367 Views
Свет уходил.
Люди шли по бульвару, спешили, гуляли, катались на самокатах.
А вот давать интервью никто не хотел.
Верба подходила ко всем подряд.
А они шарахались от ее микрофона, словно от рекламного листка.
У Марка горестно обвисли усы и на лбу обозначились морщины.
Конечно, мое дело – всего лишь возить съемочную группу, но…
Раз уж мы одна бригада, то дело общее.
А я уже понимал, что мы больше ничего не запишем.
И что тогда скажет Капельдинер?
Нариман снял с плеча камеру и посмотрел на часы.
Еще минут десять, и свет уйдет, ясно же.
Этот прохожий мне сразу не понравился – низенький, небритый мужичонка в яркой красной рубашке и со злым лицом. И явно пьяный: пер вперед, словно ничего не видя, неловко размахивая руками. На пальце правой блестел здоровенный перстень с белым камнем, наверняка стекляшка. Верба решительно шагнула к нему:
— Что вы думаете о Пикалке?
— Чо ты сказала? – переспросил тот, резко останавливаясь.
— Пришелец, захватывающий Землю, — пояснила Верба. – Как изменилась ваша жизнь с появлением Пикалки?
— Ты чо несешь? Ты на кого работаешь? – Он шагнул к ней вплотную.
— Первый областной канал. Мы проводим опросы…
Закончить она не успела – мужик со всей силы ударил ее наотмашь по щеке. Верба рухнула на тротуар, ее очки и микрофон процокали по асфальту. Мужик проследил за ними, а потом обернулся к нам:
— Кому еще надо? Ну, подходи!
Нариман, стараясь не делать резких движений, снял с плеча камеру, опустил ее линзой в асфальт и сам уставился туда же.
Толстый редактор Марк сделал маленький шажок назад и прижал к груди свой ноутбук, словно щит.
Я как сидел в распахнутой машине, так и остался сидеть.
— Вам, тварям, зарплату платят за ваши опросы-обсосы. А у меня вчера брата взорвало, — закончил мужик, ни к кому не обращаясь, и зашагал прочь, пошатываясь.
Первым опомнился Нариман – бросился к Вербе и помог ей встать. Ее лицо было всё в крови, но она не плакала – только судорожно хватала ртом воздух.
— Какая феноменальная сволочь! – с чувством выговорил Марк. – С такими людьми никакого инопланетного захватчика не надо! Давайте вызовем полицию!
— Давайте в больницу, — Сказал я и завел мотор.
* * *
В кабинет директора канала нас провели мгновенно – видимо, он заранее распорядился. Капельдинер сидел за своим огромным столом, над двумя мониторами возвышалась только блестящая лысина в темных старческих крапках.
Когда мы вошли, он вскочил из-за стола, усадил Вербу на гостевое кресло и осмотрел повязку.
— Ну? – спросил он. – Как ты?
— Нормально, — ответила Верба. — Голова сначала кружилась, а сейчас все норм.
— Что врачи говорят?
— Он ей перстнем всю щеку рассек, — выпалил Марк. – Швы наложили, сказали, надо будет отдельную пластику делать, но все равно шрам останется.
— Дьявол… – выругался Капельдинер и обеими ладонями нервно поскреб лысину. – Ну и где я возьму другую ведущую?
— Мы… – начал Нариман, но Капельдинер его перебил.
— Вы! – он ткнул в него пальцем. — Вы где были?
— Неожиданно всё случилось, — выдавил Нариман. – У меня записано его лицо крупным планом, если что…
— Если — что? – вскричал Капельдинер. — Вас трое! Он один! Вы его даже не задержали!
– Я был с камерой. Она дорогая, вы бы с меня и вычли. А у меня ипотека. У Марка — семья.
— А я что? – поддержал Марк. – Я немолодой человек, я редактор, а не боксер. Нам нужен охранник!
И он почему-то кивнул на меня.
— Я вообще сидел в машине! – обиделся я. – Монтировка в багажнике. Что я его, машиной собью? Так она в другую сторону была припаркована…
Капельдинер снова выругался и поскреб лысину.
– Ну и что мне в утренний эфир ставить? Мы первый областной канал, из-за этой хрени нас на всех континентах смотрят! – Он кинул быстрый взгляд на Вербу. – Говорить-то можешь? Не больно?
— Говорить могу.
— Тогда вот что… Даём утром прямой эфир. Марк напишет текст, дуйте с утра в Парк, я закажу пропуска у федералов, ставьте транслятор и выйдем оттуда в эфир.
— Господи, опять… – поморщился Марк.
— Там и без нас миллион часов наснято, — напомнил Нариман. – Оно же одинаковое всегда. Можно Вербу на хромакее снять в студии и наложить.
— Мы не блогеры, у нас первый областной канал! — строго напомнил Капельдинер. – Нам нужен эксклюзив.
— А как я в кадре буду с этой повязкой? — подала голос Верба.
— Не будешь в кадре. Будешь читать текст за кадром и указывать рукой. Показывать размер, я не знаю, Марк придумает… Только, Марк, без негатива, не как в тот раз! В конце вывести на позитив! Чтоб мне потом не звонили… — Капельдинер многозначительно кивнул лысиной наверх.
* * *
С тех пор, как мы ездили снимать Пикалку на прошлой неделе, ничего не изменилось. Все так же стояли нестройным периметром автодорожные пластиковые заграждения, похожие на оранжевые саквояжи. Чисто символический барьер — всё остальное охраняют камеры. Всё так же барьером высились поставленные друг на дружку кубики сизых бытовок, наспех привезенные в первые дни какими-то учеными и быстро переделанные под охранный пункт. А вот охранники были другие — один рыжий, другой со стильной бородкой, а ещё в углу в кресле сидел какой-то штатский, но ничего не говорил.
— Что у вас с лицом? — спросил рыжий Вербу первым делом.
— Повязка, — сухо ответила Верба, — Брилась, порезалась.
Рыжий покосился недоверчиво, но ничего не сказал — видно, не понял, шутит она или нет.
— Инструктаж, – объявил он, закончив проверять документы.
— Мы уже третий раз, — напомнил Марк.
— Положено прослушать, — покачал головой рыжий. — Ни при каких обстоятельствах не пересекать ленту ограждения. Не делать резких движений. И ни в коем случае ничего в ту сторону не бросать. Ни жвачку. Ни спичку. Ни крышку от объектива. Пикалка реагирует мгновенно. Сперва уничтожает того, кто атакует, затем того, кто отдал приказ, и так пока не дойдет до того, кто придумал атаковать.
— Как оно понимает, кто придумал атаковать? – спросил я.
— Не ко мне вопрос, — отрезал рыжий. – Ученые всего мира понять не могут…
— Вчера один труп был, — хмуро добавил бородатый напарник. — Экоактивист какой-то прорвался, чего-то хотел, но не добежал. А нам тело без башки с поляны убирать.
Рыжий вдруг посмотрел на меня с подозрением:
— А на вас нет заявки!
— Я водитель в нашей бригаде, просто провожаю. Подожду здесь.
— Не надо здесь ждать, — нахмурился рыжий.
— Пусть идет со всеми, — тихо донеслось из угла, где сидел штатский.
– Идите, — немедленно кивнул рыжий и распахнул заднюю дверь вагончика. — Прямо по тропинке до красных лент — видите их? И больше никуда.
— Вы с нами не пойдете? – удивился Марк.
— Мы за вами через камеры понаблюдаем, — усатый кивнул на свой дисплей: — У вас свои камеры, у нас свои.
— Мы лишний раз туда ходить не боимся, — объяснил зачем-то рыжий. — Просто примета плохая. Один у нас тут ходил целые дни, смотрел, а потом его шарахнуло. Видно, замышлял. Оно же чует.
— Минуточку! — вдруг обернулся Нариман, едва выглянув наружу. — Нам нужна точка для съемки с обратной стороны поляны! Не с этой!
— Обзорная площадка одна, — объяснил рыжий. — Скажите спасибо, что вас туда ещё пускают.
— Но я не смогу там работать утром, солнце же в объектив! Нужна другая точка!
— Нельзя, — тихо сказал штатский из угла.
И мы пошли к площадке.
В этом месте центрального парка я был впервые. До появления Пикалки мне никогда не приходило в голову заглянуть в этот глухой, заросший деревьями угол, почти лес. Я тысячу раз проносился через парк на велосипеде по дорожкам, когда работал в доставке, много раз гулял тут с коляской, когда родилась Майка. Пару раз, чего греха таить, заходил сюда отлить в кустах — но это когда еще не было ни камер, ни муниципального туалета у центральных ворот. А однажды в детстве после выпускного я в парке целовался до утра на скамейке. Но всё это происходило возле основных дорожек. А в этом углу не бывал никогда. Хотя казалось бы — полсотни метров деревьев и кустов, а за ними снова проспект и автобусы.
Сейчас парк был безлюден, и даже птицы в нем не чирикали. «Интересно, — подумалось вдруг мне, — птиц Пикалка тоже на лету сбивает?» Вперед вела импровизированная грунтовая дорога, проложенная сотнями ног и обозначенная по обочинам яркими пластиковыми лентами. Один раз она даже пересекла официальную велодорожку.
Вскоре мы были на месте — впереди за деревьями открывалась небольшая полянка, а перед ней находилась наспех оборудованная обзорная площадка. Тут полукругом стояли металлические стойки как в аэропорту — с натянутой между ними лентой. Я тайком пощупал ленту рукой – она была пыльная и немного влажная от утренней росы. Где-то впереди слышались звуки проспекта и автомобильные гудки.
— Шесть минут до включения! — донесся голос далекой студийной ассистентки из наушников, что висели у Марка на шее. — Как связь?
— Мы на месте, — ответил ей Нариман в микрофон своей камеры. — Настраиваемся.
Прямо перед нами на полянке стояла Пикалка. Я впервые видел ее своими глазами и поразился, какая она на самом деле маленькая – не выше домашнего торшера, клянусь. Она и была похожа на торшер, а может, на гигантский одуванчик или на воздушный шар, привязанный к земле толстым шнуром, чтоб не улетел. Из почвы торчал блестящий стебель толщиной в руку и заканчивался мутно-серебристым шаром — размером с велосипедное колесо. Вся поверхность шара поросла редкими белесыми шнурами, похожими на растопыренные волосы, они медленно колыхались, словно от ветра. Их отлично подсвечивало утреннее солнце, пробивавшееся сквозь деревья нам навстречу. А по самому шару рывками перемещались три черных круглых пятна — словно в разных местах открывались воронки, и всегда три. Раз в секунду они исчезали, но глаз тут же обнаруживал их в другом месте шара. Если, конечно, они решали появиться с видимой стороны. Воронки как по команде выплевывали в пространство три короткие искры, которые тут же таяли в воздухе, словно никуда не улетая. Но мы-то, увы, хорошо знали, как далеко они каждый раз летят, и что произойдет там, где их воображаемые траектории в итоге сойдутся в одну точку. Воронки мельтешили в основном по нижней части шара. Говорят, наверху шара они появились всего один раз чтобы убить пилота. Сейчас они крутились внизу, почти у стебля – выжигали кого-то на той стороне глобуса.
А еще Пикалка звучала. Многие говорили, что она при выстреле тихо попискивает как светофор для слепых, тонким электронным звуком. Поэтому ее так и назвали. Но лично мне всегда казалось, что она издает не писк, а тихий стрекот электрических часов – словно зернышки риса берут щепотью и кидают обратно в банку. Противнейший на свете звук, который мне в детстве никак не давал уснуть, а мама ругалась, что я придумываю, никак не могла поверить, что я действительно слышу часы из кухни через закрытую дверь: цык… цык… цык…
— Три минуты до эфира! — прошуршало из наушников.
— Я настроился, — доложил Нариман.
— Мы готовы, — подтвердил Марк и провернулся к Нариману: — Как тебе солнце?
— Мешает дико. Еле вытягиваю по диапазону. Был бы не прямой эфир, можно было эффекты наложить.
— Но вытягиваешь?
— Да.
— А это что за хромакей рядом поставили? — Верба вдруг указала вдаль.
Я проследил за ее взглядом — метрах в трех от Пикалки крепко стояла большая стальная рама-ширма, затянутая доверху зеленой тентовой тканью. Ну точно хромакей. Она сливалась с поляной и было странно, как мы сразу ее не заметили.
— У меня такая шторка в ванной висит, — пошутил я.
— Рекламный щит наверно, — поморщился Марк. — Везде бизнес устроят!
— Убрать из общего плана? — спросил Нариман.
— Смотри сам, как тебе по картинке, — отмахнулся Марк. — Все равно на щите пока никакой рекламы не висит.
— Минута до включения! — проскрипело в наушниках. — Тридцать секунд! Мотор!
Верба мгновенно преобразилась, хотя в кадре ее не было.
— Обычное утро, в обычном центральном парке, обычного города, — заговорила Верба хорошо поставленным голосом, почти не заглядывая в планшет. — Необычным является лишь объект, который стоит здесь уже третью неделю и называется Пикалкой — напомню, это слово, ставшее международным, первым предложил именно наш телеканал. Все три недели, безвозвратно изменившие судьбу планеты, ученые ведут спор — что пришло в наш мир? Живой организм или робот? Растение или электронная пушка? Пришелец с далеких звезд или чудовище из ядра Земли? Убийственная машина, созданная ученым-маньяком, или Антихрист, явившийся в облике смертельного цветка? Но пока ученые ведут спор, раз в секунду Пикалка убивает кого-то одного из граждан нашей планеты. Мы уже знаем, что днем и ночью три пятна на ее поверхности, словно три антенны, наводятся на случайную жертву и мгновенно уничтожают невидимым разрядом — и не важно, находится тот человек рядом или на другой стороне глобуса. Недаром наш соотечественник, почетный гражданин города поэт Шерон вчера в своем блоге назвал Пикалку часами Судного дня, а наш город — земными воротами Ада… Но нет места для негатива! Ведь жизнь продолжается! Этим солнечным утром я стою здесь, рядом с Пикалкой, и не боюсь ее — ведь угроза погибнуть, стоя рядом, не больше, чем для жителя Аделаиды, Гонконга, Ванкувера или…
— Стоп! — вдруг сказал Марк.
Верба умолкла и недоуменно обернулась.
— Капельдинер сбросил включение, — объяснил Марк, — у нас брак по картинке.
— Да нормально по картинке! — возмутился Нариман. — Я все вытянул по свету!
— Он сказал нам возвращаться в студию, будет другая задача.
Нариман неохотно опустил камеру и достал из сумки другой объектив:
— Ладно, дайте минуту, хоть крупняк сниму, раз мы уж здесь…
Он долго целился объективом, а мы терпеливо ждали.
— Ложись!!! – вдруг истерично заорал Нариман, бросая камеру, и мы все тоже бросились на землю.
Прошло несколько томительных секунд, но ничего не происходило.
— Показалось… – хрипло сказал Нариман, поднимаясь.
— Что это было? – холодно спросила Верба, безуспешно оттирая грязь с рукава белой кофты.
— Пикалка вдруг прямо на меня посмотрела, — объяснил Нариман. — Дико страшно! Я думал, капец — все ее три глаза сдвинулись в кучу и прямо в меня целились! В нас!
— Да кому ты нужен, — сказал я.
— Ну или куда-то за нашей спиной, плюс минус сто метров, клянусь!
– У нас вообще-то целый город за спиной. С пригородами до горизонта.
— Клянусь, она стреляла куда-то рядом! У меня кадры должны остаться! — не сдавался Нариман, хотя все видели, что ему просто стыдно за свою истерику.
Мы развернулись и тихо зашагали к вагончику охранников. И уже почти дойдя, поняли, что там что-то случилось.
— Быстрее! — замахал нам с порога рыжий охранник, лицо его сейчас казалось бледным, а весь мундир был покрыт словно алыми каплями росы. — Быстрее проходите и уходите, не оборачивайтесь!
Но я все-таки тайком обернулся.
На кресле вместо человека в штатском безвольно лежало обезглавленное тело, а все кресло, пол и стены вокруг были разрисованы, словно неумелый граффити-бой пытался здесь красным баллончиком нарисовать восход.
* * *
Пробка на проспекте Героев стояла глухо — видно, впереди была авария.
— Долго нам еще? — спросил Нариман с заднего сиденья.
— Часа два, — откликнулся я. — А если пробка не рассосется, то три.
— Если он такой профессор, чего не живет в центре города? — проворчал Нариман.
— Может, он свежий воздух любит, — возразила Верба.
— А лекции по интернету ездит читать?
— Нариман, — сказал я примирительно, — что-то ты нервный. Из-за трупа в караулке что ли?
— Я нервный, — объяснил Нариман, — потому что поднялся в пять утра ради прямого включения, а меня поставили против солнца, а потом еще сказали, что гоню брак, и включения не было!
— К тебе никаких претензий, — ответил Марк. — Я говорил с Капельдинером, он с первых секунд остановил трансляцию, сказал — не то в кадре было.
— Не та Пикалка что ли? — оскорбился Нариман. — Не тот парк? У нас что, есть на планете другой город, где выросла другая Пикалка? Что там могло быть не то в нашем кадре?!
— Хочешь, сам у него спроси, — огрызнулся Марк.
— Не хочу.
В зеркало я видел, как Нариман вынул ноутбук, расчехлил камеру и принялся соединять их шнуром. «Не то попало, не то попало…» — ворчал он.
Пробка вдруг резко закончилась, и я вдруг увидел, почему: впилившись в разделитель, поперек проспекта стояла маленькая легковушка, а за рулем сидела женщина без головы. Рядом стояли две полицейские машины и скорая. Никто из наших этой сцены не заметил, и хорошо, сцена не из приятных. Я не стал ничего им говорить.
Город закончился, вокруг потянулись поля и загородные склады.
— Охренеть! — вдруг воскликнул Нариман с заднего сиденья. — Верба, смотри!
— Это ты пририсовал? — недоверчиво откликнулась Верба.
— Солнце пробило! Понимаешь, почему наш эфир выключили?
— Что там? — заворочался Марк, пытаясь ослабить ремень безопасности и повернуться. Нариман передал ему ноутбук, Марк долго вглядывался, а потом вдруг присвистнул: — Маленький… Так вот зачем его поставили…
— Мне кто-нибудь вслух объяснит, что там? — раздраженно спросил я. — Или мне обернуться и перестать следить за дорогой?
— Там рядом с Пикалкой, — объяснила Верба, — уже растет вторая. Ее щитом загородили, чтоб с площадки было не заметно. А солнце насквозь просветило. Театр теней. И она в кадр попала.
— Вторая Пикалка?! — изумился я. — А кто же ее щитом загородил?
— Охранники. Или госслужбы, — объяснил Марк. — Видно, указание было, чтоб народ не пугать. А Капельдинер уже в курсе, раз так быстро среагировал.
Я помотал головой.
— То есть, нам еще и врут? Нам, медийщикам?
— Ну, почему врут. Недоговаривают.
— Почему же Капельдинер тогда сразу не предупредил, чтобы мы вторую Пикалку не показывали?
— Наверно государственная тайна.
— Но мы же имеем право знать, мы же телевизионщики!
— Особенно ты, — сказал Нариман.
Ох, все-таки не люблю я его.
* * *
Профессор Дрейк выехал нас встречать во двор особняка на электрическом кресле. Был он стар, его желтоватое лицо обрамляла седая борода, а желтые глаза сияли веселыми огоньками.
Осведомившись, как доехали, и не хотим ли чаю, он пригласил нас в свой кабинет. Кресло зажужжало и въехало по пандусу в дом, мы пошли следом. Все стены в кабинете профессора Дрейка были в книжных полках — я никогда не видел столько книг.
Пока мы расставляли аппаратуру и свет, профессор непрерывно кашлял.
— Вы неважно выглядите, — осторожно сказала Верба. — Сможете говорить со мной полчаса?
— О, не волнуйтесь! — весело успокоил профессор. — Как только мы начнем беседу, я перестану кашлять, обещаю! Но вы тоже неважно выглядите. Что у вас с лицом, милая, попали в аварию?
— Пустяки, кошка царапнула, — ответила Верба. — В кадре будете только вы.
— Если можно, чтобы кресло в кадр не попало, — попросил он. — Неприятная штука это кресло, не люблю его.
— Отсутствие лишнего в кадре — наша профессия! — ответил Нариман. — Особенно сегодня.
— Хватит шуток, — тихо одернул его Марк.
— А я и молчу. У меня все готово.
— Мотор! — скомандовал Марк.
И Верба заговорила.
— Мы в гостях у доктора математики Йогана Дрейка, чье имя вчера облетело весь интернет. Профессор, если вкратце — в чем смысл вашей гипотезы?
— Если вкратце, — заговорил Йоган, — я всю жизнь занимался теорией игр.
— Игр?
— Это область математики. Хотите, поиграем? Вы — средневековый пират. После кораблекрушения вас выбросило на остров диких людоедов. Ваша задача — всех убить. У вас есть один мушкет, бесконечный запас пуль и порох. Но есть проблема: мушкет долго перезаряжать. Если они на вас нападут скопом, вы погибли. Какую стратегию вы изберете?
Верба недоуменно молчала.
— Самая эффективная стратегия в такой игре — это стратегия террора. Вам надо держать людоедов в страхе, чтобы они боялись к вам приблизиться, а одновременно отстреливать их по одному — непрерывно и методично. Именно этим Пикалка и занимается.
— Зачем ей это? — удивилась Верба.
— Вот этот вопрос нам не важен, — грустно усмехнулся Йоган. — Мне совершенно ясна ее стратегия, и потому видна цель ее игры. Как вы будете играть в пирата с мушкетом? Для начала вы должны выбрать удобное место, откуда простреливается весь остров, и начать тайный отстрел. И мы помним, что эпидемия таинственных смертей началась задолго до того, как Пикалку обнаружили посетители парка. Далее, когда ваше присутствие наконец раскрылось, вам следует убивать всех первых встречных — это поможет еще чуть-чуть сохранить тайну. Она так и поступала. Когда ваша деятельность перестанет быть тайной для дикарей, пришло время дать им понять, что источник гибели — именно вы, и приближаться к вам ближе определенной границы смертельно опасно. Иначе людоеды не отличат пулю от внезапной хвори, не поймут, что происходит, и могут в панике вас убить. Она так и сделала. Затем дикари начнут строить планы сопротивления, и тут вам следует уничтожать центры управления — вождя, шамана. И вот, пожалуйста: печально знаменитый Кровавый Четверг, когда тридцать семь государств лишились своих президентов и премьеров. В наступившем хаосе вам остается лишь расстреливать мечущихся дикарей, показывая им при этом, что дальний конец острова не безопаснее, чем ближние кусты, и вообще в происходящем нет логики — это лучший способ вызвать покорность: если люди не видят стратегии спасения, у них срабатывает рефлекс затаиться и просто надеяться, что смерть пройдет мимо. И что мы видим? По дальним континентам Пикалка бьет гораздо чаще, чем по городу, где она появилась и окопалась. Ну а первоочередное внимание следует уделять тем дикарям, кто посмел резко выскочить к вам из кустов, потому что у них очевидно враждебные намерения. Вот и вся стратегия.
Йоган умолк и закашлялся.
Верба обернулась на Марка — интервью явно шло не по заготовленным вопросам.
— Что же ждет человечество? — спросила она.
Профессор задумался.
— Это каждый решает для себя, — сказал он наконец. — Мы давно знаем, что наш условный мушкет стреляет у Пикалки раз в секунду круглосуточно. Если быть точнее, каждые 967 миллисекунд — у Пикалки немного своя, инопланетная секунда. Но при этом от естественных причин в секунду на Земле умирает гораздо больше: три-четыре человека. Нас на планете 8 миллиардов. При средней продолжительности жизни 67 лет, в год нас умирает 120 миллионов. А Пикалка за год убьет 30 миллионов. Шанс оказаться в числе убитых Пикалкой за год — ноль три процента… Много это или мало? Мне — так точно уже наплевать. А вот вы молодая.
— Меня больше волнует человечество, — возразила Верба. — Что с ним будет?
— Я же говорю, каждый сам решает, — усмехнулся Йоган. — Одни берут калькулятор и говорят: нас сейчас 8 миллиардов, и при такой ежесекундной убыли через 250 лет не останется никого! И они абсолютно правы. Но другие берут калькулятор и возражают: нас 8 миллиардов, но не всегда нас было так много — мы постоянно росли, наш ежегодный прирост 1 процент, поэтому через 250 лет нас будет 67 миллиардов, несмотря на эту Пикалку. И они тоже правы! Третьи напоминают, что Пикалка вызвала такую небывалую депрессию и такое чувство неуверенности в завтрашнем дне, что никакого роста населения отныне ждать не следует – лишь рост самоубийств и демографический кризис. И они тоже правы! Ну а четвертые говорят: что такое 250 лет? Я не доживу, какая мне разница? Лучше спокойно прожить, сколько мне отмерено судьбой и Пикалкой, не трогая эту чертову штуку. И ведь они, черт побери, тоже правы!
— Хорошо. — Верба решительно тряхнула челкой. — А может человечество победить Пикалку?
— Запросто, — усмехнулся Йоган. — Надо лишь, чтобы все дикари острова дружно взяли палки и быстро забили этого одного пирата с мушкетом. Одного-двух дикарей он успеет застрелить, и всё.
— Вы уверены, что Пикалку можно так просто уничтожить… палкой?
— Абсолютно уверен. Иначе она бы не расстреляла тех детей, которые кидали в ее сторону шишками. Я материалист. Я не из тех, кто кричит, будто Пикалка — ангел божьего возмездия, она убивает только грешников, а сама неуязвима. Это просто маленькая хрупкая конструкция из атомов.
— Но ведь даже ядерной ракетой…
— Никто не пробовал ракетой, — перебил Йоган. — Пробовали нажать на кнопку, но она убила тех, кто протянул руку к кнопке. Пробовали сбросить бомбу, но она убила пилота раньше.
— Как же Пикалка это делает?
Профессор Дрейк поморщился:
— Ну, это вам к физикам, я-то математик. Да и какая нам разница, как она это делает? Как-то выясняет, как-то отслеживает агрессивные намерения на другом конце глобуса…
— Это важно! — возразила Верба.
— Это совершенно не важно. Ничего для нас не меняет в наших условиях задачи. — Он вдруг улыбнулся. — Знаете, из всех объяснений мне больше симпатична гипотеза скачка во времени, не слышали? Поищите в интернете, один математик из Канады предложил. Суть такая: когда Пикалка в опасности, она как бы ставит мир на паузу и откатывается во времени назад, просматривая все предыдущие кадры во всех точках мира, которые ей по какой-то причине доступны. Вам, телевизионщикам, это должно быть близко. Так она без спешки проводит расследование и выясняет первопричину атаки. И просто убивает эту первопричину, которая всегда — какой-то конкретный человек. А мы потом удивляемся, что Пикалка уничтожает не бомбу, а пилота, когда тот потянулся к кнопке. Понимаете?
— Мне кажется, дурацкая теория, — вздохнула Верба.
— Дурацкая, — тихо засмеялся Йоган, — я в нее не верю. Я-то как раз верю, что Пикалка смертна, если проломить порог ее защиты. Но как пример — забавная версия. Еще раз подчеркну: нам совершенно не важно, как именно пират с мушкетом вовремя понимает, кто из дикарей задумал подкрасться в темноте и напасть. У дикарей будут рождаться самые дикие версии — и мистика, и магия, и помощь злых вездесущих духов… А на самом деле ни мистики, ни скачков во времени нет, а есть нечто материальное и понятное, просто пока не известное дикарям на их острове. Представьте, что у нашего пирата просто есть банальный прицел ночного видения, вот он и видит в темноте и бьет без промаха. Просто?
— Просто.
— Будет ли дикарям какой-то толк, если они поймут, что такое прицел ночного видения и на каком принципе работает?
— М-м-м…
— Толку мало — прицел все равно продолжит работу, от него не спрятаться. Поэтому проблема не в фантастическом оружии нашей Пикалки, а в нас — в устройстве нашего общества, в нашей психологии. Мы бы вместе могли встать, навалиться и раздавить. Но мы никогда не встанем и не навалимся, потому что мы не вместе. Пчелы бы на нашем месте смогли. Мы — нет. Каждый думает — а вдруг не получится? А вдруг нас соберется мало? А убьют-то меня! Каждый по отдельности не готов жертвовать собой. И поэтому вместе все не соберутся. И Пикалка это хорошо понимает. Возможно, мы не первая ее планета.
— Подождите! — вскинулась Верба. — Но ведь человечество умеет бороться сообща, есть армия…
— Ну и где она, ваша армия? — усмехнулся Йоган. — Можно обучить молодых солдат бегать в атаку и там гибнуть, но должен быть командир, который их пошлет туда. А за ним должен стоять генерал, который разработает план. А за ним – парламент, который примет решение, премьер-министр, президент… Но они-то старые несмелые люди, привыкшие вкусно есть и дорого одеваться. Погибнуть первым из них никто не готов, это уж точно. А Пикалка наглядно объясняет, что первыми убьет именно их. Одна секунда — и голова взорвалась, где бы ты ни прятался. И всё. Понимаете, она нащупала брешь нашей цивилизации. Нас 8 миллиардов, все мы хотим избавиться от дряни, которая нас убивает. Но погибнуть самым первым не готов никто. Все хотят победы. По крайней мере, личного шанса до нее дожить. А это значит, что самая выгодная стратегия для одного человека совершенно не совпадает с самой выгодной стратегией для планеты. Выгодная стратегия для единицы — сидеть тихо и надеяться, что не угодишь в те ноль три процента, которых убьют в этом году. И вот поэтому Пикалка прижилась — жила, жива и будет жить. Если она вообще живой организм.
— Скажите, — продолжала Верба, — вы говорите, что Пикалка ставит мир на паузу, расследует, кто ее хочет убить, и карает всех причастных. Но это значит, что она непобедима?
Йоган поморщился.
— Я вовсе не так говорил! Забудьте ту фантазию, зря я вам ее привел в пример. Это не моя теория. Моя теория — это стратегия пирата на острове дикарей. Всё, что делает Пикалка, полностью вписывается именно в эту игру. Пикалка очень уязвима. Она труслива. Она жутко боится нас, потому что если мы, дикари, разом навалимся на пирата, от него ничего не останется, он просто не успеет перезарядить свой мушкет. Понимаете? Есть некий порог, но он сработает только в том случае, если толпа дикарей рванется к пирату из кустов одновременно. У пирата даже не будет времени выяснять, кто был зачинщик — он выстрелит в самого переднего бегущего, потом, если успеет перезарядить мушкет, во второго. И если толпа не остановится, его затопчут, и на этом закончится и стрельба, и игра. Но совсем другая игра будет, если один из дикарей начнет бегать по острову, махать руками, созывать и уговаривать соплеменников — его пират заметит и убьет первым, на этом все кончится. Поэтому задача Пикалки — просто держать нас в страхе, отстреливая самых активных и подозрительных, а если таковых в данную секунду нет — то просто кого попало.
— А можно вопрос? — я вдруг сам удивился, услышав свой голос.
— Вопросы задает только Верба, даже я молчу! — возмутился Марк.
— Я просто хотел спросить, есть ли способ, ну, мотивировать что ли всех людей кинуться сразу…
Марк снова возмущенно открыл рот, но Верба его опередила:
— Скажите, профессор! Получается, единственный способ победить Пикалку — как-то объединить множество людей. Но как их мотивировать?
— Прекрасный вопрос, — откликнулся Йоган. — Для начала людей следует информировать. Именно поэтому я вчера опубликовал свою статью в интернете. Именно поэтому сегодня раздаю интервью всем — лично, по телефонам, как угодно. Вы седьмые сегодня. А что касается мотивации… Тут сложнее. Я же математик, не психолог, не социолог. Мне кажется, главная помеха — наш страх за свою жизнь. Но ведь у человека есть страхи сильнее. Страх за будущее своих детей, например. Может это стать мотивацией? Наверно, да.
— А вы не боитесь за себя?
— Боюсь, — кивнул он. — Но даже страх за жизнь может притупиться, если жизнь и так заканчивается — это мой случай. Видите, тоже вариант, жаль, нас таких мало. Кроме того, люди — животные социальные, у нас много социальных страхов. Я не знаю, ну, страх… страха! — Он задумался и лицо его просветлело. — Слушайте, а я кажется понял! Мне сейчас пришла в голову идея: ведь трусость как раз и можно победить трусостью!
— Это как?
— Сейчас расскажу. Ведь люди боятся выглядеть трусами, верно? Поэтому достаточно создать такую ситуацию… вот только как это сделать? Достаточно создать такую общественную ситуацию, когда трусость автоматически становится…
Я не понял, что произошло — словно раздался легкий хлопок и мне плеснули в лицо теплой водой. А когда я смог снова видеть, кругом была кровь, а в инвалидном кресле было тело Йогана — уже без головы.
Потом мы долго ждали полицию. Долго писали протоколы. Долго и горько плакала раскосая девушка Вара — медсестра и помощница профессора. И от полицейских мы узнали новость дня: начитавшись статьи Йогана, кучка молодых ребят, вооруженных бейсбольными битами, списалась по сети и пыталась сегодня штурмом взять поляну в парке. И все там полегли, так и не добежав — все восемнадцать человек…
— И себя подставил, и ребят наивных угробил, — хмуро подытожил полицейский.
* * *
Когда я развез всех и добрался до дома, было еще светло, но я чувствовал себя совершенно разбитым. Майка выбежала меня встречать, я пару раз подбросил ее вверх.
— Еще! Еще! — кричала Майка.
— Маечка, папа устал, — строго сказала ей Ада. — Пойди собери игрушки, скоро спать!
— Не хочу спать… — заныла Майка, но Ада так на нее посмотрела, что Майка развернулась и поплелась в свою комнату.
Я обнял Аду, крепко прижал к себе и почувствовал, что она дрожит.
— Так волновалась, — тихо всхлипнула Ада. — Ну нельзя же так!
— А что случилось? — удивился я.
— Ты сказал, что опять едете снимать Пикалку, а в сети пишут, там сегодня куча народа погибла, переводчица наша одна… Я звоню, у тебя телефон выключен!
— Так положено — мы же интервью весь день записывали. Ну прости, прости.
— Ты голоден? — спросила Ада.
— Не… — я вспомнил залитые кровью корешки книг, и меня снова замутило. — Воды только хочу.
Мы прошли на кухню. Ада села передо мной на табуретку, высоко подняв коленки и обхватив их руками. И смотрела, как я пью воду.
— Случилось что-то? — спросила она снова.
— Да ничего, — отмахнулся я. — Сложный был день, много ездили, и все зря.
— Почему зря?
— Потому что у нас теперь ни один материал в эфир не идет. Капельдинер совсем с ума сошел — он всего уже боится. Это мы показывать не можем, то не надо, за это могут быть неприятности… И главное, как они все нам врут! Всего боятся, и врут. — Я посмотрел на нее, не зная, говорить или нет. — Ты, например, знаешь, ну так, между нами… все думают, что она одна! А там уже вторая подрастает!
Но Ада меня не слушала:
— Я тоже всего бояться стала. Представляешь, лезу сегодня новости читать и думаю: а вдруг она всё видит? Про что читаю, о чем думаю? Вдруг она там понимает, как я ее ненавижу? Она же всё у нас отняла! Никто теперь ни жить не может, ни работать, ничего! Я сегодня опять за переводы села — вообще не могу ничего делать, руки дрожат и мимо клавиш, мимо клавиш… Господи, как бы я хотела ее убить, прямо своими руками задушила бы за всё, что она нам сделала…
— Кого? — ахнул я.
— Ну эту… — она оглянулась и перешла на шепот: — тварь на букву «п»… Ты знаешь, я ведь чуть сегодня туда не пошла!
— Ты?! — изумился я. — И ты не побоялась бы туда пойти?
— Ну да. Ты не знаешь, есть один профессор, короче, он доказал, что эта… на букву «п» ничего не сможет, если все выйдут. Наши ребята из сообщества переводчиков объявление повесили, договаривались на полдень… И я подумала — ну ты ведь тоже там… А потом смотрю на Майку: а на кого она останется? И не пошла. И знаешь, так стыдно — ведь если бы пошла, может, все бы добежали… А о них теперь ни слова, ни по телевизору, нигде… Что с ними в итоге случилось? Я никому не сказала, что видела то объявление. Только тебе. Ну вроде не видела, и не знала, поэтому и не пошла… Понимаешь? — Она подняла на меня большие черные глаза. — Понимаешь?
— Понимаю… — протянул я. — Так значит, если все пойдут, то даже ты пойдешь?
Ада медленно покачала головой.
— Нет. Всё уже. Никто не пойдет. Завтра там уже стену начнут строить.
— Какую стену? С чего ты взяла? — удивился я.
— Мэр сегодня выступал в ратуше. Сказал, надо усилить безопасность чтобы исключить теракты и лишние жертвы.
— Лишние?
— Сказал, что нужна стена и надежная охрана… Понимаешь? Они за нее! Они так ее дико боятся, что они всеми силами ее защищают!
— Когда он сказал, начнут строить стену?
— Сказал, с завтрашнего дня.
Я посмотрел на часы — всего лишь восемь вечера.
— Ты чего? — опешила Ада. — Ты куда?
— Я скоро! — крикнул я уже из прихожей. — Я понял, понял, что надо сделать!
* * *
Я действительно теперь знал, как это работает и что делать. Но мне нужен был Нариман. Контактов Наримана у меня не было — мы никогда не дружили, созванивались по работе в общей конференции на четверых, и я позвонил туда.
— Привет! — тут же ответил Нариман. Был он странно возбужден. — Слушай, тебе надо увидеть, как голова взрывается! Я сейчас по кадрам рассматриваю интервью, вообще чума и ад! Прямо до тошноты! Но оторваться невозможно! Сначала набухают глазные яблоки, это первые три кадра… Я сейчас разверну к ноуту, тебе экран видно?
— Кончай на трупах плясать, — отрезал я. — Всю жизнь на диване сидишь и трэш смакуешь.
— Ты сдурел? — обиделся Нариман. — Я первый в мире, кто это снял в профессиональном качестве! Это бомба! Это же ценнейшая хроника! Для истории, для потомков!
— Нет у нас больше никакой истории. И потомков у тебя не будет.
— А ты чего предлагаешь? — обозлился Нариман.
И я рассказал.
Нариман сперва не понял.
Я объяснил второй раз.
Нариман обеими руками вцепился в шевелюру и принялся ожесточенно чесаться — ну точно Капельдинер. Только у того лысина, а у Наримана руки до плеч в татуировках, разноцветных как обои в квартире пенсионерки.
— А если я откажусь? — спросил он наконец.
— Ты не откажешься.
— Почему?
— Вот именно поэтому.
— Почему?
— Потому что тогда все будут знать, что ты трус и отказался.
— Меня же она первым и убьет, — вздохнул Нариман.
— Больно ты ей нужен, ты просто оператор. От тебя нужна только съемка.
— Но тебя она точно убьет.
— Ну если до сих пор не убила, значит, либо еще не поняла, что мы задумали, и время есть, либо у нас всё получится.
— Ну ладно, а звонки в студию?! А в кадре кто будет?! Ты что ли? — фыркнул Нариман. — Ты хоть раз передачу вел? В кадр мне надо садиться!
— Я буду в кадре, — вдруг раздался голос Вербы.
Мы и не заметили, что она давно подключилась к конференции.
— Тебя точно жалко, — возразил Нариман.
— Но я лицо канала. Люди поверят только мне.
На это возразить было нечего.
— У тебя повязка на лице, — напомнил Нариман.
— И отлично, — кивнула Верба. — Больше будет впечатление. А моя карьера всё равно закончилась — меня с этим шрамом никто в эфир больше не пустит. Так что будет мой последний выход. Я сейчас вызываю такси и буду через двадцать минут у тебя. Ставь свет, разворачивай хромакей. Если не успеем все сделать до ночных программ — в эфир нам не вылезти.
— А как мы вообще в эфир вылезем? — спросил вдруг Нариман.
Об этом я, если честно, вообще не думал.
— Я поставлю в эфир, — вдруг раздался голос Марка. — Скажу, срочно прислали из мэрии по приказу Капельдинера. Я редактор канала, мне техники подчиняются. А Капельдинера в такое время уже не будет.
* * *
Но Капельдинер был — светящееся окно его кабинета мы увидели, как только въехали на парковку. Но нам уже было не важно.
Когда мы с Нариманом вошли в его кабинет, Капельдинер удивленно встал навстречу, еще не понимая, зачем мы здесь в такое время. И только когда я подошел вплотную, а Нариман зашел сзади, он начал что-то понимать, но крикнуть не успел — Нариман зажал ему рот, мы вывернули ему руки за спиной и аккуратно положили лицом на стол, прямо перед его дисплеями, там сейчас шел какой-то мюзикл. В ящике стола нашелся скотч, мы заклеили ему рот и связали руки.
Где-то вдалеке в коридорах раздавался голос Марка — высокий, но от этого даже более убедительный: «Капельдинер сказал — немедленно в эфир! Это из Мэрии материал! Что — где? Вот же флешку я вам протягиваю!»
Прошло несколько томительных минут. Капельдинер слабо дернулся.
— Простите, Герман, — сказал ему Нариман.
— Так надо, — добавил я.
Мюзикл на дисплее исчез и появилась Верба.
— Экстренный материал на нашем канале! — объявила она торжественно. — Многие из вас уже слышали из неофициальных источников о гипотезе профессора Йогана Дрейка, который сегодня отдал себя в жертву Пикалке, и о группе горожан, которые предприняли неофициальную попытку уничтожить Пикалку. До этой минуты первый областной канал не мог раскрыть эти подробности, чтобы не сорвать план профессора, но сейчас вы узнаете правду! Профессор не только математически доказал, что Пикалка делает выстрел раз в секунду и поэтому совершенно беззащитна против одновременной атаки множества людей! Профессор раскрыл сам принцип, с помощью которого Пикалка выясняет, кто именно, как и откуда пытается ее атаковать!
— Даже если Пикалка нас всех сейчас убьет, — прошептал над моим ухом Нариман, — флешка-то уже крутится.
— Да, — сказал я тоже шепотом, и мы переглянулись. — Как думаешь, поверят в эту чушь?
— Поверят, — убежденно кивнул Нариман. — Зрители нашего канала и не в такую чушь верили.
Верба на экране тем временем продолжала:
— Принцип этот связан с неизвестным нам прежде явлением архивного облака — там в виде голограммы вечно хранится история всех событий, когда-либо происходивших во Вселенной! Именно этот доступ использовала Пикалка для террора и убийств — так она вычисляла опасных для нее людей. Но теперь ее технология скопирована и доступна нам! Человечеству больше не нужны уличные камеры и видеорегистраторы! — Голос Вербы стал тверже. — Вся наша жизнь. Все наши слова и поступки. Каждый момент судьбы каждого из нас отныне доступен для просмотра всем — с помощью несложной системы особых линз! И сейчас вы увидите, как это работает. Напоминаю телефон нашего прямого эфира — вы его видите внизу на экране. Первый дозвонившийся получит изображение любого выбранного момента своей жизни! А вот и первый звонок. Ало? Ало?
— Здравствуйте! — послышался через шорохи глухой голос дозвонившегося.
— Как вас зовут? — спросила Верба. — Говорите громче, плохо слышно.
— Меня зовут Майк, — сказал телезритель, словно с набитым ртом.
— Майк, какой момент вам показать?
— Ну, — усмехнулся Майк, — что я делаю сейчас?
— Прямо сейчас? Минуточку…
Верба пощелкала невидимыми клавишами, и вдруг на экране появилась вставка: собеседник сидел на кухне. Перед ним была чашка с чаем. Его руки, покрытые до самых плеч татуировками, держали надкушенный бутерброд, а сам он смотрел прямо в камеру. Ехидная усмешка вдруг сползла с его лица, глаза округлились, а рот открылся так, что стал виден непрожеванный бутерброд.
— Охренеть! — воскликнул он и принялся нервно оглядываться в поисках камер. Даже, пожалуй, слишком нервно. — Да как это?!
— Теперь, Майк, — продолжала Верба. — Назовите какую-нибудь дату и место?
— Ну… Двадцать лет назад. Второе мая. Дача моей бабушки.
— Время?
— Ну, не знаю… Шесть вечера… восемнадцать минут и три секунды?
Верба снова пощелкала клавишами, и на экране вдруг появился уютный деревянный домик с открытой верандой, утопающей в кустах цветущей сирени. На веранде стоял стол, где в окружении взрослых сидел серьезный малыш, а перед ним был тортик с четырьмя свечками. «Давай! Ты должен задуть все!» — подбадривали его взрослые. Малыш набрал воздуха и задул все свечки, кроме одной. И расплакался. А взрослые захохотали.
— Охренеть!!! — снова закричал телезритель. — Это же мой день рождения! Так и было!!! А можно мне где-то скачать эту запись?!!
— Можно! Отныне любую запись любой жизни можно скачать при помощи наших новых линз! Спасибо за участие, Майк, — поблагодарила Верба и отключила звонок. — Эта технология будет доступна каждому, но прежде мы должны решить проблему Пикалки, и сделать это можем только мы — жители города, в котором обосновалась тварь. Прямо в эту секунду каждый из вас — все, кто смотрит сейчас наш экстренный выпуск — должен взять палку, вилку, камень и броситься к городскому парку. Пикалка должна быть уничтожена, она ничего не сможет сделать всем нам одновременно! Мы должны помнить — каждый наш храбрый поступок пишется в архивное облако. Каждая наша трусость — тоже там. Никто из нас не сможет завтра сказать, что не знал, не слышал и не видел! Все вы, смотрящие сейчас в экран, все ваши дальнейшие поступки завтра станут историей нашей победы и вечным позором для струсивших, от которого уже не отмыться! Каждого! Запомните: поведение каждого в эту минуту — это история, которая записывается и будет завтра известна всем! Никто не сможет сказать, что он ни при чем! Никто! Вперед друзья, мы вместе спасем нашу планету! Встретимся в парке! Вперед! — Верба вскочила, и экран потух.
Я наверно никогда не ездил так быстро — от телецентра до проспекта мы долетели всего за семь минут. А вот дальше было не пробиться — поперек дороги громоздились брошенные как попало автомобили, многие даже с распахнутыми дверцами и невыключенными моторами. Я тоже не стал терять время. Но когда мы добежали до поляны, всё уже было кончено.
Тут было столько ликующего народа, что пробиться к центру оказалось невозможно.
— Пустите телевидение! — кричал Нариман, поднимая камеру над головой.
— Нахер нам теперь телевидение? — спросил кто-то в темноте. — Линзы давай! Волшебные линзы!
— Дорогу! — требовательно повторил Нариман.
— Да ведь это же Майк! — заорал вдруг кто-то ликующе и повис на руке Наримана. — Ребята, и Майк с нами! Пустите Майка — ему последнюю свечу задуть надо! — загоготал он.
— Да уже задули всё! — радостно отозвалась толпа. — Обе задули! И большую, и маленькую — в крошево!
— Верба! — вдруг раздались голоса. — И Верба с нами!
— Верба, нас каждого покажут по телеку?
— Верба, линзы давай! Где линзы взять!
— Да не было никаких линз, — отмахнулась Верба. — Просто мы победили.
Но ее не расслышали.
— Качай Вербу! — заорала толпа. — Ура!
Меня быстро оттеснили. Я стоял в ликующей толпе, сжимая ненужную больше монтировку, и чувствовал, как по щекам катятся слезы. На меня никто не обращал внимания. Я отошел в сторону и позвонил Аде — сказал, что со мной все в порядке, и что мы победили. А она и так уже знала. Передачи нашей она не видела, но все почему-то уже знали.
И я поспешил домой. Идти было трудно — все новые и новые люди бежали и бежали навстречу через парк. Внезапно я наткнулся на рыжего охранника — он стоял, прислонившись спиной к дереву и смотрел вперед.
— О, репортеры! — узнал он меня. — Прямо не верится, что все закончилось, браток… — И вдруг от души меня обнял.
— Сколько? — спросил я. — Уже известно, сколько?
— Всего трое! И одному руку сломали бейсбольной битой, случайно. Герои наши! — он с уважением кивнул в сторону бытовки.
Там на земле лежали в ряд три тела на носилках, полностью укрытые черным полиэтиленом. Лишь у одного безвольно торчала из-под пленки рука. Мне показалась, что рука вся в крови, и я уже почти отвернулся, но вдруг замер: это была не кровь, а просто рукав красной рубашки. А на скрюченном холодеющем пальце висел безвкусный мужской перстень с большой белой стекляшкой. Так я и не смог понять, хороший он был мужик все-таки или мерзавец, за нас он был или нет. Но мне и его тоже было жалко.
* * *
— Герман Капельдинер, руководитель нашего первого областного телеканала, — быстро затараторила Верба, выцепив пожилую даму и протягивая ей микрофон, — баллотируется на пост мэра, вы будете за него голосовать?
— Еще чего! — откликнулась дама. — Чего ради?
— Ради того… — даже растерялась Верба, — Все-таки команда его телеканала спасла город от Пикалки.
— Ой, спасла! — скривилась дама. — Да мы бы и сами справились! Наврал с три короба ваш Капельдинер, наобещал линз каких-то, и где? Он так нам и на посту мэра врать будет!
Я смотрел на эту сцену из машины и мне было почему-то смешно.
Марк рядом нервно рылся в своем ноутбуке — вечерний выпуск не клеился.
— Скажите, — обиделась Верба, — ну а сами вы в ту ночь где были? Со всеми вышли или дома отсиделись?
— Лгать нам не надо было, вот что! — огрызнулась дама.
— А все-таки? — настаивала Верба, и даже Нариман выключил камеру — понятно, что в программу эта ругань точно не пойдет.
— Вам этого знать не надо! Что хотела, то и делала! — дама гордо повернулась и зашагала прочь.
А свет уходил, и было непонятно, как мы успеем сегодня записать недостающие десять минут вечернего выпуска.
19 апреля — 6 октября 2022, Москва-Минск
Леонид Каганов
Родился в Москве 21 мая 1972 в семье инженеров-строителей. Окончил 8 классов школы, техникум МТАТ (радиоэлектроника), Московский горный университет (программирование) и Факультет психологии МГУ (нейропсихология). Чуть поработал программистом, разрабатывая на ассемблере модули устройств для геофизики и дозиметрии, работал в команде телесценаристов «ОСП-студия» и др., затем полностью занялся литературной работой. С 1998 в СП России. Автор около 10 книг в жанре фантастики — романы, повести, сборники рассказов. Произведения разных лет получили более десятка литературных премий в области фантастики, в том числе — «Бронзовая улитка» Б.Стругацкого. Также работал над сценариями кино (проекты еще в производстве) и текстами песен. Проживает в Санкт-Петербурге и в Москве. Есть сын Станислав (2008). Авторский сайт в интернете http://lleo.me существует с 1996 года.