250 Views
На переправе
На переправе не было коней.
Лишь «шило-мыло» — бизнес вековечный.
Да пара ветеранов дел заплечных
Прикармливала тощих голубей.
А воздух был пропитан вороньём –
Бессмысленным, кричащим, кровожадным,
И этот крик, усиленный стократно,
Бил голубей меж глаз, как топором.
Табачный дым стоял под фонарём,
И горы бесполезные окурков
Червей напоминали. Стая урок,
Не брезгуя, съедала их живьём.
Река застыла между берегов,
Не в силах пробудиться в непогоду.
Паром старел, стонал, не зная броду.
Простился с жизнью, да и был таков.
Гримасничали лицами вождей
Убитые парадные портреты.
На пристани скрипел скелет буфета,
Забытый всеми, брошенный, раздетый…
На переправе не было людей.
Завещание Варлама Шаламова
Мне опять на свете не родиться.
Не переписать. Не черновик.
Кем живу я? Недобитой птицей,
Что всю жизнь летит на материк.
Там меня никто, поди, не помнит —
Долгий век изжил на Колыме.
Я для них — гулаговский покойник,
Что безвестно сгинул в сизой тьме.
Тьма-Старуха мерзлотою вечной
Успокоит зэково нутро.
Выест обручальное колечко,
Что, как корень, в палец проросло.
Даже пальца имя — безымянный, —
Усмехаюсь из последних жил.
Воздух — бездыханный, окаянный.
Весь народ Гулага здесь лежит.
Всё, что видел, не забыл. Ни разу
Не скулил о доме и тепле.
И свои колымские рассказы
Оставляю долбаной земле.
На перроне
Растут ряды «шестидесятников»,
А новой оттепели нет…
Наперебой седые ватники
«Стреляют» в прошлое билет.
Везде перроны, крики: «Родненький!»,
Неразбериха, стоны, мат…
Все беззаветно любят Родину
И верят: «мой — не виноват».
Товарный поезд дышит ровненько,
Чадит дымком, разинув пасть.
Он возит скот — людишек подленьких,
Что светлый путь хотят украсть.
И товарняк, набитый зеками,
По заполярным адресам
Развозит мучеников века –
Молиться сломанным крестам.
А за крестами, за морозами,
Над бесконечной мерзлотой,
Теплился чурбачком березовым
Огонь в печурке временн’ой.
Огонь поигрывал, потрескивал,
В мужскую плоть вливая дух,
Любая мысль казалась дерзкою,
И память обращалась в слух.
А за высокими сугробами
Под завывание пурги
Во мгле шли внуки твердолобые
По руслу высохшей реки.
Обманутых, слепых — колоннами
Вёл призрак. Звать его — никак.
А в темноте — блестя погонами,
Скрипя дощатыми вагонами,
Стоял знакомый товарняк.
Сага о Вермеере
Чапаев глядит безнадёжно — война-то тупая.
Отряды, как стаи волков, ощетинились шкурой.
Вермеер Чапая как будто бы не осуждает.
Набычился волком, «бычки» разминает понуро.
Вермеер знаком с Ваней Чонкиным, сыном Чапая.
Его бережет, и пристроил помощником повара.
На фронт кашевар не торопится пушечным маем,
А мясом подавно не хочет за гибелью скорою.
Вермеера мучает сон о грядущей победе.
Закажут парадный портрет генералы в мундирах.
А Чонкин — как был гол-сок’ол, да котомкою беден,
Поедет на север колючий служить конвоиром.
В Гулаге он встретит больного и дряхлого старца,
Похожего в профиль на старого друга Вермеера.
Нарушив приказ, передаст бедолаге лекарство.
Но поздно. Пурга похоронит беднягу на севере.
…Да, многие ныне забыли страданья Вермеера.
(Всё больше беспечных, что делают пальчики веером.)
Похожий на мем — современники хваткие создали,
Чтоб совесть не мучила ночью — слепою, беззвездною.
Голос Бабьего Яра
Я стою над обрывом
Я сегодня умру
Как последний обрывок
Я дрожу на ветру
Мне осталось немного
Мысли чёрные гнать
И с простреленным боком
Ямой чёрною стать
У последней секунды
Неизбывна тоска
Беспросветное утро
Пистолет у виска
Нашу жизнь загубили
Ненавистным: ты – жид!
Там убитая Циля
Неуклюже лежит
Между тел недвижимых
Между голых телес
С нею с детства дружили
В школу бегали вмес…
Усыпил и покинул
Нас невидимый бог
Малышей неповинных
От беды не сберёг
Я тебя не покину
Голос мамы шептал
И любимого сына
Согревал утешал
Дети с нами погибнут
И не будет сирот
Осень… косточки стынут
Перемелют наш род
Перепашут землицу
С нашей костной мукой
Сквозь пустые глазницы
Прорастём лебедой
Не забудем вовеки
Гнавших нас на убой
И кровавые реки
Засыпавших землёй
Не молю о спасенье
В кровожадном дыму
Заклинаю к отмщенью
Умирая во рву
И среди этой муки
Шевелилась земля
Мы отмучились, Мулик…
Я любила тебя
Сирень 45-го
Тот дурманящий запах сирени —
Не забыть, не отнять, не купить…
Мирный день — долгожданный, весенний —
Чтоб вдыхать и вздыхать, чтобы жить!
А берёзовый воздух — не пахнет.
И берёзовый сок, как слеза.
Уронила кудрявая наспех —
Чудом выживший воин слизал.
На сиреневом блюдце гадаю,
У потомков прощенья прошу.
Сдал дела недопитому чаю
И в студёную ночь ухожу.
Наши скрепы — сирень и берёзы,
Да подснежник у талой воды,
Да могучие майские грозы
Как предвестник неясной беды.
* * *
Есть такая игра на Руси —
Прихоть царских особ да вельможей —
Мужиков бить с размаху по роже,
Ржать в три горла: «Холоп ты, еси!»
Есть такая беда на Руси —
Там крутые ребята у власти.
Утром могут сказать тебе «Здравствуй»,
А назавтра отрежут усы.
Есть такая судьба на Руси —
Унижаться и кланяться низко,
А потом разрушать обелиски
И истории грушу трясти.
Есть такая земля на Руси,
Где нам всем довелось народиться,
Где простые суровые лица
Просят истово: «Боже, спаси!»
Есть такая мечта на Руси —
В полный рост, не простив унижений,
Выйти к свету без тени сомнений —
Никого ни о чем не проси!
* * *
Вспомним родину добрым словом —
как закат над рекой притих,
песни века поем мы хором
и вполголоса шепчем стих
о любви… Вкус её неведом —
это время влюбленных грез…
У костра догорает лето
угольками любви всерьез.
Вспомнит родина ласковым словом
нас, рожденных под небом стальным,
околдованных с детства суровым
и неправедным ликом твоим?
Овдовевшая весна
Памяти Бориса Немцова
Вот закончился день. И закончилась жизнь…
Разорвался сосуд кровеносный.
Что героя заставило крылья сложить?
Божий зов – роковой? судьбоносный?
Вот закончилась жизнь… Как закончился день.
Фонари на мосту догорают.
Овдовевшей весны одинокая тень
Почернела… От края до края.
День Победы
1.
Май. Короткий выстрел. День Победы.
Ветеранов узкая шеренга.
— Как живёте, старики?! Безбедно?
На груди блестит медалей лента…
Этой грудью, молодой и крепкой,
Отстояли Русскую державность.
— Ну а в целом, жизнь сложилась?
— Где там…
Да уже немного нам осталось.
2.
Май… победный и тревожный.
Слёзы на глазах.
У парада лик безбожный —
Праздник на костях.
Камуфляжные колонны
Площадь разорвут.
Заглушая павших стоны,
Здравицы орут.
Реквием
почему здесь душа зачерствела
и суровые дуют ветра,
прохлаждаются люди без дела,
пропивая наследство с утра?
пофигизм с героизмом на пару
как проклятье висят над страной.
развенчай их, небесный волчара,
чтобы дети вернулись домой.
скалит зубы жестокое время,
охраняя семейный очаг —
не пускайте детей в воскресенье
никуда от себя ни на шаг.
ни в кино, ни на праздник весенний,
ни во двор, где их могут украсть…
в день сурка, аккурат в воскресенье,
огнедышит драконова пасть.
Старик
Вот жизнь, потраченная молью…
Мечтала ли она о воле,
Когда встречали хлебом-солью,
И воздух пьяный веселил?
Казалось, всё ещё возможно –
Мечтать и думать осторожно,
Забыть о судьбах тех, острожных,
Что в одночасье погубил…
А старость подступила резко –
Пылились памяти обрезки,
Рука, как будто бы в отместку,
Усохла, в ней стакан дрожал.
И удивленью было место –
В суровый год, весной полесской,
Она — без дрожи и без мести,
В затылки… в зубы… наповал…
Усохшая, как древесина,
Воняющая нафталином,
Жизнь стала мукой и грехом.
И в остывающей постели
Воспоминания не грели –
Наотмашь били кулаком.
Вот так и прожил — две личины,
В наградах — китель, в сердце — страх.
И умирал невыносимо —
С кровавой пеной на губах.
Жизнь изменилась
Жизнь изменилась настолько, что «нахрен» (да!) пишется слитно.
Инопришельцы довольны, простым мужикам обидно.
Слитно — подобно легато, оно растечется закатом.
Хрены восстанут с рассветом и мощно извергнут стаккато!
Жизнь архаична настолько, что «на!хрен» стоит неизменно.
Гордо стоит, не склоняясь под грубым напором пены.
«Старая бука, а помнит глухие года былые!
В прошлом служила Хер-буквой…»
Какие же люди злые!
Жизнь камуфляжна настолько, что «на-хрен!» никто не слышит.
Кто-то крышует, другие с размахом живут под крышей.
Громко кричать бесполезно, лишь воздух глотнешь калёный.
Город по самые уши лежит под снегом, зачищенный поимённо.
Неутоленная жизнь
Дмитрию Муратову
«Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь…»
Наощупь выбрали дорогу,
с которой некуда свернуть.
Бредешь, бредятиной отравлен,
штрафные меряешь круги,
ведешь упрямо бой неравный
и в кровь сбиваешь каблуки.
Друзей — пересчитать по пальцам
одной недрогнувшей руки,
и нестареющего старца
в себе отыщешь — вопреки.
Забрезжит утро (солнцу рады!),
зевнёт, да и проглотит нас.
А жизнь течет, виляя задом,
меняя профиль на анфас.
…течет-течет, как будто рядом,
неутоленная подчас.
Застывшее время
Небо накрыло ночной пеленой,
люди застыли друг к другу спиной.
Воздух, пропитанный страхом,
взрывоопасен. Поп в рясе
что-то мычит про смятенье умов.
Умные тени не верят в богов.
Ищет спасения кормчий,
порохом пичкая бочки.
И придавила тоска города.
Жизнь-то копейка… Кому дорог’а?!
В души вселилась слепая гроза.
Душная, как образа.
* * *
Украинские зимы
Собирают с полей камуфляж,
Где бойцы недвижимо,
Отрешённо поют «Отче наш…»
Им уже не воскреснуть,
Им лежать в придорожной тени.
И священные песни
Не разжалобят бога войны.
Кровоточат медали
На груди у израненных рек.
Вы за что умирали,
Обманувшись величием скреп?
Подлый Каин, откуда
Ты Украйну пришел убивать,
Как последний Иуда,
Предавая несчастную мать?
Победили, служивый?!
Одолели костлявую смерть?
Вы же толком не жили…
Генералы наживы
Гонят юных солдат,
Как ягнят.
Не прозреть.
* * *
А Старый Новый год, как старый конь.
Он борозды не портит, смотрит хмуро.
Ему протянешь тёплую ладонь —
Уткнётся молча, засопит, каурый.
Он не ревнует к новым временам —
Что д’олжно, на круги свои вернется.
И кто-то мудрый скажет: «Аз воздам»,
И много крови, много слез прольется.
Он помнит Юлианский календарь,
Веков ушедших грозные знаменья.
Во лбу его горит седой фонарь
Неровным светом веры и терпенья.
Беспощадное время
До чёртиков в Чертановском пруду
Водились рыбки.
Таджи-узбеки чуяли беду
В тумане зыбком.
На Патриарших было всё, как встарь —
Пустынно, пусто.
Потухший, одинокий плыл фонарь
В прикиде грустном.
А по Тверской тащили корабли
С бурлацким стоном.
Монеты собирали на мели
И рыбок донных.
В Замоскворечье памятник стоял —
Убитым в спину.
На Спасской башне рос большой фингал.
За Украину.
В бой уходили сотни корешей
Косых саж’еней,
Жизнь отдавая родине своей,
Не встав с коленей.
Стояла беспощадная зима
В полях, в траншеях.
По тонкошеим плакала тюрьма —
С петлей на шее.
* * *
Опустела земля, провожая пустые вагоны.
Догорает свеча на затихшей платформе метро.
Не слышны убиенных последние крики и стоны.
Только страх безысходный кричит перекошенным ртом.
В телевизоре снова — мужские суровые речи.
Про террор и бандитов, и наш беспощадный отпор…
А в холодной квартире горят поминальные свечи,
И вдова с фотографией мужа ведёт разговор.
На безумной войне погибают невинные люди.
Непреложный закон… И от этого горше втройне.
Обокрали на жизнь. Ничего уже дальше не будет
Ни у этой девчонки, купившей сапожки к весне,
Ни у этого парня с дурацкой причёскою стильной,
Что спешил на свиданье, куда он уже не дое…
А виновников рать оправдает любые могилы.
Вся преступная рать. На войне — оно как на войне.
* * *
Ничейная жизнь на ничейной земле.
А дальше — обрыв, котлован. По росе
Ступают ничейные ноги
По топкой убитой дороге.
На этой дороге не ставят крестов,
Над этой дорогой не строят мостов,
И ангел над ней не летает —
Две матери горько рыдают.
У первой был сын — хулиган, дебошир,
Военную форму он гордо носил.
Снаряд разорвал её ночью
Волной огнедышащей — в клочья.
Вторая растила сынка на земле,
Растила хозяином в дальнем селе,
Гордилась сноровкой и силой,
Мечтала о внуках красивых.
Её ожиданья рассыпались в прах.
Окутал село огнедышащий страх.
Кровинка родная — сынок,
За ридну сторонку полёг.
Когда ты услышишь дыханье весны,
К обочине встанут две скорбных сосны.
Застынут их слёзы смолою у глаз.
В ничейной земле похоронят и нас…
* * *
Смотрю на фотографии из Бучи,
И кровью наливается строка,
И холод — непроглядный и колючий —
Пульсирует набатом у виска.
Век двадцать первый, жадный и надменный,
Как старый, обезумевший шакал!
Мы всех подонков вспомним поименно,
Кто имя человека предавал.
* * *
Родиться в России — уже наказание.
Знай каждый свой хилый шесток!
Злой рок обрекает людей на страдания?
Железобетонный царек?
Родиться в России — уже потрясение,
и крест до глубоких морщин.
Веками искали не чуда — спасения,
земле предавая мужчин.
Родиться в России — судьба непроглядная,
жестокая долгая ночь.
И ждут избавленья от морока стадного,
богов умоляя помочь.
Войной беспощадной отметили поступь
ужасных и диких времен.
И долбаный век перемелет их кости,
ничьих не оставив имен.
Бесславное
Все слова растеряли отныне свои первозданные смыслы.
И в молчаньи глухом партизанской тропою ушли за кордон.
Никому не понятны… а дома не скучно, и дым коромыслом —
В автозаках тепло, на морозе бесславный лютует закон.
Жалко, мат запретили — не только бесцельно гулять по улицам.
И широкий намордник с успехом заменит все маски узкие.
Говорят, что готовят указ о запрете на солнце жмуриться.
Что осталось?! Да, вырвать язык! Заодно — и забитый русский.
Овдовевшей жене
Майне майна, виру вира!
Нету мира, есть война.
Небогатая квартира,
Овдовевшая жена.
…После боя, в час затишья,
К ней спешил он как домой.
Хорошо, она не слышит
Страшный гул передовой.
Побежал солдат в атаку,
Автомат наперевес.
Глаз навылет, полный страху,
А в другой вселился бес.
И за что воюем, парни?
За родимый палисад,
Что весною запах пряный
Источает невпопад?
Кто позвал сюда, братишки?
Ненавидят вас, чумных,
За кровавые делишки,
Боль девчонок молодых.
Как трусливые бараны,
С головой ушли в песок.
Умирать полегче пьяным —
Водки дай на посошок!
…Хорошо, жена не знает,
Что вчера её мужик
Без мозгов остался драных —
Где стоял, упал и сник.
Песочница
Мы в Песочнице высокой в революцию играли,
а в кустах неподалеку притаился злой Рояль.
Он прицелился и метко лоб Совка измазал — «сталин»,
зазвучала оперетка и окуклился февраль.
Опечалился Совочек, а во лбу зияет дырка.
Вытекают мысли струйкой на поруганный песок.
И с тех пор и днем, и ночью во дворе Большая стирка,
а Рояль лабает Мурку и наганом бьет в висок.
Та Песочница глубока, и сыры её подвалы,
сколько в ней людей пропало, нам уже не сосчитать.
Даже если выйдешь боком, на тебя напялят «шпалы»
и пошлют куда попало за Совочек умирать.
У Истории колеса проржавели, отвалились —
оттого роняем слезы, собираем автомат.
Мы всегда готовы к бою, мы в таком котле варились,
что костьми пойдем на бойню грузом двести в первый ряд.
Болевой разлом
1.
Ах, эта боль, идущая из прошлого!
По мере приближения к концу
смакуем опыт жизни осторожно мы,
размазывая слёзы по лицу.
А времечко опять стреляет влёт!
И мы теперь отряд передовой…
Одни уже ушли в последний бой,
а для других, по счастью, недолёт.
2.
Вот печаль нежданно посетила,
не сказав ни слова, обняла…
Мне с ней горько, хлопотно, уныло.
Встречу водкой. Сядем у стола.
Выдохну. И стопку опрокину.
Не гоню печаль — зову друзей!
Что ж ты, боль, меня толкаешь в спину,
но не выпускаешь из когтей?!
3.
Как неохотно гаснут фонари,
как незаметно к нам подкралась осень.
О чём её мы шёпотом попросим?
О чём с ней по душам поговорим?
Зачем ты, осень, листьями шурша,
напоминаешь, что и мы не вечны?
Что нам осталось в жизни быстротечной?
Не замечать, как ходики спешат…
Григорий Оклендский
Поэт, публицист. Родом из Белоруссии. Школьные годы - в Гомеле, студенческие - в Ижевске, лучшие – в Новосибирском Академгородке. Многие годы занимался автоматизацией научных исследований и разработкой информационных систем здравоохранения, кандидат технических наук. Более 28 лет живет в Окленде, Новая Зеландия, где продолжает работать в области информационных технологий. Автор 3-х поэтических книг, многочисленных публикаций в бумажных и сетевых изданиях русскоязычного поэтического пространства, таких как «Гостиная», «Новый Континент» и «Чайка» (США), «Эмигрантская Лира» (Бельгия), «Литературный Европеец», «Мосты», «7 Искусств» и «Мастерская» (Германия), «Витражи» (Австралия), «Зинзивер», «Поэтоград» и «Литературные Известия» (Россия), «Артелен» (Украина), и др. Дипломант премии «Писатель XXI века» в номинации «Поэзия» (2020 г.) - за книгу «Что дорого...» (Москва, 2020). Лауреат литконкурсов поэзии, финалист нескольких международных поэтических фестивалей. Член Союза писателей XXI века.