страх,
а высшей марки вавилонство —
молчок на разных языках.
Как бы решаются вопросы,
но все решенья — на авось,
и даже стоны, даже слезы
толкуют здесь и вкривь и вкось.
Хватаю жителей за плечи,
кричу им в уши и трясу,
но все слова мои и речи,
зависнув, тают на весу.
Кругом свистят и корчат рожи;
боюсь, что я у них в плену
и под мычанье носорожье
я вавилониться начну.
И в маяте, хандре и скорби,
Я восклицаю: мня… бремня…
сикамбриозно жаклой чорбе,
реклей басайся, кребетня!
Тихой ночью
Налетит одинокое горе,
и такое молчанье везде,
что скалу опрокидывай в море —
и круги не пойдут по воде.
Тихой ночью немые набаты
утопают в глухой тишине…
Человечество не виновато,
улыбаются люди во сне.
Ну а если б пространство земное
обегала кругами беда —
не видать бы ни сна, ни покоя
никому, нигде, никогда.
Потому тишину, словно вату
раздают, чтобы уши заткнуть.
С этой ватою невиновато
обыватели могут уснуть.
Но пока хоть один среди ночи,
хоть один из глубин глухоты,
просыпаясь, молитвы бормочет –
есть спасенье еще от беды!
Хэппи-энд
Всё кончилось благополучно.
…Волков почуя, бараны
еще теснее сплотились
вокруг своего пастуха,
который вскинул двустволку,
и волк закружился раненый,
бросился пес на хищников,
и те ушли от греха.
Все кончилось благополучно,
как я вам сказал заранее.
Садилось кровавое солнце,
лучи посылая вкось.
Пастух в тулупе овчинном
задумчиво ел баранину,
и преданный пес лениво
глодал баранью кость…
* * *
От границы до границы
не объять отчизну-мать,
и со всем, что в ней творится
ум не в силах совладать,
и таких пространств, как эти,
без концов и без начал,
ни один народ на свете
никогда не получал.
От подобного размаха
в доме качка и сквозняк,
эхо праздника и страха,
слева свет, а справа мрак.
Удалой играя силой
на Днепре и на Оби,
ты сынов своих, Россия,
одиноких не губи;
хоть сбиваешься со счета,
всех учти до одного,
всех вбери в свою заботу,
а не только большинство:
кто вдали, а кто под боком —
взор в просторах не топи
и пророка ненароком,
как младенца, не заспи!
Декабрь-91
Ходит ночь по кремлевской стене,
снеговые не тронув укрытия…
Исторические события
совершаются в тишине.
Не споткнулся троллейбус ночной,
не померкли огни кафетерия:
тихо дух испустила империя,
как проколотый кит надувной.
А какая держава была! —
покорителей неба отчество,
власть рабочих, маяк человечества,
в переводе — империя зла.
Проще: по гололеду шажком
наши бабушки, жены и дочери
снова с ночи становятся в очередь
за голодным насущным пайком.
Но еще есть у нас красота,
лик небесный и облик березовый,
степь да степь, ни души, а над озером
купола и сиянье креста…
* * *
Садовое Кольцо
носить обречена
Москва — обручена
с придумавшим дорогу,
что из себя в себя,
течет собой полна
и целиком видна
лишь летчикам да Богу.
Садовое Кольцо,
вращенье колеса,
зовет зеленый свет,
а красный — пахнет адом.
В одном конце Кольца
сияют небеса,
в другом конце Кольца
холодный ливень с градом.
Садовое Кольцо,
качели колдуна,
бетонный хулахуп,
кружение в капкане…
В одном конце Кольца —
гражданская война,
в другом конце Кольца —
народное гулянье.
* * *
– Россия, боль моя,
к чему мне ум и зренье?
Меня вот-вот сметет
наплыв небытия.
Кругом самообман
и самообольщенье,
а я себе не лгу,
Россия, боль моя.
Не вышло. Не сбылось.
Не состоялось снова.
Оборвалось. Тянусь
в грядущие века,
как через пропасть шест.
И вновь рукой слепого
опоры ищет в воздухе
строка.
* * *
Двадцатый век. Россия. Что за бред?
Сюжет невероятного романа,
Шальное сочиненье графомана,
Где не наложен ни на что запрет.
От океана и до океана
Империя, которой равной нет,
Вдруг распадется и из мглы дурмана
Преображенной явится на свет.
Россия не двуглавой, но двуликой,
Растоптанной, великой, безъязыкой,
Отмеченной судьбою мировой
Встает до звезд и валится хмельной,
И над ее последним забулдыгой
Какой-то гений теплится святой.
Московское пространство
Куда я забрел, Боже мой?
Попроще хотел, покороче,
а к площади выбрался к ночи.
Москву не пройти по прямой.
Москва — как сугробы зимой,
в ней белые пятна, подвохи,
все хитросплетенья эпохи
и зодчего почерк хмельной.
Корить ли старушку Москву
за кольца, узлы и развязки?
В ней нет прямизны по указке,
как нет у извилин в мозгу.
Вдруг вытащит из-под полы
то церковь, то дом современный.
Не выпрямить Кривоколенный,
не переупрямить валы.
Москва, как улитка, кругла, —
кривого пространства лекало
недаром на свет извлекало
излучины и купола.
Петра от себя прогнала –
пускай себе самодовольно,
расчерченный прямоугольно,
летит Петербург, как стрела!
С Москвою нельзя напрямик:
согнула она ненароком
подковою Запад с Востоком
в непознанный свой материк.
В ее зеркалах двойники,
двуглавый двоится, как Янус,
и водит проспектами за нос,
скрывая хитро тупики.
Ныряй торопливо в метро,
пари в облаках самолетом,
но знай — у Садовых нутро,
известное лишь пешеходам.
Пускай городской нелюдим
Москву замечает все реже,
зато открывает приезжий
ее, как предсказанный Рим.
Подумай про участь умов
в изгибах московских историй,
смотри, как дымит крематорий,
постой у родильных домов,
где звонкий младенческий крик
вещает на зависть пророкам,
что втянутся Запад с Востоком
в московский кривой материк!
* * *
Вдруг, проснувшись в казенной постели,
не поймешь, где какая страна,
забываешь названья отелей,
мимолетных друзей имена.
Роль уюта во временном доме
исполняют диван и плафон.
Говоришь: «чемоданы в мой номер»,
через день выметаешься вон.
Ни к приемнику, ни к одеяльцу,
ни к цветам, ни к пейзажу в окне
привязаться нельзя постояльцу –
в сроке истина, а не в вине.
Срок навыворот здесь, и обратный
счет ведется отпущенным дням…
По путевке Париж однократный
выдается до вторника вам;
выдается до пятницы море, —
оглянуться вокруг недосуг;
в номерах санаторные зори —
краткий курс философских наук.
Сдай ключи и не жди милосердья,
репетиция смерти – отъезд.
Жизнь — как сон. Но, быть может, бессмертье,
как бессонница, нам надоест.
Так спасибо за всё. За начало
и конец. Человеку дано
расписание. Времени мало?
Тем дороже, тем слаще оно!
* * *
Когда до учебных пособий
докатишься в славе своей,
окажешься среди подобий
и выйдешь на свет без теней.
От жизни останутся даты,
вопросы отменит ответ,
стихи обратятся в цитаты,
лицо превратится в портрет…
Побудь же у славы в отгуле,
поспорь со своею судьбой,
пока тебе рот не заткнули
строкой, сочиненной тобой!
Кирилл Ковальджи
Кирилл Ковальджи - поэт, прозаик, критик, переводчик, наставник молодежи, Кирилл Ковальджи родился в Бессарабии в 1930 году. Он принес в русскую словесность своеобразный отзвук романской культуры. В 1954 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Работал журналистом в Кишинёве (1954—1959), консультантом в правлении Союза писателей СССР (1959—1970), зам. главного редактора журнала «Советская литература» (на иностранных языках) (1970—1972), зав. отделом журнала «Литературное обозрение» (1972—1977), зав. отделом критики журнала «Юность» (1977—1990), главным редактором издательства «Московский рабочий» (1992—2000), с 2001 по 2013 — руководитель программы интернет-журнал «Пролог» (Фонд СЭИП), с марта 2013 года — гл. редактор журнала СПМ «Кольцо А». Член Союза писателей СССР с 1956 года, секретарь Союза писателей Москвы с 1992 года. Член Русского ПЕН-центра. Член редколлегии альманахов «Муза», журнала «Юность». Лауреат литературной премии Союза писателей Москвы «Венец» (2000), премии еженедельника «Поэтоград» (2010), премии журнала «Дети Ра» (2014), Заслуженный работник культуры РФ (2006). Умер в 2017 году. Похоронен на Ваганьковском кладбище.