361 Views
* * *
Я никак не могу выбрать нужные скляночки,
Баночки, флакончики, тюбики,
Чулки, книжки, платья, туфли,
Бельё, фотографии, конфеты,
Воспоминания — чтобы взять с собой
«Самое необходимое».
Я выбираю, перебираю,
Переиначиваю, перекладываю,
Уменьшаю и вновь увеличиваю
Количество самого необходимого,
Стараюсь прикинуть, что менее,
Что более нужно, жизненно важно,
Жизненно больно, жизненно нежно…
Я пытаюсь уместить в рюкзак
Прошлую жизнь
С разными пёрышками, брелками, игрушками,
Магнитами на холодильник,
Заколками, снами, закладками,
Фантиками, открытками, письмами,
Блокнотами, сумочками,
Счастливыми билетиками…
Но она не вмещается в рюкзак,
Тогда я беру ещё одну сумку,
Побольше — нет, лучше поменьше,
И вновь начинаю безнадёжнейшую из сортировок.
Флакончиков, баночек, скляночек,
Тюбиков, фантиков, воспоминаний,
Платьев и книжек, бессмысленных пёрышек,
Тайных коробочек
Не может стать меньше — я вижу.
Я сижу на полу среди рассыпавшейся на части себя,
Среди улик прошлой прервавшейся жизни,
И выбираю остаться — с ней.
* * *
Второй месяц здесь длится война,
Перемен нет на западном фронте,
На восточном — приходит весна,
Небо вскрыто весной, как аорта
У кого-то на шее… На юг
Тянет больше всегда, чем на север,
От врага отличаем здесь друг
Почему-то теперь всё труднее.
Веру, этику, прочую хрень
Заменяют газетные сводки,
Но зато удлиняется день —
Это плюс. Но бессильна и водка
При попытках забыть лица жертв —
Это минус. Ещё плюс кошмары.
Где-то бьётся отчаянный нерв
На виске, и снуют санитары,
И врачи почему-то молчат,
Когда я говорю им, что скоро
Мы пройдём через ёбаный ад
И по светлым пойдём коридорам
Прямо в солнце, в забытую жизнь,
Вновь из пепла её воскрешая…
На прощанье здесь пишут «Держись»,
Но тебе напишу — «Обнимаю».
* * *
Обнажённая хрупкость вещей
Очевидна до боли в груди,
Вот разрушенный мост — он ничей,
По нему ты меня проведи
В догорающий в зареве сад —
Он исчез, не успев расцвести,
Отмотай время чётко назад,
И к спокойной реке проведи —
В ней ни крови пока нет, ни мин,
Отражение облака лишь,
На песке нет простреленных спин,
Ещё жив вечно шумный камыш,
Всё идёт чередом, как должно,
Лето томно вступает в права —
Обмелевшего озера дно,
От жары чуть желтеет трава,
Птицы чертят привычный маршрут,
И до смерти ещё далеко,
И цветы, словно дети, растут,
Неумышленно, быстро, легко.
* * *
А может, правда, больше тебя нет,
И ни к чему застывший этот свет,
Невинный, ежеутренний и новый.
А может, правда, всё лишь трын-трава,
Один не делится, как ни проси, на два,
И боль не превращается здесь в слово.
И от тревоги — шаг лишь до тоски
Предсмертной, незамеченной, ни зги —
Как ни гляди во тьму, ты не увидишь.
Лишь память вновь вступает здесь в права,
Живее тем, чем более мертва
Надежда на спасенье или выход.
Есть час, а может, месяц, может — год,
Как несговорчиво минутная вперёд
Едва передвигается, есть ветер.
И ночь, и вой, и смерть над головой,
И если спросят: «Ты ещё живой?»,
Вместо тебя «Живой» — едва ль ответят.
А может, правда, больше тебя нет,
Которого так видно на просвет,
Что не видна душа в ослабшем теле.
Лишь контур страха, пара бледных черт,
И шёпот вместо голоса, на бред
Так походящий, слышный еле-еле.
* * *
А если мы умрём в морозный март,
Рассыпавшись колодой смертных карт,
Истлев или замёрзнув — не суть важно,
Среди руин родных многоэтажек,
Под небом, то ли звёздным, то ли свет
Усердно льющим, на закате лет,
Или в расцвете — как кому успелось,
Под прОклятым, под вражеским прицелом —
То всё равно для нас придёт весна,
Для нас, для нас, и никого другого,
И будет щебет, зелень, и асфальт
Прогретый, в трещинах, и кто-то целовать-
ся станет под расцветшей кроной…
Листком мы станем, деревом, вороной,
Синицей, облаком, дыханием реки,
И линией протянутой руки,
Морской ракушкой, смехом и молчаньем,
Янтарным солнцем, золотым песком…
И пусть нам страшно здесь до одичанья,
И ненавистью мы оглушены,
Мы доживём до Бога, до весны,
Мы ей уже — ты видишь — почти стали.
* * *
Когда-нибудь после войны
Она вымоет пол,
Как всегда — в воскресенье.
Родит пока еще незачатого ребенка.
Прочтет ему Пушкина, Бродского.
Спечет яблочный пирог.
Покурит в окно.
Выпьет вина.
Съездит на море.
Влюбится в подлеца.
Загрустит.
Усомнится.
Напишет стихи.
Станет несчастной,
А после — счастливой.
Когда-нибудь.
После войны.
* * *
Если ты мне расскажешь, как жить с дырой вместо сердца,
Я расскажу тебе, как это — пропускать сквозь себя все ветра.
Если ты мне расскажешь, как жить со страхом вместо живота,
Я расскажу тебе, как это — носить в себе мёртвого ребёнка.
Если ты мне расскажешь, как жить со спазмом вместо горла,
Я расскажу тебе, как это — молча кричать.
Если ты мне расскажешь, как жить с солью вместо глаз,
Я расскажу тебе, как это — глядя — не видеть.
Если ты мне расскажешь, как жить с болью вместо лёгких,
Я расскажу тебе, как это — жить, не дыша.
Если ты мне расскажешь, как жить без рук и без ног —
Я расскажу тебе, как это — врастать в землю по веки.
Если ты мне расскажешь, как жить среди смерти,
Я расскажу тебе, как это — ненавидеть войну.
Если ты мне расскажешь, как это — жить,
Я пообещаю тебе, что мы никогда не умрём.
* * *
Я не знаю, что делать с переполняющей меня ненавистью,
Мне хотелось бы переплавить её в золото,
Где тот философский камень, который поможет мне?
Я не знаю, что делать с переполняющим меня страхом,
Мне хотелось бы переплавить его в радость,
Где тот волшебник, который поможет мне?
Я не знаю, что делать с переполняющей меня болью,
Мне хотелось бы переплавить её в свет,
Где тот бог, который поможет мне?
Где тот чудесный кузнец,
Который переплавит отрепья в золотое руно,
Мёртвых — в живых,
Слёзы — в сверкающие моря,
Чёрное небо — в полдневное солнце,
Плач — в песни,
Бои — в объятия,
Руины — в дворцы до небес…
Вот только память пусть не переплавляет в прощение.
Прощению — нет.
Прощению — нет.
Прощению нет места в новом сияющем мире.
* * *
Смерть стала словом, сочетаньем букв,
Строкой бегущей и обычным фактом,
Причастный Бог так холоден и груб —
Как спившийся патологоанатом.
Перебирает наши позвонки,
Вскрывает животы, сердца и вены,
Не подаёт всем тонущим руки,
Плодит лишь подлость, ненависть, измены,
К добру не призывает — лишь молчит —
Мол, сами выбирайтесь как-то, сами,
От рая им потеряны ключи,
И навыки владенья чудесами
Давно забыты. Медицинский спирт
Всем заменил вино для причащенья,
А плоть его стареет и болит —
Не потому ли полнится он мщеньем,
Из трупов горы множа, о любви
И свете позабыв, себя похерив…
Лишь птица в небе солнечном летит —
Как дух святой, последний отблеск веры.
* * *
Ненависть тут норма. «Ненавидь» –
Кажется, тут шепчут даже листья.
Ближнего пытаясь возлюбить,
Знал ли ты, насколько этот лишним
Навык будет на святой войне –
Если применимо к ней «святая»,
Сводится душа к нулю, на нет,
Бога так нелепо обретая.
* * *
Наш Бог, как видно, к старости оглох,
А может быть, и вовсе давно умер,
Последний сделал выдох или вдох,
Или – как вариант – ополоумел,
С ума сошёл, свалился с неба в ад
И варит там чертям гнилое зелье,
И потому какой уж день подряд
Мир окровавлен. Вера в воскресенье
Сейчас абсурднее, чем вера в его Свет,
Что зло когда-нибудь, конечно же, осудят…
А Бога, может, не было, и нет,
И никогда, наверное, не будет.
* * *
Должны быть очень тихими слова,
И первыми — что грех твой первородный,
И новыми — как новая трава,
Ожившая на почве, что бесплодной
Так долго чудилась… А «смерть» теперь пиши
С заглавной литеры — вот трудное из правил,
Экзамен новый кем-то для души
Придуманный, кто землю уж оставил.
* * *
Слова ушли, оставив в дураках,
Уместны лишь дефисы между датами,
И умер у кого-то на руках
Тот, кем казался ты себе когда-то.
Со слов слетели листья шумных букв,
Под стать ветвям чернеют сухо смыслы,
Азы неразглашаемых наук
Распознаванья медленного мыслей
Забыты напрочь. Правит тишина
На стыке горя и его звучанья,
Немая неуёмная война,
Где крик перебивается молчаньем.
* * *
Сегодня — ты, а завтра — я,
Тоска моя, любовь моя,
Осенний тихий вязкий свет,
Нас и уже почти что нет.
Сквозь дыры в зданиях, сквозь кровь —
Куда пойдём, моя любовь?
Куда отправимся, тоска?
За горы, веси, облака?
Туда, где смерти нет как нет —
Осенний лишь неяркий свет.
* * *
…и выдохнув привычное «кошмар»,
Продолжишь жить, а как — и сам не зная,
Какой-то полусонный санитар
Чьи души ночью проведет до рая?
Кто завтра не проснется — молод, стар —
Из встреченных на улице прохожих?
Земной, в агонии пульсирующий шар,
Сам на себя от боли не похожий.
* * *
Мир обезбожен, он таким и был,
Обман развенчан, и кумир прогнил,
Агония затянута, и где-то
Никто не будет отвечать за это.
Мир обезбожен, он таким и был,
Лишь множится количество могил
И кровь питает высохшую почву,
И смерти ждёшь, от страха сжавшись, ночью.
И дьявол-заводила правит бал —
Он был всегда и часа только ждал,
В голубенькой — из песенки — ракете
Летит, чтоб уничтожить всё на свете.
* * *
Мы сбились со счёта прОклятых дней –
Сегодня, ты помнишь, который?
Мне кажется, нас, как заблудших детей,
Ведут по глухим коридорам,
По подземельям, средь страха и тьмы,
Видимо – к солнцу и свету,
Будто бы узников строгой тюрьмы,
Призванных, нет, не к ответу,
А к пониманью чего-то, что – до
Разума, смысла, рассудка…
На воскресение будет дано
Трое, как помнится, суток.