677 Views
Живодёр у себя дома
Больше всего он не любит пыль.
Серые уши из всех углов.
Приходит с работы и с ними готов
Сражаться до темноты.
Он ненавидит седую пыль,
Что оседает в дому, дразнясь.
Он презирает красную грязь,
Которой наполнены псы,
Покрышечный визг щенят.
Красно-коричневым робу пятнят,
Но все это сходит легко.
Перед сном – кефир или молоко.
Спать.
2013
* * *
Стыд — это спокойное состояние организма.
Можно спрятаться, уподобиться споре.
В любом споре побеждает гневный.
Стыдливый стыдится.
Стада стыдливых
Спасаются исключительно
На пастбищах соглашательств,
Где пастушья сумка и прочие сорняки
Спариваются в тишине.
Московский монолог
У меня особые обстоятельства,
Больная печень, дети в начальной школе
У меня особые обстоятельства,
Куда мне в тюрьму, я с трудом на воле…
У меня особые обстоятельства,
Брат мой назвал сатрапа сатрапом.
Освободите меня от родственных обязательств,
Освободите, прошу, от правды.
Обстоятельства застревают как кости.
Полное горло костей.
В каком состоянии приходится в театр
И принимать гостей.
Либерализм загонит в тупик,
Лебединую песнь споёт дрессированное сопрано.
Фантастический мир – не у нас, а у них
(Караоке заложников-либералов).
Я награждён и предупреждён,
Строевую вчера разучили дети.
Простираются обстоятельства
Отсюда до дальней смерти.
Я на диете
безгаджетной и бессолевой.
Меня выставляют раком,
Кормят порой дошираком.
Это мой предок, настаивая, просил,
Чтоб Моисей развернулся к ближайшим баракам.
Май 2022
О братской дружбе (К-н и А-ль)
Вы слышали, К-н покаялся?
Наказание его больше, нежели можно снести: с утра часов до шести
он сидит в своем паблике и пишет роман “Покаяние”.
С шести до семи-тридцати – заседание Совета по братской вине.
К-н у них председателем. Не сыщешь брата верней.
К-ны всех стран,
объединяйте кровь убиенных в коктейли, поите ею детей.
К-н очень старался и пример другим показал:
приматывал голову, приклеивал веки,
чтобы не закрывались глаза,
посадил под дубом этого неумеху,
кровь старой раны отер,
предложил ему дружбу и общий стол.
Каждая клеточка К-на испытывает раскаяние,
но не в коня оказался корм.
– А-ль, где брат твой К-н?
А-ль расширяет глаза без зрачков,
с трудом разлепляет наполненный спекшейся кровью рот
и неожиданно произносит:
– Так ось він в президії,
топить про наше дитинство, чекає на братські обойми.
Так зарождается новый язык.
Так отдаляются братья. Пойми
недовольство А-ля – или вини
за то, что он еще не привык
стыдиться того, как его подставили,
подыгрывать в пьесе, принимать раскаяние
как микстуру, извиняться за нетерпимость,
пока новые А-ли
обнажают беззащитные подреберья
или в поле выходят сдуру.
Сны, требующие интерпретации
1-Сон #297
Концерт на открытом воздухе
или слет
(вместо воздуха желтый налет)
типа авторской песни.
Как здорово… мы здесь вместе…
Выкрики, возгласы.
Уйти бы, но поздно.
Carpool, чье-то карканье, старый паром.
На входе спрашивают пароль.
Зачем они выбрали остров?
Низкие столики, странные пуфы,
со времен пандемии скопилась пыль.
Сон мой, почти что быль.
Что называется, spoof.
К нам приехал Булат Окуджава,
а раньше долго не приезжал.
Сейчас он споет… помнишь… как это… “Белорусский вокзал”?
— Не нужна нам одна победа,
Это нонеча моветон.
— Да и он ли ее сочинил?
— Наверняка не он…
Я подсаживаюсь к одному из столов.
— Здесь концерт для лёгких.
Мы — легкораненые?!
Это желтое—бывшая кровь?!
— Садись, здесь слышно неплохо, —
знакомый Володя — во сне он Володя —
уже расселся, вполоборота кивает мне.
Я оседлала стул, повинуясь, нащупала рюмку, котлету
в наваристой полутьме.
Он подшофе
или под чем-то, пока непонятном,
неразличим в желтизне,
на желтой пыли стола
специально раскатывает желтую же газету,
помнит, до чего я ненавижу даже звук
газет (тут аберрация памяти:
это другая женщина, боготворимый поэт,
презирала читателей газет).
Бутерброды и рюмки, рядом ноги в вышитых мокасинах. Недоковбой,
кажется, страшно доволен собой.
— Мы в лёгких, — уточняет для непонятливых. —
Пойдем прошвырнуться в трахею.
Я немею:
мы в организме какого-то млекопитающего, но не кита.
— Кит уже был у Бродского, да-да.
— Нет, кит — это в Ветхом Завете.
Мы не заметим,
как будем переварены.
Шепелявит от пыли гитара.
вступает скрипка,
скрипя как протез.
Разрез легких курильщика
переходит в надрез
на сутинском кролике (подопытном? подневольном?).
Это что-то подпольное,
недозволенное.
Тут еще сволочь Володя
меня провоцирует, старый дурак:
-Очевидно, это
мясокомбинат, –
ожидая реакции, собирает, козел, компромат.
Говорю с раздражением “fuck”,
рискуя стать одной из володь.
Но тут
исчезает мой раскладной Росинант:
Володя уехал, видимо, без меня,
забрав мой стул,
единственный без глиняного тавра.
Я на желтом глиняном поле
шахматная ладья.
На единой ноге
я пробираюсь трахеей,
потом наплыв, следующее перемещение.
Там уже не поют, не подсвечено помещение.
Я различаю лица, впечатанные в желтый асфальт.
Нет, это сладкие пряники,
разложенные в ряд.
Я в желудке. Это альтернативная сцена.
Сюда попадают те, кто распевает немо
(у Бродского это был Немо, вспомнила! –
но тот не пел). Сполна и допьяна
под запев и припев
патриоты желудочных колик
вскрикивают охренело
а-капелла.
Я пытаюсь прошаркать туда, где осталась машина.
Слышу выкрики: “Мы неделимы!”
Не заглядывая в мочеточник, сплавляюсь мимо.
В следующем, мохнатом и тесном проходе
меня захватывают какие-то волоски,
толпятся, подталкивают,
скалывают куски
окаменевшей глины.
Возможно, я рождаюсь заново,
это картина Вуди Аллена. Или Рязанова?!
Нет, эстетика абсолютно другая.
Я ругаюсь,
отплевываюсь, пытаюсь понять,
чем забит мой рот.
Нет, лучше не знать. Задыхаюсь.
Я должна определиться, сделать выбор,
снаружи я или изнутри.
В небе всходят какие-то фонари,
бульдоги-боги
разглядывают,
тянут меня на свет.
Я рождаюсь?
Нет, меня удаляют
из жизни.
-Так это смерть?!
-По всем приметам,
это ад соглашателя.
Выхода нет.
Видишь загородку?
Я вгрызаюсь в буль-богову глотку,
но просыпаюсь за полсекунды до
того, что должно бы пойти из нее
на пока что белейшее платье.
В телефоне сводка о новом захвате,
новом прилёте.
Сны, вы меня не возьмёте!
Шахматы ночи ссыпаются в гроб доски.
Мы доиграем в следующем сете.
2- Сон # 365. “Wo ist de Supermarkt?”
Я, пожилая немка, добрая старая фрау,
заблудилась, гуляя по рязанскому тракту,
совсем не в родном Оберау.
Под мышкой книжка о воспитании чувств.
Я не то, чтоб прогуливаюсь,
я, скорей, добираюсь.
Год на дворе прописан готическим шрифтом,
неразборчиво, но похоже на “1943”.
Судя по слякоти, март.
Я шагаю неспешно, как полагается пожилой ундине,
обращаясь к прохожим с вежливым “Wo ist de Supermarkt?”
Но прохожие повышают недобрые голоса, люди не
принимают немецкий, и совершенно зря:
Я прекрасная мать и жена, Я хранительница очага,
я могла бы их так просветить!
А если бы указали дорогу на Supermarkt, то, пожалуй, и накормить.
Я дрожу при мысли об унижении, о пренебрежении к нежной немецкой сестре.
Миссионеры, съеденные каннибалами, возмущались бы не меньше,
как и колонизаторы, распустившие целые цивилизации на волокна
и закончившие на ритуальном костре.
Жены и бабушки завоевателей, думаю, потребовали б извинений
за пренебрежение к их культуре, за поедание вражеского языка.
И тут ничего не скажешь, разве что тихо прошепчешь,
что в Рязанской области не было супермаркетов,
миротворцев и модераторов,
только карикатурный образ врага.
Негодующее летнее
“Веселая вдова”, Театр оперетты,
Москва.
Меня тошнит второе лето.
Слова, слова,
Слова, слова, слова.
Простите, Гамлет,
Беспокою зря.
“Серебряный век”, издательство “Эксмо”.
Издатель лучше выдумать не мог.
Продай мне на дорожку эскимо.
В серебряной бумажке эскимо
Поем, пока не гонит амок в бег.
А вот премьера “Жизнь Маяковского”.
Вот бы делать смерть с кого.
Дуло царапает нёбо.
Дроны царапают небо
Москва-сити.
Вы спросите,
При чем здесь
Веселая вдова?
Или Серебряный век?
Репетировать впору
Рвотный рефлекс.
Москва-23, канкан-водевиль!
Серебряной пули в горло веку
И пиковой вам вдовы.
Лето-2023
* * *
В магазине подарков наутро после обстрела
Муж выискал деревянного грубо крашенного кита.
Я немного Пиноккио, немного Иона,
Там внутри мало места, особенно в части хвоста,
В районе спинного
Фонтана. Мне не хватает простора
Большого Фонтана,
Таинственных его станций,
Будинка по Нежинской, бабы-дедова дома.
Не женское это дело – врагам
Беспрестанно желать мучительного конца.
Надо быть плюралистично нежной и межсезонной,
Несоленые слезы бегут по внутренней стороне лица:
На середине партии мир мой меняет законы.
Всё, что раньше любила, нынче обречено.
Где соблазну поддашься, там душу оставишь довеском.
Только раскрутишь планету, только переплывешь,
Как выбивает на берег движением пробочным, резким.
Удивительно то, что мы живы и помним места,
Где стрелялись, как правило, веником,
Бродили в предчувствии диком.
Я считаю себя устоявшим пролетом
Сабанеева, братцы, моста,
Кит считает себя недочитанным “Моби Диком”.
Я его дочитаю. Атлантикой шелестя,
Долистаю до дна, дождусь перелома, отстоя пены.
На несломанной полке твiр несломленного митця.
Этот кит деревянный, он выплывет непременно.
Одесса- Вайлвуд, 23 июля 2023
Галина Ицкович
Галина Ицкович родилась и выросла в Одессе, живёт в Нью-Йорке. В 1998 году получила степень магистра социальной работы. Психотерапевт, преподаватель-эксперт (вопросы детского развития и психологической травмы), клинический консультант института ICDL, лектор, автор профессиональных статей, с февраля 2022- координатор нескольких проектов по работе с беженцами. Стихи, рассказы, переводы и публицистика регулярно публиковались в русскоязычной периодике, а также в англоязычных журналах и альманахах. Автор книги стихов «Примерка счастья». Публикации 2022 года — «Времена» (публицистика), «Южное сияние», «Слово/Word», «Среда», «День зарубежной русской поэзии», «Западное Побережье», антология «Копилка», на английском - «Unlikely Stories» и «Harpy Hybrid Review». Публикация серии путевых очерков в «Формаслове» была прервана войной.