342 Views
* * *
Опять эпоха-клоунесса рожи корчит —
мы у неё не заслужили пиетета.
Нас одолели хворь, проклятие и порча.
И нет вакцин от них. И нет иммунитета.
Облезлым псом трусит беда за нами следом,
в проём окна заката зенки смотрят ало…
Война укрыла дряхлый мир дырявым пледом,
и время замерло. И воздуха не стало.
Уже не хочешь мудрых мыслей, строгих штудий,
уже не смеешь доверять потёртым книгам…
И на людей ордою прут другие люди,
расчеловечиваясь прытче с каждым мигом.
И древо мощное пустой темнеет кроной,
а в книге жизни — сплошь ошибки, опечатки…
А в сером небе вместо птиц летают дроны,
под брюхом пряча боевой запас взрывчатки.
Италия, апрель 1945-го
Надоели «аты-баты»,
за борта летит балласт.
Год итогов, сорок пятый,
вдруг сошедшийся баланс.
Сеньориты и сеньоры,
чище стали вечера:
партизаны приговоры
исполняют на «ура».
Неудачную франшизу
Бог закрыл для красоты.
Итальянскому фашизму
неподдельные кранты.
Вниз башкой свисает дуче.
Апеннины. Ночь. Весна.
Мчатся тучи, вьются тучи,
невидимкою луна.
Демон
Побродив в интернете по темам,
пустоту заучив назубок,
смотрит снизу, прищурившись, Демон
на небес второсортный лубок.
Пусть он парою крыл не увенчан
и в высокие сферы не вхож,
но в военном приталенном френче
он (спросите у женщин!) хорош.
Но с людьми нужно жестче и строже.
Взгляд пронзителен, словно игла.
Оглянись, незнакомый прохожий,
оцени обаяние зла.
А народу осталась забава —
и азартна она, и проста:
не вникая, орать дацзыбао
с плотоядною пеной у рта.
Демон знает, что высшее благо
людям он даровал не впервой…
И цинготное знамя гулага —
словно нимб над его головой.
* * *
И что же с того, что вы были друзья,
что в прошлом всё славно срослось?
И что же с того, что когда-то нельзя
представить вас было поврозь?
Вы даже смотрели похожие сны,
мотались в кино, в зоопарк.
И были вы юны, добры и честны.
На полках — Дюма и Ремарк.
Вы падали и поднимались в цене,
один напевали мотив.
И что же с того, что спиною к спине
стояли врага супротив,
что вместе страдали — до скрипа зубов,
до неразличимости дней,
что вместе любили, но даже любовь
той дружбы была не сильней?
Банальная сказка. А что там в конце,
где время дрожит тетивой?
Один за другим наблюдает в прицел.
И жмёт на крючок спусковой.
* * *
Достославный город Мюнхен. С нотной грамотой листок.
Пребывая в бодром духе, но расслабившись чуток,
возлежит в горячей ванне, в мыльной пене до виска
композитор Рихард Вагнер, основатель ЧВК.
От Нью-Йорка до Калуги — всюду слава да хвала.
Уж ему-то Нибелунги всласть отмерили бабла.
Спинку композитор Вагнер, чуть покряхтывая, трёт —
он на днях узнал у Ванги, что вовеки не умрёт.
Мир — лишь талеры да сольдо, как душою ни криви.
Вас ведь нет, Тристан с Изольдой. Нет возвышенной любви.
Есть лишь нот сухие трели, струнный звон со всех сторон.
А ещё? Ещё евреи, имя коим — легион.
Вдохновенье смоет шлюзы, зыркнет оком Полифем.
И такой бывает Муза: «броник», каска, АКМ.
Рокот труб, мотив крылатый, взлёт души и адский труд…
Аты-баты, шли солдаты. Не дошли и не дойдут.
Позже Рихард в тёмной спальне незатейливо заснёт —
одиозный, гениальный, полный новых свежих нот.
И во сне его недлинном — чары новых бед и смут,
где Тангейзер с Лоэнгрином умирают за Бахмут.
* * *
На ценные запчасти жизнь дробя
согласно своду прагматичных правил,
он из себя выдавливал — себя,
а вот раба, раба в себе — оставил.
Что толку жить взахлёб и на разрыв,
к лучам свободы простирая длани?
Он шёл вперёд, глаза свои закрыв —
куда вели. Пусть даже на закланье.
Немногословный мальчик для битья,
он понимал, что каждому — по вере…
Ползла галера к краю бытия;
гремели цепи тех, кто на галере.
Душой не чуя ни добра, ни зла,
был занят он нехитрым рабским делом…
И темень отражали зеркала,
те зеркала, в которые глядел он.
* * *
Я шёл на войну защищать от фашистов страну,
хоть этой войне не с руки называться войной.
Жаль, мама не знает, увы: я живой, но в плену.
Совсем непонятно, что завтра случится со мной,
но где-то в душе ощущаю подспудно вину…
Отчизна встаёт с ревматичных усталых колен,
слагает на карте Европы свои попурри,
но очень за что-то не любит сдающихся в плен,
рокочет, белея от гнева: «Уж лучши умри!».
Ей проще общаться с навеки сошедшими в тлен.
Я воду лакаю разбитым запекшимся ртом,
но кормят неплохо. Вчера раздавали лапшу.
И, тяжесть небес ощущая усталым хребтом,
я еле дышу. Но пока ещё всё же дышу.
Но честно не знаю, что с нами случится потом.
Ночами не сплю. Над бараками стелется дым.
Вдали громыхает. Жарища, и в мыслях разброд.
Мне парнем, как прежде, уже не бывать чумовым…
Я знаю, за что умирать: за страну, за народ.
Но точно не знаю, за что оставаться живым.
* * *
ой ты родина отрада неполадки в головах
сила есть ума не надо впрочем с силой тоже швах
от распылов да распилов лезут нагло в каждый кров
не ландау и вавилов а небензя и лавров
хата с краю ставень хлипкий пыли слой в углах зеркал
у властей взамен улыбки огнедышащий оскал
смерд вылизывай посуду сдай в казну последний грош
здесь винтилово повсюду хошь того али не хошь
заморозили европу и везде победный тон
искандером по укропу да сармат на вашингтон
запад плачет полный злобы затаился до поры
не спасли их долбоёбов боевые комары
чей-то крик влезает в вены словно в комп двоичный код
забывается мгновенно всякий пущенный в расход
не до счастья не до смеха в шумном скопище блядей
тот кто в грузию уехал тот изменник и злодей
встанут в круг иван да марья хоровод сцепив стальной
чтобы ты не думал паря называть войну войной
слепо верь своей отчизне как другие пацаны
чтоб всегда идти по жизни вниз глаза да вдоль стены
запад подлый и голимый страшный ждет его финал
так включи же свой любимый и единственный канал
где слились в едином гимне под потрёпанный баян
йозеф геббельс генрих гиммлер соловьёв и симоньян
* * *
…И глянешь дню прошедшему вослед,
на белый свет вдоль линии разлома —
там бабушка восьмидесяти лет
сидит на крыше собственного дома.
Глаза её бесслёзны и пусты,
её уста сложились в нитку немо…
Внизу, под нею, в складках темноты,
плывёт подлодка капитана Немо.
Внизу, под нею — Ганг и Хуанхэ,
укрывшие протоптанные стёжки…
Прибило злым течением к стрехе
бесхозный трупик утонувшей кошки.
Есть день и час. Но больше нет «потом»,
ни мыслей нет, ни планов, ни опоры…
Под нею дом. Но нынче этот дом —
приют для рыб, петляющих, как воры.
Какой июнь. Какая пустота.
Таких, пожалуй, не бывало сроду…
Невдалеке работает арта
по людям, не желающим под воду.
… И глянешь дню прошедшему вослед:
там, вопреки библейским всем резонам,
ковчега нет. И Ноя тоже нет.
Лишь мутный свет над городом Херсоном.
* * *
Он был стандартной шпанской мушкою,
обычный парень точка ру,
мать избивал хоккейной клюшкою,
с ней за компанию — сестру.
Сил в школе на него не тратили
учителя. Что им с того?
Казались все его приятели
зеркальной копией его.
И был он малой частью малого.
Житейский не держа штурвал,
на местном он заводе вкалывал,
а деньги сразу пропивал.
Он был простым районным жителем,
как все, у Господа в горсти…
Но, на спор стеклоочистителем
упимшись, помер к тридцати.
Шальным процессом дегустации
он потушил в душе пожар.
Плюс — избежал мобилизации.
По полной, сука, избежал.
Ему не стать духовной скрепою —
как Ю. Гагарин, А. Гайдар…
Поскольку жизнь свою нелепую
не отдал он за Соледар.
* * *
Вот человек стоит на остановке.
Скользит в воздушных струях лист неловкий,
бездумному покою антидот.
Пропитан поздним летом каждый атом.
Вот человек, подсвеченный закатом.
Автобус не идёт и не идёт.
А вечер чужд и горести, и неги.
Всё однородней делается небо,
свет выпивая за один присест.
А человек капризы тьмы и света
видал так часто. Но ему всё это
не надоело и не надоест.
Вот человек. Он стар, но ликом светел.
Он видел много смен десятилетий,
включая то, что видеть не хотел.
Былое — серый дождь и колкий иней.
Но человек не знает и поныне,
каков ему отмеренный предел.
Автобуса всё нет. Житейских правил —
всё меньше. Пролетевший дождь оставил
едва заметных лужиц зеркала…
Вращается планета, словно глобус…
Проходит жизнь, и не идёт автобус.
Автобус — не идёт. А жизнь — прошла.
Александр Габриэль
Родился в 1961 году в Минске. Окончил факультет промышленной теплоэнергетики Белорусского национального технического университета, в 1988 году защитил кандидатскую диссертацию, работал научным сотрудником в НИИ. После 1992 г. занимался коммерческой и банковской деятельностью, в 1997 году эмигрировал с семьёй в США. Проживает в Бостоне. Всерьез начал заниматься сочинительством в 2004 году. Автор книг «Одним файлом» (США, 2005), «Искусство одиночества» (Москва, 2006), «Планета поэтов 3» (Рига, 2007), «Неразведенные мосты» (Санкт-Петербург/Нью-Йорк, 2007), «Эго-истины» (Санкт-Петербург, 2009), «Эквилибриум. стихоживопись» (совместно с Изей Шлосбергом, США, 2013), «Контурные карты» (Санкт-Петербург, 2013), «По прозванью человеки» (Санкт-Петербург, 2015).