800 Views
1.
Ершаков вот что запомнил – светлая комната с высоким потолком и большим окном. Возле окна покрытый светло-коричневой олифой стол. С левой стороны – заправленная бордовой накидкой двуспальная кровать. С правой – комод с черно-белым телевизором и сервант с книгами у стенки. Телевизор включен. На экране творится невообразимое – огромный табун лошадей в белых попонах несется по заснеженному пространству. На каждой лошади всадник в белом одеянии с черным крестом, каждый держит в руке длинный заостренный шест, у каждого на голове перевернутое металлическое ведро с крестообразной прорезью.
Кто они? Что происходит? Двухлетний Ершаков тревожно вглядывается в экран, не в силах оторваться. Между тем, лавина всадников врезается в толпу пеших людей в каплевидных железных головных уборах, тоже с заостренными шестами в руках. Начинается побоище. Люди кричат, падают в снег. Откуда-то набегают новые. Все превращается в свалку. Идут динамичные крупные планы. Ершаков завороженно смотрит, не понимая сути действия, увлеченный водоворотом необычного, блестящего, звенящего. В груди у него зарождается ощущение какого-то непривычного восторга. И все это вместе, – калейдоскоп средневековой схватки, затопляющее чувство восхищения, — останется с ним на многие-многие годы, до самого конца.
В комнату зашли мама и отец. Поглощенный зрелищем, Ершаков их не видит. Только слышит. Память сохранила обрывки фраз — «кино», «Александр Невский»… Пояснения к сюжету, словесные коды. Формулы, позволяющие пройти дальше, проскользнуть в мир давно исчезнувший, но продолжающий отчаянно пульсировать в параллельной реальности, которую Ершакову еще только предстоит постичь, на собственной шкуре испытать на прочность связку прошлого и настоящего.
2.
Остовы двух разорванных легковушек дымились около сквера республиканского МВД в центре осенней Махачкалы. Кругом сновали полицейские, медики и пожарные. Тротуар был заляпан кровью и клочьями белой пены. С моря приближалась туча, обещавшая дождь. Большинство раненых уже увезли.
Ершаков успел записать со слов очевидцев следующее: когда взорвалась первая машина, обошлось без пострадавших. У раскуроченного остова собрались правоохранители. В этот момент бабахнула вторая заминированная тачка, припаркованная неподалеку. Силовиков и оказавшихся рядом горожан покосило осколками и поражающими элементами – гайками, болтами, обрезками арматуры, обломками автомобиля. Погибли двое – страж порядка и случайный прохожий. Человек 60 получили различные ранения. Некоторых посекло оконными стеклами, выбитыми ударной волной, метнувшейся по проспекту.
Когда Ершаков примчался, улицу у сквера занимали кареты «скорой помощи», сбоку примостилась пожарная. Орали сирены. Перепачканные кровью обалдевшие медики таскали на носилках травмированных, распихивая по салонам. Им помогали гражданские. Заполненные «скорые» уезжали прочь. Их место тотчас занимали другие.
Ершаков принялся фотографировать. Набегавшись, мельком пообщался с кем-то из окровавленных врачей, на пару минут прислонившихся к бортам «скорых», с кем-то из легкораненых, сидевших на газоне, с парой-тройкой державшихся тут же зевак. Он старался не наступать на темно-красные сгустки, запекшиеся на асфальте. Между тем, пожарные проливали то, что осталось от взорвавшихся автомобилей, и вода, слизывая с тротуара подсыхающую кровь и сукровицу, мутными струями вытекала на проезжую часть.
Вечером в прибрежной кафешке Сиражуддин спросил его:
— Зачем тебе это? Со мной-то понятно: я правозащитой занимаюсь, живу здесь. Люди вокруг не чужие для меня. А тебе-то зачем? Остался бы у себя в Екатеринбурге. Ходил бы в офис, писал новости уральские. По крайней мере, в безопасности.
Ершаков задумался, а затем выдал:
— Во всем виноват Эйзенштейн.
— Поясни.
— Есть семейное предание. В раннем детстве, когда мы обитали еще в коммуналке, родители телик забыли выключить, и я фильм «Александр Невский» Эйзенштейна глянул случайно. Данный факт серьезно повлиял на мое сознательное и бессознательное.
— А Кавказ тут при чем?
— А при том, что позже, — абсолютно закономерно, — начал интересоваться российской военной историей. И когда в 1999-м Басаев и Хаттаб к вам вторглись, меня окончательно переклинило. А много ли надо 15-летнему мальчишке? История? Пожалуйста! Война? Пожалуйста!
— И ты пропал…
— Да. Следил за событиями. Делал заметки в толстой тетради. Потом на журфак поступил. Ну, а дальше ты в курсе.
— Тебе не говорили, что ты просто авантюрист или адреналиновый наркоман? – уточнил Сиражуддин.
— Говорили, — усмехнулся Ершаков, — Но сие утверждение – весьма спорное. Вернее, кусочек правды здесь есть. Но он — лишь небольшая часть диагноза. А сам диагноз, наверное, сложнее.
— Для себя-то хоть сформулировал?
— Нет. Пока нет.
3.
Ситуация постоянно сопровождала Ершакова. Люди, с которыми он знакомился, рано или поздно интересовались причинами его, — странного на их взгляд, — способа жить. Ершаков, отвечая, отшучивался. Мол, существует фамильная легенда, во всем виноваты режиссер Сергей Эйзенштейн и актер Николай Черкасов, сыгравший князя Александра Невского. Собеседники, разумеется, не верили.
Вопросы, как правило, возникали у женщин. По крайней мере, именно женщины задавали их. Однажды летом ему в мессенджере написала молодая журналистка — среднего роста шатенка, мать двоих детей накануне развода. Она хотела делать документальный фильм про уральских военкоров и кто-то посоветовал ей обратиться к Ершакову. Встретились в центре города, в парке у станции метро «Динамо». Он рассказал о своих поездках, а дойдя до главного, произнес:
— В чем причина? Знаете, полную ответственность несет Эйзенштейн.
— Шутите? – парировала Мария, так ее звали.
— Ни в коем случае.
Впрочем, мир этой истории не узнал. Мария рассчитывала на грант, а зря. Грант не дали. Запись интервью легла на полку.
В другой раз Ершаков разговорился с коллегой-азербайджанкой. Миниатюрная, смазливая, похожая на кошку, с хорошими фото в соцсетях, она очень ему нравилась.
— Дима, как тебя девушка-то отпускает?
— А у меня нет девушки.
— Ну, родственники. Им же явно не все равно.
— Знаешь, все очень сложно, — и далее последовала известная былина про пагубное влияние кинематографического творчества Эйзенштейна на неокрепшую психику юного Ершакова.
Со временем подобные диалоги стали привычны. И когда на корпоративе к нему подсела юная выпускница журфака, недавно перешедшая в их информагентство из филиала федеральной газеты, он, оценивая ее большие карие глаза, длинные русые волосы и выразительные, чуть припухшие губы, уже ничему не удивлялся.
4.
На ночь бабушка читала Ершакову вместо сказок «Юность полководца» Василия Яна. Вытянувшись худеньким тельцем под одеялом, он внимательно слушал, но понемногу образы князя Александра, дружинников, шведов и немцев смешивались у него в голове и он засыпал.
Книжка была старой, с иллюстрациями художника Ивана Кускова. Вечером, после садика, Ершаков изучал серые, невзрачные картинки – вот битва на Неве и упавший на землю с конем ярл Биргер, вот битва на Чудском озере и тонущие в полыньях ливонские кнехты и рыцари непременно в рогатых шлемах.
Книга стала продолжением фильма. Она дополнила изначальные впечатления, расширила их. Ведь где «Юность полководца», там и «Чингисхан», «Батый» и к «Последнему морю» — серия романов Яна про создание монгольской империи в 13-м веке. Ершаков не заметил, как проглотил их, — от корки до корки, — заодно обучившись грамоте. В груди у него уже теплился огонек страсти.
Текст Яна явился второй бациллой, поразившей маленького Ершакова. «Постепенно пестрое вражеское войско, сперва очень медленно, а затем все быстрее, двинулось вперед. Тяжелым равномерным скоком, казалось, в непреодолимом натиске, приближались немецкие всадники. Уже отчетливо стали видны первые пять рыцарей, мчавшихся, пригнувшись и выставив длинные копья…». Можно было даже не напрягаться. Эйзенштейн услужливо подбрасывал картинку, изменяемую сюжетом книги в нужную сторону.
Мало того, изображение Ледовой сечи в изложении режиссера и писателя как бы застыло во взоре Ершакова, отпечаталось на сетчатке. Он словно наблюдал окружающий мир сквозь прозрачные фигуры бьющихся окольчуженных конников, в обрамлении теней копий и щитов. Разумеется, никто не знал этого секрета, ведь даже повествуя о семейном предании, он не раскрывал всех карт, умалчивая о фата-моргане, существующей в его мозгу.
Позже Ершаков прочитал биографию автора и нашел схожие черты. Ян тоже работал военкором – на русско-японской, в Персии, на Балканах, на румынском фронте Первой мировой, на Урале и в Сибири на стороне белых во время Гражданской. Тоже любил восток, путешествовал по Центральной Азии. Правда, Ершакову там побывать не довелось, но Северный Кавказ ничем не хуже.
Иными словами, мозаика складывалась медленно, формируя характер, взгляды, поступки. Формируя судьбу. Ведь, рассуждая по совести, отговорка про фамильное предание была именно отговоркой. Но при более глубоком рассмотрении оказывалась клубком из разноцветных нитей. Возьмешься распутывать — сразу провалишься в подернутый тонким ледком разлом исторических и культурных ассоциаций и воспоминаний.
5.
«Забавная новость», — подумал Ершаков, читая сообщение о том, что в соседней Курганской области установили памятник Александру Невскому. И ладно бы в столице региона, так ведь нет – в какой-то деревне. Инициаторами явились два брата – депутат Госдумы и директор мясокомбината, расположенного в том самом населенном пункте.
К релизу прилагалась фотография – князь Александр в доспехах возвышается на огромном каменном постаменте, придерживая шлем и опираясь на меч. «Какого рожна? Где Невский – и где Зауралье? Они там Эйзенштейна пересмотрели?», — недоумевал Ершаков. Но у мясокомбината с информационным агентством контракт, значит придется писать. Никуда не денешься. «Все ради бизнеса шефа», — обычно говорили в редакции в таких случаях.
Корреспондент рубрики «Общество» расслаблялся в отпуске и Ершакову, отвечавшему за рубрику «Происшествия», поручили его подменять. Ершаков устроился в агентство еще до поездок на Кавказ. Собственно, оно оказалось, на тот момент, последним уральским местом работы. Последней каплей, переполнившей чашу. Он пришел сюда тупо ради денег, дабы немного подзаработать и свалить куда подальше – от малой родины, от скучной повестки, от изнуряющей офисной обязаловки.
Хотя само агентство являлось учреждением для Екатеринбурга историческим. Одним из первых в мегаполисе. Будучи слепленным на исходе 1990-х на базе муниципального политического движения, оно отстаивало интересы городской администрации в информационных баталиях с областными СМИ, поддерживающими губернатора. Битвы компроматов кипели такие, что не дай бог. Миниатюрное агентство лавировало в эпицентре схватки, уклоняясь от пудовых кулаков региональных воротил, пытаясь не попасть в объятия легализующихся бандитов, не забывая о своем истинном сюзерене в лице мэрии. Впрочем, к моменту прибытия Ершакова легендарные медиа-сражения миновали и агентство влачило жалкое существование, деля помещение на первом этаже сталинки в тенистом квартале в центре Екатеринбурга с упомянутым выше движением, некогда ставшим для него опорной точкой, а нынче полностью захиревшим.
Главным редактором агентства являлся Василий Сергеевич Рыбников. Высокий, плотный брюнет под 50, с пузиком, родом откуда-то с Волги, он ходил на работу в потертых синих джинсах и старом сером видавшем виды свитере. Идеальный начальник – весь день играл на компьютере в тетрис или раскладывал пасьянсы, ничего не навязывал, ни о чем не спрашивал, не придумывал идиотских заданий. Иногда складывалось впечатление, будто редакция сама по себе, а Василий Сергеевич – сам по себе. Порой устраивались небольшие перерывы и Рыбников рассказывал про жену, состоявшую в пресс-службе транспортной компании, про сына, учившегося на режиссера в Питере, про будни 1990-х, когда агентство занимало комнату в другом здании, а ниже функционировал офис ОПС «Уралмаш» — пожалуй, самой знаменитой преступной группировки Свердловской области того периода.
— И вот представьте, — басил Рыбников, — звонят мне знакомые журки из Москвы. Интересуются, как связаться с «уралмашескими». А я отвечаю: «Запросто! Записывайте телефон пресс-секретаря». А те охренели: «У них еще и пресс-секретарь есть?»
Но верховным руководителем агентства, директором, числился иной человек – Алексеев. Маленький пухленький мужчинка с щечками, быстро передвигавшийся и без умолку тараторивший, любивший одеваться в костюмы мышиных тонов. Возил его пожилой татарин, ничем иным не занимавшийся, но уверявший окружающих в том, что трудится в МЧС и как-то раз даже притащивший ведомственную медаль.
На самом деле, Алексеевых было двое. Оба отвечали за разные направления: старший держал агентство, а второй, такой же кругленький, упитанный брат-близнец, командовал фирмой, управлявшей коммерческой недвижимостью, в основном – офисными центрами. Третьей опорой семейного подряда, — рекламным агентством, — рулила младшая сестра Алексеевых, абсолютно не похожая на них стройная симпатичная брюнетка Таисия.
Старший Алексеев боялся всего – конкурентов, чиновников, силовиков. Правда, время от времени, чувствуя поддержку во властных кабинетах, пытался «покусать» кого-нибудь в целях налаживания дальнейших отношений: мол, вы нам — деньги, мы вам – блок на негатив. Например, однажды он велел опубликовать на сайте агентства информацию о проблемах в какой-то новостройке.
— Сейчас мы их прижучим, — потирая влажные ладошки, ухмылялся Алексеев.
Вечером ему позвонили и новость молниеносно исчезла. Выяснилось, что к новостройке имели отношение авторитетные люди.
Зато в следующий раз Алексееву удалось порезвиться вволю. Поступил заказ – мочить корпорацию, отвечавшую за развитие северной части федерального округа. Требовалось ежедневно звонить депутатам региональных дум, собирая компромат, а затем просить комментарии у пресс-службы корпорации.
— Прямо по спискам идите, в алфавитном порядке! – брызгал слюной Алексеев, размахивая руками, — И хуячьте, хуячьте!
Депутаты сперва прониклись и радостно отвечали на вопросы, но уже через несколько дней заподозрили неладное и начали сливаться. Пресс-секретарь корпорации старался соблюдать политес, но, в конце концов, даже он психанул и проорал в трубку:
— Пусть вам Алексеев комментирует все это!
Но самая вопиющая история приключилась чуть позже. В городе разгорелся нешуточный скандал – обострилось противостояние между МВД и общественником, боровшимся с наркоторговлей. Правда, ходили слухи, будто активист ведет свою войну с распространителями дури в интересах определенной криминальной группы, но доказательств никто не предоставил. А поставлено все было на широкую ногу – команда, офис, база, куда родственники привозили наркоманов на «лечение». Там пациентов приковывали наручниками к кроватям, а после «ломки» отправляли на трудотерапию.
И вот внезапно у одной пациентки обострился хронический менингит. Девушку доставили в больницу города Березовского, где она скончалась. Провели экспертизу. Главный врач публично объявил причину смерти гражданки. Видимо, в то мгновение в голове Алексеева щелкнуло и он решил вмешаться в конфликт. Ну, или просто кто-то опять позвонил.
Миссию поручили Ершакову. Когда ему передали детали, он охренел. По словам Алексеева, нужно было сгонять в Березовский, найти названого главврача и сделать так, чтобы доктор заявил – девушка умерла от пыток, а пытали ее, судя по всему, на той самой базе борцов с наркотиками.
— Арматуру брать? – съязвил Ершаков и добавил, — А почему мне поручили? Потому что я с Уралмаша?
Ответа не последовало. Он поехал, отыскал врача. Тот сослался на экспертизу. Мол, никаких сомнений – менингит. Ну, и славно. Вернувшись, Ершаков отчитался. Алексеев скривился – выслужиться перед вышестоящими не получалось.
«Ну, кривись, кривись, — мрачно рассудил журналист, — Я все твои приколы запоминаю, ублюдок».
6.
Толкучка парилась на летнем тяжелом солнце. Высокий чернявый отец Ершакова нырял в толпу, словно знал тайные пути, вьющиеся в массиве пенсионерских тел, одетых в растянутые треники и футболки, затасканные пиджаки и пожухлые платья. Ершаков, недавно закончивший первый класс, бежал за ним, даже не пробуя припомнить дорогу назад, к спасительной трамвайной остановке. Людские волны бросали его в разные стороны, а он, уцепившись, за отцовскую пятерню, зажмурившись, скользил по маршруту, пропитанному запахом пота и перегара.
Их выбросило к отмели, представляющей собой ряд лотков с книгами. Чего здесь только не было – детективы, сборники фольклора и рассказов про НЛО, пожелтевшие залежи классики и никому неизвестных советских писателей, подшивки детских и литературных журналов за разные годы, отрывные календари и труды о вкусной и здоровой пище с тысячами рецептов. Взгляд Ершакова безучастно блуждал по царству макулатуры, пока не споткнулся о скромную книжонку. На белой обложке оранжевая луна висела над черным полем, по которому навстречу друг другу неслись монгольский и славянский воины.
— Алексей Югов, «Ратоборцы», — прочитал Ершаков и обернулся к отцу.
— Давай посмотрим, — сказал тот, открывая аннотацию, — Так, «…повествует о жизни двух величайших защитников русской земли – Данииле Галицком и Александре Невском». Ну, что? Берем?
— Ага, — кивнул Ершаков, услыхав заветное имя.
Первая часть книги была посвящена Даниилу. В центре сюжета – Ярославская битва августа 1245-го, когда польско-венгерская армия потерпела поражение от русско-половецкого войска, и дальнейшие события отношений Галицко-Волынской Руси и Золотой Орды. Ершаков быстро преодолел ее и обратился ко второй.
Во второй речь шла о 1250-х. Прежде всего, о битве на Клязьме в мае 1252-го, то есть о разгроме монголами русской рати под руководством князя Андрея Ярославича, младшего брата Александра Невского. Само сражение Югов расписал очень красочно. А вот остального юный читатель не оценил. Совсем не оценил.
Разочарование накатило на Ершакова. Он сидел растерянный на кровати и не мог понять, как можно, написав роман про Невского, обойти стороной Ледовое побоище. Как так можно? Это ведь самое главное! Не книжка, а недоразумение, кощунство! Вот у Эйзенштейна в фильме все правильно – крестоносцы, таранящий пехоту рыцарский клин, трескающийся лед. А тут? Кровавое месиво рубки с венграми и татарами. А где эстетика? Где романтика средневековья? Где иллюстрации, в конце концов?
Однако интересное все же нашлось. «Рассказывая, Александр вдруг расхохотался….
— Да помнишь, как фон Грюнингена волокли ребята по льду ремнями за ноги?
Хохочет и Андрей. И это не скатерть уже, а чуть припорошенный снежком лед Чудского озера в тот достопамятный день. А вспомнилось братьям, как ватага неистовых новгородцев во главе с Мишей, пробившись до самого прецептора, свалила фон Грюнингена с коня, и так как закованного в панцирь гиганта трудно было унести на руках, то кто-то догадался захлестнуть за обе панцирные ноги прецептора два длинных ремня, и, ухватясь за них, ребята дружно помчали рыцаря плашмя по льду, в сторону своих: панцирь по льду скользил, как добрые санки с подрезами. И когда уже близ своих были, то кто-то вскочил на стальную грудь, как на дровни, и так проехался на фон Грюнингене, среди рева и хохота».
Маленькая деталь, но любопытная. Мерцающая вдали, сквозь заросли ордынских интриг. Свежий элемент орнамента, изнутри украшавшего ершаковскую черепную коробку.
7.
Ершакову было скучно. Новости про убийства, суды, ДТП, уголовные дела ему давным-давно надоели. Алексеевские идеи раздражали. В перерывах между заметками он читал электронные книги, травил байки с коллегами, выходил на крыльцо подышать свежим воздухом. Возвращаясь за компьютер, просматривал почту и лениво переписывал более или менее пристойные релизы от МВД, СКР или прокуратуры.
Зимой, накануне выходных, ему попалось любопытное письмо. Областной департамент охраны природы сообщал о сложной ситуации на севере региона. Там из-за сильных снегопадов и морозов к людям стали выбегать волки. Они пожирали сторожевых собак на деревенских окраинах и даже появлялись на дороге, ведущей в старинный городок Верхотурье. Местные власти посоветовали гражданам без нужды не покидать пределы населенного пункта, особенно по ночам.
Ершаков сразу представил вечернюю метель, поглощающую облупленный верхотурский кремль. Куцые огоньки, дрожащие в окнах избушек. На улице пусто, только белая стена из холодного, хрустящего, колюще-режущего волокна. Древесный мост над промерзшей до дна рекой Турой превратился в гигантскую продолговатую ледышку. А на выезде, в полях и перелесках мелькают быстрые зловещие приземистые тени.
Он изложил замысел Рыбникову – сделать репортаж о волчьей блокаде городка.
— А от меня-то что требуется?
— Василий Сергеевич, поговорите с Алексеевым. Пожалуйста. Нужны только деньги на бензин, а с департаментом я сам порешаю.
— Ну, хорошо. Давай попробуем.
К счастью, Алексеев согласился, отслюнявив пару тысяч на топливо в обе стороны.
Вместе с Ершаковым в командировку отпустили редакционного фотографа Севу. Двухметровый вихрастый брюнет-здоровяк, Сева работал в агентстве уже несколько лет. Раньше он жил в Красноярске, но его супругу, занимавшую должность в РЖД, перевели в Екатеринбург и Сева поехал за ней. Здесь они сняли квартиру. Жена продолжила трудиться в системе, а ее избранника приняли в агентство.
Выдвинулись на севиной легковушке по темноте. С проспекта Космонавтов выкатили к Верхней Пышме, а затем свернули на Серовский тракт, прозванный «трассой смерти» из-за частых смертельных аварий. За Нижним Тагилом дорога из четырехполосной превратилась в двухполосную, разметка из-за снега не просматривалась в принципе, а когда проезжали мимо деревень, Сева матерился, опасаясь, как бы из переулка под колеса не выскочил пьяный сельчанин.
— А чего тебе туда приспичило? – спросил Сева про Верхотурье, когда остановились на заправке.
— Да, ты знаешь, достало в офисе сидеть. Ну, сколько можно?
— Я бы в Италию или Испанию сгонял, — принялся мечтать Сева, — пофоткал бы там с удовольствием.
— А я бы на войну.
— Зачем? – удивился он.
— Военкором поработать. Интересно же.
— Серьезно? Мне – нет. Грохнут, не дай бог, и всё. Ни Италии, ни Испании.
— Грохнуть-то и здесь могут.
— Согласен. Но там вероятность больше.
— Всю жизнь дома, что ли, теперь провести?
— Не дома, но рисковать ни к чему, я считаю. Жизнь – одна.
Верхотурье встретило поземкой. Лет десять назад, во время учебы в школе, Ершаков бывал здесь. Правда, летом. Но с тех пор городишко мало изменился. Тот же покоцанный кремль. Те же заброшенные церквушки тут и там. Те же почерневшие от старости деревянные бараки.
— Ну, как тебе? – съехидничал Сева.
— Зашибись! – деланно воскликнул Ершаков.
— То-то и оно.
Егеря базировались на участке, примыкающем к лесу. Продемонстрировали свое хозяйство, снегоходы, оружие, снаряжение, найденные капканы. Рассказали о ситуации, о борьбе с волками и браконьерами, накормили вареной картошкой с мясом.
— А что за мясо? Кажется, раньше не пробовал такого, — заметил Ершаков.
— Мясо хорошее. Кушайте, кушайте, — лукаво улыбнулся главный егерь, краснолицый крепенький мужик в камуфляже.
Обратно стартанули после обеда.
— Ты заметил, как он улыбался? – не унимался Ершаков.
— Да ладно тебе. Нашли, наверное, лося, попавшего в браконьерский капкан, пристрелили, разделали, заморозили. Или уже убитого изъяли, — предположил Сева и засмеялся, — Мясо-то хорошее!
Ближе к Тагилу их нагнал буран. Сева снизил скорость и они потащились в длинной веренице грузовиков и легковушек, пронизывающей снежное пространство. Ершаков пытался разглядеть окрестности, но видел только включенные фары ползущего впереди джипа, которые светились красно-оранжевым, а затем внезапно обратились в огромные огненные колеса и понеслись куда-то вверх.
8.
Откуда взялся тот зеленый том? Да и название пафосное – «За землю русскую». Тем не менее, Ершаков одолел «кирпич». Вообще, так получилось, что в детстве и юности он читал, в основном, исторические романы. Ян, Пикуль, Конан Дойл, Сенкевич, Валентин Иванов, Станислав Пономарев, Сергей Бородин… И зеленый том. А кто автор? Анатолий Субботин.
Субботин, конечно, превзошел и Яна, и Югова и по объему, и по глубине изложения. Но, опять же, прямо по Эйзенштейну: «В голубоватой дымке тумана можно различить с русского берега острый клин железного рыцарского полка. Закованные в броню, в рогатых шеломах и шеломах-бочках, с крестовиной спереди, с закрытыми броней мордами коней, словно невиданные страшные чудовища, поднявшиеся из ледяных глубин озера, приближаются железные всадники…», «Но, разорвав чело русичей, меченосцы не повернули коней. Случилось то, чего не предвидели и не могли предвидеть обрадованные легкой победой на Лутсне рыцари духовного братства креста и меча. Кони их замешкались в возах, намеренно или случайно оказавшихся позади чела. За возами преграждала путь засека сваленных древесниц. Меж возами, в сучьях древесищ, словно в тенетах, бились рыцари…», «Следом за железным полком меченосцев вытянулись на русский берег пешие кнехты и холопьи полки. Позади их, на льду Узмени, точно город, несокрушимая стена заднего рыцарского полка. Во главе заднего полка крестоносцев — магистр Ордена, благородный рыцарь фон дер Борг. Рядом с магистром маршал фон Балк, командоры Конрад фон Кейзерлинг и Людвиг фон Гире…». И так далее. Словно фильм еще раз пришлось посмотреть.
Однако Субботин дал конкретную предысторию конфликта: бросил две приманки – Медвежью Голову и Омовжу. Будучи заинтригован, Ершаков не устоял. Еще две битвы – пара новых ориентиров. Все цепляется друг за друга, все связано. И от этой связи никуда не деться. Если достаточно внимателен, ты не пройдешь мимо нитей, тянущихся веером, пересекающихся, переплетающихся, точно узор высушенного листа, точно пульсирующая сеть кровеносных сосудов, грибница, космос.
По сути, с каждым шагом он дополнял разраставшуюся внутри матрицу. Добавлял текстуры, оттенки. А они не кончались и не кончались. Затейливый орнамент из картинок средневековых летописей, буковок и эмблем сперва полностью покрыл его череп, а затем пополз вниз, охватывая шейный отдел, позвоночник, ребра.
Субботин, кстати, тоже оказался журналистом. Участвовал в Первой мировой и Гражданской. Чередовал административные должности и работу в различных изданиях. В итоге отдал предпочтение писательству. Закономерный мучительный этап, до начала которого большинство не доходит.
9.
Летом 2005-го Ершаков, учившийся на журфаке, отправился в Санкт-Петербург на практику четвертого курса. Ехал поездом, в купе. Попутчицей была возрастная чиновница от образования из Челябинска. Понемногу они разговорились и она поведала ему странную историю о племяннике, который служил в мотострелковых, под Первоуральском, рядом с каким-то спецподразделением, размещавшимся в старинных казармах. А когда через пару-тройку лет вернулся по делам, то вместо спецназовских казарм обнаружил лишь древние развалины. По словам аборигенов, руины громоздились там с незапамятных времен… Чего только в этих поездах не наслушаешься.
В Питере он поселился у знакомой супружеской пары, на юго-восточной окраине, около станции метро «Дыбенко». Муж устанавливал домофоны, а жена трудилась в библиотеке. Ершаков снял у них на три месяца гостиную. Сразу за многоэтажкой тянулся проспект Большевиков, за ним простирался пустырь и текла речка Оккервиль. Иногда по утрам, по пути на работу, ему попадались пьяные негры или латиносы – неподалеку торчали общаги двух университетов: Петербургского государственного и метеорологического.
Стажироваться Ершакова взяли в газету «Невское время». Редакция располагалась в центре города, на улице Большой Морской, около Исаакиевского собора, в четырехэтажном доме. В соседнем корпусе функционировал музей Набокова. У дверей редакции посетителей встречала моложавая блондинка за 40, выдававшая ключи сотрудникам отделов и записывающая в тетрадь приходящих-уходящих. Ершакова определили в отдел «Общество», поручив переписывать милицейские сводки, бегать на пресс-конференции и прозванивать оперативные инфоповоды. На стене комнаты висело черно-белое фото женщины, сидевшей на диване отвернувшись, в руке у нее тлела сигарета.
— А это кто? – уточнил однажды Ершаков.
— Проститутка, которую мы сюда вызывали, — бесстрастно ответил похожий на писателя и поэта Дмитрия Быкова корреспондент.
В целом, в редакции царила непринужденная обстановка, щедро сдабриваемая анекдотами типа: «Идет мужик по берегу озера. Видит – по пояс в воде рыбак стоит. «Ну, что – клюёт?» «Нет, не клюёт. Сосёт!»».
В свободное время Ершаков любил гулять по городу. Однажды его занесло в Александро-Невскую лавру. Арочный вход у названной в честь князя площади оккупировали попрошайки – псевдо-ветераны, горбатые старухи, «беременные» с подушками вместо живота, обезноженные пропойцы. Все они требовали денег, пива и грозились показать паспорт, видимо, желая доказать, что не являются мошенниками.
За аркой лежали прохладные Тихвинское и Лазаревское кладбища, тонкой лентой вилась речка Монастыриха и, наконец, возвышались оранжевые стены лавры. Сама лавра, возведенная в стиле классицизма, бросалась в глаза своими колоннами, башнями, широкими окнами. Внутри, в обитом позолоченным металлом ковчеге, хранились останки Александра Невского. Гробница не произвела на Ершакова никакого впечатления. Больше заинтересовал Казачий некрополь у подножия храма, усеянный захоронениями времен ленинизма-сталинизма.
— Надо же, сплошной «совок» в имперской обертке, — пробормотал он, огибая надгробия бунтовщиков, ученых и партийных функционеров.
10.
А вот кто его удивил в свое время, так это советский писатель Борис Васильев. Автор знаменитой повести «А зори здесь тихие». Он же работал над сценарием не менее известного одноименного фильма 1972-го года режиссера Станислава Ростоцкого. Ершаков со школьной скамьи воспринимал Васильева только в качестве создателя прозаических произведений о Великой Отечественной. Ну, о чем еще мог рассказать ветеран-фронтовик?
Но, как выяснилось, не войной единой. В 1990-х и 2000-х Васильев взялся за исторические романы, посвященные средневековой Руси. Успел создать несколько штук – про Олега Вещего, про княгиню Ольгу, про ее сына Святослава, про Владимира Крестителя и Владимира Мономаха. И еще про Александра Невского.
Мама Ершакова, работавшая бухгалтером в галантерейном магазине, приносила домой газету, которую присылали в дирекцию по подписке. Ершаков тогда учился в старших классах, кавказская тема уже овладевала им. Он пролистывал издание, вырезая заметки о Чечне, и однажды, пропустив несколько страниц, замер. Там на весь разворот распласталась глава из книги Васильева «Князь Ярослав и его сыновья».
Со стороны судьбы это был запрещенный прием. В тот момент она добила Ершакова точечным выпадом в мозг. Здравствуй, милый Эйзенштейн: «Головной отряд окончательно остановился. Стало чуть посветлее, рыцари стояли совсем близко, и дружинники с удивлением разглядывали боевые шлемы с птичьими когтями, рогами и звериными лапами на некоторых из них…». И для закрепления: «Вместе с криками, хрипами и предсмертными стонами из глоток десятков тысяч людей вырывались клубы пара. Они застывали в морозном воздухе, пеленой зыбкого тумана покрывая поле сражения, и красное солнце без лучей вскоре повисло над побоищем, тускло отражаясь в клинках и латах…». И для полного счастья: «Это потом объяснили, что бегущие, не знающие особенностей Чудского озера рыцари с ходу вылетели на место, где били ключи, а потому и лёд над ними был тонок. Лёд тонок, а ливонцы тяжелы, да — с бега, да — скопом… И многим из настигающих ливонцев русских дружинников не повезло тоже. Распалённые скачкой кони не слушались поводьев, всадники поздно замечали опасность и десятками летели в последнюю купель вслед за рыцарями».
Про дружинников, разумеется, не по Эйзенштейну. Но какая разница? Препарат «Средневековое военное дело» завершал начатое. Кольчужная мозаика с вкраплениями миниатюрных стрел, шлемов, щитов, мечей, топоров покрыла кости рук и ног Ершакова, забрала все – от еле уловимого гребешка на макушке до кончиков пальцев.
11.
С озера нещадно задувало. Холодный апрельский ветер пробирал насквозь. Ершаков, не вынимая рук из карманов синей короткой куртки, стоял на сером песке, глядя на коричневые камыши и насыщенный синим залив. Где-то здесь, да. Где-то здесь.
Чуть позади, на пригорке, громоздился гигантский черный бронзовый монумент, изображающий князя Александра Невского, пеших и конных дружинников. Черные сосредоточенные лица. Черные щиты, шлемы и доспехи. Черные лошади. И над ними – застывший, изогнутый, словно парус, черный Спас Нерукотворный.
Памятник впечатлял. Но что-то заставляло Ершакова скептически морщиться, не доверять скульптурной композиции. Он понимал: монумент – дань героическому мифу, образу, представлению о минувшем. В конце концов, стоило ли ждать чего-то особенного, прорывного, от обычной отпускной поездки, от посещения популярного места? Вряд ли. Тем не менее, Ершаков не торопился обратно.
— Неуютно как-то сегодня, — раздался за спиной мужской голос.
Ершаков обернулся и увидел мужчину лет 50, среднего роста, с русой бородой и открытым лбом, полноватого, руки тоже в карманах. Только куртка длинная, зеленая.
— Так апрель ведь, — нехотя произнес Ершаков.
— Ну, и что? На прошлой неделе относительно безветренные деньки стояли.
— На прошлой неделе меня тут не было.
— Я в курсе, — улыбнулся мужчина, — Вы вчера вечером приехали, да? На экскурсию?
— Нет. Просто. Оценить, так сказать.
— А меня Максим Григорьич зовут, — не отставал мужчина, — Я историк, работаю здесь.
— Очень приятно, — сдержанно промолвил Ершаков, пожимая протянутую сухую ладонь, — Дмитрий.
Максим Григорьевич уставился на озеро, а потом внезапно спросил:
— Вас чем зацепило?
— Вы о чем? – не понял Ершаков.
— Ну, как это о чем? Приехали сейчас. В такую рань уже на озере. Вот меня еще в детстве Эйзенштейн погубил. А Симонов окончательно в порошок стер своей поэмой. «В субботу, пятого апреля,/ сырой рассветною порой/ передовые рассмотрели/ идущих немцев темный строй…». А у вас как было?
Ершаков снова повернулся к нему, споткнувшись о его карие смеющиеся глаза заговорщика, и, неожиданно для самого себя, выдохнул:
— Эйзенштейн, сволочь…
Максим Григорьевич заливисто, как-то по-детски, хохотнул.
— А потом?
— А потом Ян и вся когорта.
— Понятно, — кивнул историк, — А ведь они привирали изрядно. И Сергей Михайлович, прежде всего.
— Да?
— Да.
— Объяснитесь.
— С удовольствием, — воскликнул Максим Григорьевич, — Нам с детства что втирали? Злобный Ливонский орден точил зуб на Святую Русь! Но позвольте. Никакого Ливонского ордена не существовало. Был орден меченосцев, позже влившийся в Тевтонский на правах Ливонского ландмейстерства. Мало того, возьмите школьные карты с границами 13-го века. Там нынешние Латвия и Эстония значатся под орденом. Но это упрощенный подход. Потому что северная Эстония контролировалась Данией, а непосредственно орденские земли рассекались землями католических епископов.
— Интересно… А как насчет вооружения?
— А вот тут Эйзенштейн не слукавил. Стандартная рыцарская экипировка того времени – стеганая одежда с чепцом, кольчуга с кольчужным капюшоном и такими же чулками, подшлемник, шлем-топфхельм и гербовая накидка-сюрко поверх кольчуги. То есть, никаких лат, которыми нас усиленно «кормили» советские писатели. Причем, русские дружинники, пожалуй, были даже тяжелее, имея пластинчатые доспехи на кольчужной основе. К пехотинцам, конечно, сказанное не относится. Им из защиты кроме кольчуг, открытых шлемов и щитов ничего не полагалось.
— Да вы ниспровергатель основ. Скрепы расшатываете?
— Никакие это не скрепы и не основы, а сплошное шарлатанство. Вот саму свалку Эйзенштейн неплохо показал. Столкновение конницы и пехоты, суматоха боя, фланговые удары…
— То есть, не все потеряно?
— Не все, но многое.
— Что же еще?
— Количество. У Эйзенштейна целая кавалерийская бригада снималась. Вы в курсе? И когда романистов наших читаешь, волосы шевелятся на голове. Там ведь железные лавины… Сказочники они, короче говоря. Летопись сообщает про 50 пленных немцев и 400 погибших. Но кем они являлись? Согласно европейским источникам, в битве пали всего 20 тевтонских рыцарей и 6 угодили в плен. Если учесть, что каждого рыцаря сопровождала свита примерно из десяти бойцов, а во всем Ливонском ландмейстерстве насчитывалось максимум 100 «братьев», то можно сделать вывод — в орденском войске на озере числилось от силы 30 рыцарей, наступавших в авангарде, плюс отряд дерптского епископа – вассалов 10-15 с подчиненными. Ну, и эстонское ополчение.
— И того?
— И того около одной тысячи со стороны ливонцев и порядка полутора тысяч с нашей. Не более. И главное разочарование: скорее всего, никто под лед не проваливался. В ранних упоминаниях ничего об этом нет. Зато есть в рассказе о битве на реке Омовже, которая произошла за восемь лет до Ледового побоища. Тогда отец Невского Ярослав разбил гарнизоны Дерпта и Оденпе и часть немцев действительно утонула, будучи оттесненной на речной лед. И, вероятно, поздние авторы…кхм…позаимствовали данный эпизод для битвы на Чудском.
— Еще скажите, что и спланированного натиска на Русь не было, — саркастически заметил Ершаков.
— Так ведь и не было! — опять хохотнул Максим Григорьевич, — Немцы кампанию в 1240-м начали. А если точнее – дерптский епископ и «братья» из соседних орденских владений. В основном, прежние меченосцы. Они Изборск взяли и псковскую рать уничтожили. Там с нашей стороны от 600 до 800 человек полегло. Оттого и Псков сдался – всех защитников поубивали в чистом поле. А весной 1242-го Невский город отбил и в Эстонию пошел. Но там, кстати, тоже нехорошо получилось. Ливонцы передовой полк раскатали и снова на русский берег двинулись. Ну, а дальше – побоище, перемирие… Вообще, я склоняюсь к мысли, что немцами в Ледовом командовал Герман фон Буксгевден, епископ Дерпта. Его люди, к слову, первыми побежали. Зато орденский аванград наши почти полностью перебили. А магистр в рогатом шлеме пусть уж на совести Сергея Михайловича останется.
— Ну, если у немцев только 20 рыцарей погибло, то, получается, не побоище, а неизвестно что. Пустяк?
— Почему же? 400 зарубленных и 50 попавших в плен – серьезные потери по тем временам. Правда, большинство из убитых, естественно, не рыцари, а те, кто их сопровождал – оруженосцы, сержанты, арбалетчики. Про эстонцев, опять же, не забывайте. Прилично выходит. А вы – пустяк… Хотя, конечно, если брать картину по Балтии в целом, битва на Чудском по масштабности не на вершине рейтинга, а где-то у подножия. Но однозначно круче той же Омовжи. Правда, чем выше по списку, тем жестче – Раковор, Шауляй, Карузен, Ашераден, Дурбе…
— А вы после разборов таких в истории российской не разочаровались?
— А при чем тут разочарование? – обиженно отпрянул Максим Григорьевич, — Наоборот, еще интересней стало! Главное ведь – не соответствие неким политическим или идеологическим концепциям. Главное – по возможности детально и достоверно представить происходившее. Сложить мозаику, паззл. Вернуть то первое чувство, возникшее в детстве при просмотре фильма. Понимаете?
12.
Противная каспийская морось сыпала по лицу, заставляя надвигать на глаза капюшон толстовки. Застегнув молнию куртки до конца и поправив на плече рюкзак, Ершаков обернулся на мерзнущих, вжимающих головы в плечи коллег. Все одеты по погоде, — в джинсах, осенних ботинках и куртках поверх свитеров, — но когда ты вынужден стоять на улице, морской ветер и сеющий дождь быстро одолевают. А деваться некуда. Они толпились у забора из листового железа, за которым темнел бетонный недострой. У торчавшего рядом выкрашенного в зеленый одноэтажного здания диспетчерской, — сразу за ним мокнул небольшой дворик с открытыми воротами и асфальтовой дорожкой, ведущей в редакцию газеты, — осматривали тротуар и что-то записывали полицейские и сотрудники следственного комитета. Тут же была припаркована испещренная пулевыми отверстиями белая легковушка. Дождевые капли расплывались по ее крыше, заднему стеклу, капоту.
Недавно здесь расстреляли главного редактора газеты, известного в Дагестане независимого журналиста, не стеснявшегося отвешивать информационные оплеухи чиновникам и силовикам. Он собирался домой и вызвал такси. Как только машина подъехала и редактор спустился, из-за угла выбежали двое в черных спортивных костюмах с травматами, переделанными под стрельбу боевыми, и открыли огонь. Таксист мгновенно выскочил из салона и заперся в диспетчерской. Главред попытался укрыться за автомобилем, но, получив несколько ранений, упал лицом вниз. Один из киллеров произвел контрольный в спину. Затем к месту расправы подлетела серая «Приора», забравшая убийц. Очевидцы вызвали медиков, но пострадавший скончался в карете «скорой помощи».
Корреспонденты ждали комментариев. Гладковыбритый, предпенсионного возраста полковник юстиции в синем мундире, несмотря на дождь – без верхней одежды и фуражки, выйдя за ворота, кивнул телевизионщикам и когда журналисты обступили его, произнес дежурное:
— Возбуждено уголовное дело по статьям «убийство» и «незаконный оборот оружия». Следствие ведется. Личности подозреваемых устанавливаются. О мотивах говорить пока рано, отрабатываются разные версии.
На него посыпались вопросы.
— А правда, что профессиональный мотив является основным?
— Есть информация, будто подозреваемые уже опознаны. Так ли это?
— О чем свидетели говорят?
— Больше ничего не могу сказать, — ответил полковник и повернул к воротам. Ершаков проскользнул вперед.
— Извините. А вы знали убитого?
Полковник резко остановился, смерив его недоуменным взглядом.
— Молодой человек, вы о таком спрашиваете…
— И все же?
Полковник покосился в сторону других репортеров.
— Вы не местный, что ли?
— Нет.
— Из Москвы?
— Нет.
— Видите, как у нас тут? – он кивнул на покрытое пробоинами такси, — Вам дома не сидится?
— Не сидится, — не удержался Ершаков.
Полковник замолчал, покачал головой и шагнул за ворота.
Екатеринбург
Июль-август 2023.
Денис Колчин
Родился в 1984 г. в Свердловске. Окончил факультет журналистики Уральского государственного университета им. А. М. Горького. Публиковался в журналах «Урал», «Новая Юность», «День и ночь», «Знамя», «Звезда», «Октябрь» и др. В качестве военного корреспондента работал на Украине (2014), Северном Кавказе (2015–2019), в Нагорном Карабахе (2020). Автор книг: «Подготовительный курс» (стихи, 2017); «Кинжалы и гранатометы. История войны на Северном Кавказе. 18–19 вв.»; «Фронтир» (изд. «Кабинетный ученый», 2021). Живёт в Екатеринбурге.