403 Views
* * *
ножом по сердцу ваше слово
и ваше вечное «нельзя».
душа хотела основного:
чтоб вилась общая стезя.
чтоб было лишь светло и чисто
на общей радостной земле.
но, видимо, долой артиста:
нет места стало с вами мне.
здесь я — сомнительная птица,
там я — бандера из бандер.
душа, что сделана из ситца,
не станет мрамору в пример.
здесь в руки не беру оружье,
а там не принимаю грязь.
так задушите, коль удушье
моя единственная связь
с грядущим миром. вы хотите
так удушить родную речь.
кричу я именем в граните,
поленом, выброшенным в печь.
но рот — зажат. не подпускают
к эфиру слова моего.
и я, как каин, неприкаян,
в березовое рождество.
я, видимо, совсем не нужен,
как и стихи вам не нужны.
у вас давно едят на ужин
остатки Храмовой Жены.
так подавитесь. гастарбайтер,
съезжаю, выхлебав стакан.
а вы хоть лбы порасшибайте
в звериной ярости славян.
* * *
виновен я ли, что храню я
себя как личность от всего?
я не кричу, я не воюю,
справляю тихо рождество.
еду готовлю, и гуляю,
и не хватают автомат.
и не хочу искать, стеная,
кто в этом мире виноват.
оставьте же меня в покое,
вы, что извечно любят зло.
не стану я дите земное,
мне быть небесным повезло.
не собираюсь ни вникать я,
ни множить ненависть вокруг.
я заключаю мир в объятья,
как в свой один знакомый круг.
мне братья все и каждый друг мне.
прощать врагов, любить своих.
и если кто-нибудь аукнет,
я помогу, не бросив их.
там, где вступает в ход проклятье,
там правды не сыскать вовек.
вот оттого, чтоб вас не знать я,
себя на холодность обрек.
и проживу, пока не станет
чуть-чуть добрее на земле,
когда все худшее растает
внутри вас всех, как и во мне.
* * *
Бывают моменты, когда написать уже не о чем.
Так, Войны, и голод, и мор — все как будто случилось.
И Только молчать, перебрав на ладони весь перечень
Подаренных четок, по коим святая молилась.
Не веришь уже ни в какое чудес возвращение.
Черта невозврата перейдена. Дальше — безмолвье.
И сколько ещё этот мир обречён на вращение,
Расскажут идущие и отходящие волны.
И сам я молчу, и сказать ничего не придумаю.
Секунда стучит надо мной, как удар в наковальню.
И небо свисает — февральское, крайне угрюмое,
И холодно в общей, когда-то родительской, спальне.
Смотрите наверх. Как всегда, все исходит с высокого.
И если действительно это ещё не прощанье,
То, видимо, кесарю кесарево, Богу Богово,
А нам, крестоносцам, крестово — быть крепче плечами.
* * *
Расскажи мне, убийца, про восемь лет,
Успокой свою душу слепца.
В твоём доме горит окаянный свет,
А у нас он горит в сердцах.
Как ты шел через степь из своей Москвы,
Как оглядывался по сторонам.
Потому что не любят степные львы
Тех, кто входит в степной их храм
В своих берцах, с оружием наперевес.
Потому так хреново здесь
Тебе, сволочь, поскольку ты — только бес,
Хоть всего тебя духом взвесь.
Потому тебе в землю вот эту лечь
И глазища свои закрыть.
Потому что видали они, как меч
Был поставлен, чтоб трупы рыть.
Потому покоя и нет в твоём,
И стенает сама земля,
Что такое дерьмо да в свой чернозем
Положить нужно культа для.
Да, убийца, про восемь лет расскажи,
Ибо был ты и есть ничто.
И почувствуй, как плоть на ветру дрожит,
Как пробитое решето.
* * *
Настолько выпасть из всего
В свои немножечко за тридцать —
Возможность счастья своего
Чуть-чуть, но все же сохраниться.
Плевать с огромной высоты
На звук тревоги, шум ракеты,
Кричать наверх до хрипоты
«Откуда мы?! Кто Ты и где Ты?!».
Прогуливаться в тот момент,
Когда всего опасней время.
Купить себе абонемент
Вязания кипы на темя.
Ты человек. Так тяжело
Быть им, когда обложен стаей.
А снегу, снегу намело —
Теперь ты ждёшь, чтоб он растаял,
А раньше — чтобы он пошел.
Чего-то ждать — возможность выжить.
Неплохо — значит хорошо,
Не Буча — так уже Парижи.
Так, нужно выстрадать все то,
Что ты в себя набрал доселе,
И процедить сквозь решето
Всю скверну и в душе, в теле.
Тогда, быть может, и стрелять
Окончат. Мир цветной ворвётся.
И ты войдешь в него опять,
Как на орбиту всходит солнце.
* * *
Над нами летают ракеты
Над нами ракеты летают.
А под ракетами дети
И женщины обитают.
Ещё обитают кошки
Собаки ещё обитают.
Но жаль ли кошек немножко
Тем, кто в детей стреляет?
А там обитает юность.
Моя неземная юность.
В которую лучше б плюнуть,
Прикрыв двадцать первым июнем.
А там обитает вечность
Во храмах и просто в сердце.
И хлеб догорает в печке,
Как это самое сердце.
Давайте мы, что ли, вместе
Не станем ни капли злее.
Жених, поцелуйте невесту,
Сынок, оденься теплее.
Давайте на свете будет
Хоть множечко больше чуда.
Ведь с чуда ничто не убудет,
Когда оно здесь повсюду.
А тот, что ракеты пускает,
Взгляни в пустоту колыбели,
И то, как ты целился, каин,
В инфраструктурные цели.
* * *
проснулся я среди войны,
а окна у войны темны.
мотивы у войны темны.
так долго до весны.
лишь иногда в окне скользнет,
как шар, ракетный их полет.
и нас давно никто не ждет
ни за бугром, ни под.
так, остается только жить,
держа стальные рубежи
у разума за гранью лжи.
и только днепр бежит.
спаси же нас и сохрани,
тот, кто всегда за нас в тени.
кто обещал, что он все дни
нас любит искони.
и мы проснемся не во тьме.
и много легче станет мне.
и в этой выцветшей зиме
весна взойдет в окне.
* * *
от ненависти собственной устал,
ведь учат нас прощать и делать выдох.
но спит младенец с кровью на устах.
младенец спит. и в этом, видно, выход.
а нам идти, завидуя тому,
кто перешел границу в неизвестность.
похмелье не спасает. никому
невесело уже плясать под песни.
в экран посмотришь, словно бы в окно:
оно все рядом: буча, киев, днепр.
и рушится твой мир, как домино,
в каком краю б сейчас далеком не был.
да, время и пространство — все не то,
везде достанет скорбь родных кварталов.
играет демон в русское лото
среди вождей — плешивых и картавых.
а мы, хромая, шествуем из тьмы.
вперед, и в этом смысл и идея.
ведь кто в итоге может, коль не мы
закрасить простыню от хромокея?
и — красим. и надеемся, что мир
таки шагнет навек в иную плоскость,
и мы, как тени собственных квартир,
растаем статуэтками из воска.
* * *
Война закончилась вчера.
Война закончится не завтра,
Как Ахмадулина сложна
В ее божественном «внезапно».
Ничто уже не ворошить,
Не вскрикивать, когда победа.
Погоны на уши пришить
От взявшего столицу деда.
Молчать и лишь глядеть во тьму,
Высчитывая по минутам
Свое сплошное «почему»
И отвечать одно «как будто».
Не так легка юдоль пловца
В кромешной проруби февральской.
Глядит с вершины лик Отца,
Огнем все выложив бенгальским.
И мы навек обречены
Искать в чужом простое чудо,
Пока сердца обожжены
Подставленной щекой Иуды.
* * *
выключили свет. в который раз.
так когда-то он навек погаснет.
пили, и женились, как сейчас, —
и конец такой счастливой басни.
мир застынет: кто-то во хмеле,
кто в кровати, кто-нибудь на кухне —
и придет конец родной земле,
все на ней, помимо блага, рухнет.
и такие мы, простые, как
два заряда, данные друг другу,
лишь зажмем свой маленький кулак,
чтоб не бегать более по кругу.
будет жизнь отныне по прямой,
и куда — известно от начала.
и не вскрикнуть будет «Бог ты мой!»,
и тем паче чтобы отвечала
тень Его. да, будет, как сейчас.
потому пришлось нам здесь родиться,
чтоб, как из ковчега, взяли нас
и пустили, словно Ноя птицу.
ну а там, твердят, все чудеса:
новая прекрасная планета.
но пока на старых адресах
временности учимся без света.
Александр Щедринский
Родился в 1992 году в Одессе, где и проживает. Автор поэтических сборников «Четверть комнаты» (2017), «Коды» (2017), «Хронос» (2018).