738 Views
* * *
Мы всё знали, конечно, знали, просто
Выбирали проблемы себе по росту,
Проживая в созданной нами Валгалле,
Всё мы видели, только глаза закрывали.
А теперь нас – за шкирку и мордой тычут,
А теперь что ни день, то урон да вычет,
И, гляди, расширяется, постепенно
Подбираясь к сердцу, пятно гангрены.
Ладно б путь тернист – горизонт неведом!
Где, скажи, Просвещенье, твоя победа?
Где твоё, Культура, стальное жало?
Ты дрожишь и жало своё поджала!
Мы б ушли с поверхности в катакомбы,
Но душа мощней водородной бомбы:
На Земле возникнет второе солнце,
Если мы вдруг не выдержим и взорвёмся.
Я полезен, как горка спитого чая,
Превращаюсь в зверя простипрощая –
Только шепчет, под лапой крошась, землица,
Что неплохо б и ненависти научиться.
* * *
Отделяя от птицы пение и полёт,
Набухает железо, лопается, цветёт.
Стая окон, взлетев, превращается в рой осколков.
Ураган, цепляясь за грунт из последних сил,
Ось симметрии выгнул, перекосил,
Словно хлебные крошки, строенья смахнув с пригорков.
Сводный хор скорбящих людей и зверей живых
На разорванный воздух криком наложит швы,
Но замолкнет вскоре, запутавшись в огласовках.
И опять над пожухшей травою сомкнётся синь.
В опустевших дворах – ни наволочек, ни простынь, –
Только дым повис на бельевых верёвках.
* * *
Идёт война? Нет, перед нами стоит война.
Чаша с отравой, выпей её до дна.
Выхлебай залпом – сразу настанет смерть.
Или по капле – на год за день стареть.
Видишь, плывёт в пылающих небесах
Дерево-вишня на розовых парусах,
А по-над ней, как белоснежный кит, –
Цел, невредим, – призрак Мрii летит в зенит.
Нынче у всех (людей) к небу задрана голова.
Что Вы сказали, принц? Я говорил слова!
Слово-глагол, слово-союз, предлог.
Так молоко русской речи свернулось во рту в творог.
* * *
Бесконечно бредя сквозь арки,
Потерявшийся насовсем,
Я блуждаю, как ветер Харькова,
В лабиринте сгоревших стен.
Сам хозяин своим рыданьям –
Их теперь не услышит никто, –
Но от собственного дыханья
Мне уже не бывает тепло.
Встрепенусь на рассвете жаворонком,
Чтобы к вечеру стать совой.
Днём и ночью упорно, жарко я
Дискутирую сам с собой.
Не забраться к Богу под юбку мне:
Завернувшись в спираль, как моллюск,
Сам себя на руках убаюкиваю,
Над собой до утра не сплю.
Подбородок, колени, локти,
Голова, поясница, живот:
Словно я был разломлен на ломти, –
Только каждая часть живёт.
Словно заново был раскроен
И разрезан великой бедой.
Ты полей меня мёртвой водою,
Прежде чем поливать живой.
* * *
Это брат мой Каин, он по призванию – коэн.
Я всегда беспокоюсь, а брат мой – всегда спокоен.
Мы привыкли быть вместе – даже шагаем в ногу.
Я служу ему сторожем. Оба мы служим Богу.
Мы не ходим за стадом – ходят стада за нами,
Не гуляем в садах – чтоб они подавились плодами!
Не смогли бы жить в деревнях, городах, посёлках –
Там дома вдоль улиц стоят, как гроба на полках.
Мы вдвоём сидим весь день на ступенях храма,
А ложимся спать – так кладём под голову мрамор,
Потому что холодный камень под жарким ухом
Позволяет заснуть скорей, чем подушка с пухом.
Мы скучаем – пара актёров в пустом театре,
Нас тоска освещает – внезапно, как вспышкой – натрий,
В темноте исчезая неуловимым ниндзя.
Мы не спим никогда – еженощно друг другу снимся.
Лишь слеза по щеке стекает, жирна, как ворвань,
Брат всю ночь убеждает меня в том, что я не мёртвый,
Потому что смерть не живёт среди нас, евреев.
Я и сам под утро хотел бы ему поверить.
три текста
1.
Он говорит: «Я понял однажды и принял, как истину, что абсолютно каждый: и молодой солдат, умирающий на поле боя от ран, и ветеран, умирающий в старости от инсульта, и какая-нибудь чернокожая женщина, последовательница культа вуду, угасающая от лейкемии, и трехлетняя девочка в России, прозрачная кожа нежнее пушка мимозы, сгорающая от инфекционного туберкулеза,- все они, обитавшие раньше в лачугах, домах или многоэтажках, узнают о себе нечто очень важное в самый первый момент смерти. И это знание, словно марка письму в конверте, придает законченность и значение всему пережитому».
Он говорит, что сперва, впадая в кому, бредешь по пустыне посмертия, утопая примерно на треть тела, которого, впрочем, нет, в некоем войлоке. Пытаешься не смотреть вверх, но не видишь свет, поскольку безглаз, и у взора теперь нет век, чтоб закрыться спасительной пеленой.
Он говорит: «Тогда надо мной всходили вроде небесных светил лица живых и умерших, всех тех, кого я знал и любил, и каждое было словно бы светлый овал. Я молился на эти лица, и страх отступал.»
Он говорит, что слышал их быстрые голоса, глядел им в глаза, но потом перед ним возникла черта, пограничная полоса, за которой не виден цвет и не слышен глагол, и, якобы, он тогда и эту черту перешел.
Там, за чертой все его мысли представлялись в виде чисел и формул, а чувства его и дела – как предметы простейших форм и даже как абстрактные светлые и тёмные пятна. Впрочем, тут его речь становится вовсе невнятна.
Он говорит напоследок: «Затем наступил хэппи энд. И взамен слабой веры в бессмертье я приобрёл нерушимую веру в момент смерти».
2.
Все происходит буднично: слышишь громкий хлопок.
Сосед начинает клониться на правый бок,
Пытаясь фантик поднять, валяющийся на полу.
Потом замечаешь вдруг небольшую дыру
В спинке сидения прямо перед собой,
И осколок металла в обшивке рядом с дырой,
Затем – миллисекундный сбой,
Потом что-то влажное чувствуешь над губой,
Думаешь: надо бы вытащить из кармана платок,
Но уже распускается тёплый алый цветок,
Тянется к рёбрам, за лепестком лепесток
Засыхает на коже, блестит на свету, словно лак,
И виски стучат в унисон, словно есть лишь один висок:
Это лопнула шина, а ты испугался, чудак,
И на коже не кровь, это от солнца мазь,
Это лопнул мир, это бомба разорвалась.
3.
Ветрами, словно оспой,
Изрыт речной гранит,-
Пчелою медоносной
Печаль над ним звенит.
Закат дрожит и рвётся,
Натянут на колки:
Последний проблеск солнца,
Прощальный взмах руки.
Темнеют мостовые,
Тускнеют двор и сад,
Лишь окон пулевые
Отверстия кровят.
По этим алым меткам
Теней нисходит рать,
Спешит к вольерам, клеткам,-
Зверьё своё обнять,
Пока закат над нами
Посмертья кокон свил.
Касание губами.
Прикосновенье крыл.
элегия для Александра Чумакова
Я знаю, в моей Отчизне,
С которой – неразделим,
Свобода ценнее жизни,
И дети – важней земли.
Открыта в груди калитка,
Покуда сквозь боль и гам
Былинкой летит молитва
К очам Её, к очагам.
Опухли глаза от соли,
В ушах угнездился вой.
Багровый цветёт подсолнух
Над бедной моей страной.
Течёт раскалённое масло,
Взрывается в воздухе жмых,
Но пепел погибших Клаасов
Стучится в сердца живых.
И трепетный свет субботний
Лежит на полях, как снег,
И правит небесная сотня
Течением дольних рек.
потому что война
Алексею Королеву
Потому что война, и цена нашей жизни – копейки,
Подороже бобов, но дешевле, чем мясо индейки,
Нашей смерти цена – так и вовсе дешевле перловки,
Я умру в коридоре, а не повезёт – так в кладовке.
В коридоре светло и сквозняк, и, пожалуй, почище,
А в кладовке темно, и от химии разной вонища,
Лучше из коридора – да в норы нездешних тоннелей,
Чем в кладовке царапать в агонии пластик панелей.
Я умру в коридоре, неважно, сейчас или скоро,
Потому что война – это темная часть коридора,
Потому что солдатам обещаны райские кущи:
Нежный запах тюльпанов и свет, как от яблонь цветущих.
жить
Потёками по стенам – чьи-то сны,
Пока живём, и странно нам, что живы.
Никто не хочет ядерной войны,
Но любопытно поглазеть на взрывы.
А дрожи нет, у тьмы – огромный стаж,
Любой порез подчеркнут старым шрамом.
Уныние, мой подконвойный страж,
Из глаз бежит безумным мандельштамом.
Что пыли пласт и паутины вязь?
Что ненависти наши и приязни?
В такие дни благословенна грязь:
Используй шанс – в густой земле увязни.
варенье
“Садок вишневий коло хати,
Т .Г. Шевченко “В казематі”
Хрущі над вишнями гудуть,
Плугатарі з плугами йдуть,
Співають ідучи дівчата,
А матері вечерять ждуть.”
На рассвете кусты выбегает полить Фома,
По бурьяну струя хлещет прямой наводкой.
Там, где влага упала, расцветает цветок-чума:
В колокольчатой чашечке плещется царская водка.
Сгнили звезды, как вишни, когда горизонт померк.
Скошен стебель под горло, все травы пошли на силос.
Лишь цветок-чума вызревает в ягоду-смерть.
Как же много её теперь для нас уродилось!
Собирать урожай выйдут бабы на край села,
«Вiтре буйний», – споют, да прошепчут: «Кохаю, любий!»,
Похоронят надежду, – скорее б она взошла,
И наварят варенья, чтоб мертвым помазать губы.
Михаэль Шерб
Родился в 1972 году в Одессе. Окончил физфак ОГУ. С 1994 года – в Германии. Окончил Дортмундский технический университет, работает программистом, женат, сын. Публикации в журналах «Дружба народов», "Новый журнал", "Арион", «Интерпоэзия», Homo legens, «Крещатик», «ШО», "Радуга", «Эмигрантская лира» и других. Призер чемпионата Балтии-2014, фестиваля «Эмигрантская лира»-2013.