288 Views
Приказ разойтись
Сегодня в моих детей будут стрелять боевыми.
Один сжимает булыжник, другой держит Библию, третий прячет мобильник.
Костры провокаторов ярко пылают.
Полиция скотчем заклеивает жетоны.
Лица солдат закрыты, форма без знаков различия.
Вчера их пули были резиновые, нынче они разрывные *.
В дыму видны силуэты собора и банка,
равнодушные, как президентские профили на монетах.
Крик: Вперёд, крик: Отходим, и кто-то берёт на мушку.
Вы умирали раньше во сне? Что было после?
Скажите, что же там после! Жизнь лишь одна.
Как долго смогу удержать свою, словно воду в чаше ладоней?
* точнее, пули с полым наконечником, конструкция которых предполагает существенное увеличение диаметра при попадании в мягкие ткани с целью повышения поражающей способности, используются в спецподразделениях
Заборы и фонари
Когда мертвые пришли к власти
мы поначалу и не заметили.
звёзды светили чуть ярче
прибавилось тараканов
куда бы мы ни ступали
кого-то мы убивали
поскольку мы не хотели
это было словно бы втайне
цены в барах
были проставлены мелом
музыканты слишком хотели закончить
хотя оставались верны
ярости прошлого
когда мы занимались любовью
наши мысли обращались к преследуемым
и тем кого разворачивали
на границе
хотя эта граница была
просто значением звука
на языке поработившем нас.
Десять секунд
Иногда мы просыпались во внеурочный час
и следили, как бриз раздувает портьеры,
и поскольку город
был так погружён в тишину –
ни церковных колоколов, ни сирен –
мы полагали, что это был ветер,
предваряющий взрыв
на десять секунд, и мы молились
и ждали, затем отплывали
опять в этот сон,
в котором наши отцы были живы.
Как быстро пали эти города
1. Никаких переговоров
В тот август отражения стали столь яркими,
что вспыхивали по краям
и возникали как на земле, так и на море.
Два лица на экране
скользили в толпе,
одно – отца, строгого, но справедливого,
другое было в тени.
Голоса звучали за сценой,
восхваляющие пламя
скрытых причин, лазер,
ветер частиц: другие,
столь же тихие, объясняли пустыню,
как ожидание здесь сломит людей.
2. Стычка в Эль-Нейде
Война на уничтожение
против страны, которую мы не видели никогда.
Разведывательные полёты длятся вечность.
Пилот возвращается, говорит на камеру:
“Я видел, что ко мне подступает огонь.
Но я был вне досягаемости.”
Доклады тайных свидетелей
о полиомиелите, холере,
болезнях из прошлых веков.
Колодцы меняли хозяев,
потом миражи,
потом дым.
Линия отступленья в огне.
Два ли ума или один,
дрожа, ждал этого,
выбирал, ворожил,
извлекал из тайных бумаг
из слепящего жара Эль-Нейда?
3. Воздушный мост
Мы бомбили
пока враг не обрел бессмертие,
мы бомбили, пока он не стал пылью,
мы бомбили ещё пару недель:
наши спутники выявляли его траншеи,
фосфоресцирующие во тьме:
был ли там выживший разум,
или просто устройство,
отвечавшее на огонь?
4. Абсолютный правитель
Если бы мы могли
избавить мир от одного лица,
если бы мы могли
вырезать это лицо из газеты,
оставив дыру,
опалённую по краям,
если бы мы могли
с экрана его стереть,
вызвав гало помех
если бы мы могли развернуть
эти глаза прочь от нас,
его секретные службы остались бы в Басре,
а патрульные корабли не покинули север.
5. Живой щит
Зачем он собрал женщин с детьми
в бомбоубежище,
где мы могли их убить?
Зачем он собрал новобранцев,
чтобы противостоять нам на смертную боль,
без воды и боеприпасов?
Кто он был?
Тень, перешедшая грань
между детством и смертью?
Голос, вещающий триумфально,
кодом, не поддающимся расшифровке,
обещающий райские кущи
тем, кто нам сможет противостоять
до летней геенны
и прихода великих ветров.
6. Воля к сопротивлению должна ослабеть
Мой прадед
причесывается перед затуманенным зеркалом.
Скорость падения тех городов
напоминает ему что-то,
но он не помнит – что.
Он поправляет галстук.
Он хочет того же, что и все мы.
Безоговорочной капитуляции. Она достижима.
7. Наступление в сезон ветров
После парашютистов в лиственном камуфляже,
и подозрительного кривляния перед зеркалом,
и глядения в воду зимой со стеклянной скалы,
и решения быть счастливым,
где бы я ни был,
я встречаю выживших:
в метро, в музеях,
один из них подойдёт ко мне без экивоков
будто бы за огоньком или за сигаретой, или за новостью
и сдуется, как воздушный пузырь.
Мне хотелось бы знать, чего
вы ожидаете от меня,
лица, что меня переживут.
8. Молитва о новостях
Посреди трапезы
мы проверяли звонки:
в отсутствие голоса
мы не были голодны:
Во время акта любви
мы наблюдали:
иногда просто трафик:
или спорт, или погода,
или погода в Багдаде
–иногда сны экспертов.
На что мы уставились так?
Почему думали, что это война?
После атаки
I
Расставшиеся любовники
спрашивали: ты в порядке?
и примирялись.
Отцы, бросившие детей, шептали
Слава богу, что вы были в Квинсе.
Человек, опоздавший
поскольку оставил ключ,
ощутил на плечах груз удачи,
эту башню ему нести,
женщина, вызывавшая скорую,
погружалась глубже в болезнь,
ища страдания,
как источник, чтобы испить,
II
а дети, рисующие самолёт,
высовывали языки,
нажимая на грифели карандашей,
ни разу не глядя вверх,
будто видели это всю жизнь:
башню – большую коробку:
огонь – алый цветок:
Бога – лицо с выпуклыми глазами,
глядящее с поля страницы:
солнце из девяти спиц:
пожарного с раскинутыми руками
бегущего по пролёту
с бесконечным числом ступеней,
вдруг сворачивающими с листа.
D. Nurkse. Selected poems from the “Country of Strangers”
ORDER TO DISPERSE
Tonight my children are facing live ammunition.
One holds a rock, one brought a Bible, one hides a phone.
The fires of the provocateurs burn so brightly.
The police put duct tape over their badges.
The soldiers are hooded; they wear no insignia.
Last night they had rubber bullets, tonight hollow-point.
In the smoke you see the outlines of a bank, a cathedral,
absent as the profiles of Presidents on coins.
A voice advances, a voice retreats, someone aims.
Have you ever died in a dream? What happened then?
Tell me what happened! There is only one life.
How long will I hold mine like water in cupped hands?
LAMPS AND FENCES
When the dead came into power
at first we did not notice.
the stars were a little brighter
there were more roaches
wherever we walked
we killed something
since it was involuntary
it happened as if in secret
in the bars the prices
were written in chalk
the musicians were too eager to finish
though they remained true
to the old rage
When we made love
our thoughts turned to the hunted
and those turned back
from the frontier
though the frontier was only
the meaning of a sound
in a language that had mastered us.
TEN SECONDS
At times we woke at an odd hour
and watched the breeze lift the curtains
and because of the silence
this deep in the city —
no church bells, no sirens —
we assumed it was the wind
that precedes the blast
by ten seconds, and we prayed
and waited, then drifted
back to that dream
in which our fathers are not dead.
THE SWIFTNESS WITH WHICH THOSE CITIES FELL
1. No Talks
That August, reflections grew very bright
and flickered at the edges
and appeared on land as well as water.
Two faces from the screen
glided through the crowd,
one a father, strict but fair,
the other in shadow.
There were voices offstage
to praise the fire
hidden in reason, the laser,
the wind in the nucleus: other voices,
equally calm, explained the desert,
how waiting here will break a man.
2. A Skirmish at El-Nejd
War to extinction
against a country we’ve never seen.
The recon flights last forever.
A pilot returns, telling the camera:
«I saw a fire creep up to me.
But I was out of reach.»
Reports from hidden witnesses
of polio, cholera,
diseases from other centuries.
The wells changing hands,
then the mirages,
then the smoke.
The line of retreat on fire.
Was it two minds or one
that waited for this
quivering, chose it, conjured it
out of vague documents
and the dazzling heat of El-Nejd?
3. The Air Bridge
We bombed
until the enemy was immortal,
we bombed until he was dust,
we bombed a few more weeks:
our satellites disclosed his trenches
glowing with phosphorus:
was there a mind there
still living, or just a device
trip-wired to return our fire?
4. The Absolute Ruler
If we could rid the world
of that one face
if we could cut it
from the paper
leaving a hole
singed at the edges
if we could block it
from the screen
with a crown of static
if we could turn those eyes
away from us
his secret police could remain in Basra
and his gunships patrol the North.
5. The Human Shield
Why did he put mothers and children
in the air-raid shelter
where we could kill them?
Why did he leave conscript soldiers
to face us, on pain of death,
without armor or water?
Who was he?
A shadow that had crossed a line
between childhood and death?
A voice speaking triumphantly
in an undecipherable code,
promising God’s paradise
to those who could hold out against us
until the furnace of summer
and the coming of the great winds.
6. The Will to Resist Must Fade
My great-grandfather
combs in the dim mirror.
The swiftness with which those cities fell
reminds him of something
–he can’t remember what it is.
He straightens his cravat.
What he wants we all want.
Unconditional surrender. It is at hand.
7. The Windy Season Offensive
After the parachutists disguised as leaves
and the alleged mugging behind the mirror
and looking down in winter from a glass cliff
and deciding to be happy,
everywhere I go
I meet the survivors:
in subways, in museums,
one of them will come at me without swerving
as if to ask for a light, or a cigarette, or news,
and then turn, like a sack of air emptying.
I want to know what
you expect from me,
faces that survive me.
8. A Prayer for News
In the middle of a meal
we checked the dial:
without the voice
we had no hunger:
in the act of love
we watched:
sometimes just traffic,
or sports, or weather,
or weather in Baghdad
–sometimes the dreams of experts.
What were we staring at?
Why did we think it was the war?
AFTER A BOMBING
I
Lovers who had separated
asked are you OK?
and reconciled.
Fathers who had abandoned
their children whispered
Thank God you were in Queens.
The man who was late
because of a lost key
felt good fortune on his shoulders,
a tower he’d have to carry,
the woman who called in sick
wandered deeper into fever,
looking for suffering,
for a spring to drink from,
II
and the children drew the plane,
sticking out their tongues,
pressing hard with crayons,
never looking up,
as if they’d seen it all their lives:
the tower – a huge box:
the fire – an orange flower:
God – a face with round eyes
watching from the margin:
the sun with nine spokes:
the fireman in his smudged hat
running with outstretched arms
up a flight of endless steps
that veered suddenly off the page.
Валентин Емелин
Валентин Емелин родился в Москве в 1956 г., закончил Санкт-Петербургский государственный Технологический институт (технический университет) и Гарвардский университет. Живёт в Колбъёрнсвике (Норвегия). Работает в Центре сотрудничества с Программой ООН по окружающей среде ГРИД-Арендал, старший советник, директор программы. Поэт, переводчик. Переводы с английского, немецкого, шведского, датского и норвежского языков публиковались в журналах «Интерпоэзия» (США), «Эмигрантская Лира» (Бельгия), «Вышгород» (Эстония), «Белый Ворон» (Россия); поэмы и стихи – в журналах «Дружба Народов» и «Белый Ворон», антологии «Дежавю», сетевых журналах «Белый Мамонт», «Буквица» и «Золотое Руно». Автор перевода семейной саги Денниса Нурксе «Голоса над Водой», автор и редактор (совместно с Галиной Ицкович) сборника переводов «Женская поэзия Америки» и сборника стихов 9 авторов “Истории. Нарративная поэзия XXI».