392 Views
* * *
В общей сложности: дерево, лист, звезда.
В одиночестве: свет, перегной, вода.
Под ногами ворох сухих смертей,
в кронах – ветер и дыры от фонарей.
Прыгал дятел – кровавая голова –
выбирал, выстукивал, выбивал:
точка, точка, палочки, огуречик –
вынут, вычтен, вычеркнут человечек.
В общей сложности вой, канонада, визг.
Мне в метро. Эскалатор, везущий вниз.
Едет множество – всё с опущенной головой –
отрешённо, вдумчиво, на убой.
Ходят с краткими промежутками поезда.
Под землёй не тревожит зрачков звезда.
* * *
Душный полдень спасением не назову.
Тополиные дети марают траву.
Тополиные дети хлопчаты, летучи,
однородны как прах и как порох горючи.
Мановение тоталитарной жары
тополиных детей превращает в шары.
Они катятся, катятся, катятся вдаль
по шоссе, что похоже на серую сталь.
В каждом коконе зёрнышко жизни искрится,
но на каждый нашита двуглавая птица.
У неё ненасытный раздвоенный рот,
она мёртвые головы жадно клюёт.
У дежурного ливня тяжёлое брюхо,
но чужая земля не становится пухом.
* * *
Июль напорист как блицкриг.
Стрижиных эскадрилий крик:
Спешите жить! Спешите жить! –
кричат летучие ножи
и режут по живому лету,
кромсают в клочья синий цвет,
и хлещет ультрафиолет
из ран небесного пакета.
Зигзагом вспарывает стёкла,
преображает этажи,
расстреливает все, что блёкло.
Транжирь! Транжирь! – визжат стрижи.
Заткнитесь. Мне милее тлен
в убежище домашних стен.
* * *
Всю неделю пытается море
растолкать полусонный песок,
но в лежачей работе упорен
золотистый рассыпчатый бок.
Безмятежно вкушают погоду
обладатели бронзовых спин.
Может, сходим, пощупаем воду?
Не пойдешь? Ну и ладно. Спи.
Скоро ужин. Терраса остынет,
Засверкают в огнях этажи.
Только красный буёк на синем,
как тревожная кнопка, дрожит.
* * *
Иван-чайное лето –
сто пудов позитива.
У июльского света
никакой перспективы.
Иван-чай – это спойлер:
скоро осень настанет.
Деградирует поле,
зарастает кустами.
Время топает тяжко,
жжёт за ворохом ворох.
Межозёрная стяжка,
а казалось, что – Волхов.
Оказалось, что – Неман,
и ни слова, ни звука.
Всё болотная немочь,
да таёжная скука.
* * *
Нюансы, аллюзии, оттенки смыслов,
полушутливые формулы академической вежливости
обитают в ландшафтах с преобладанием
мешковатых непуганых профессоров.
В близоруких лужицах за очками
или в ухоженных зарослях
выше по склону, чем вельветовый лацкан, встречаются
кивок понимающий, прищур иронический,
жест чашечколистный.
В заключительной части своего доклада, если позволите …
Простите, коллега, но выводы неоднозначны …
А в другом лесу у сосны человек в камуфляже
(он серьезен, он на посту, он отвечает за жизни людей):
Какие, бляха-муха, ботаники? Какая, к фигам, экспедиция?
Куда вы претесь на мины? Вам что, суки, жить надоело?
Исчезли быстро к херам!
Трое в мембранных куртках Marmota, Jack Wolfskin, Red Fox
молчат, недовольно морщатся, тычут в дисплей GPS’а.
Наконец разворачивается, уезжает серебристый паркетник.
Человек в камуфляже сплевывает на вереск.
* * *
Мы Северо-Запад, мы серый покой,
мы мелкий прибой, блеклый ягодник старый.
Могли бы скакать Лахденпохьей лихой,
но тихо шершавимся Элисенваарой.
Мы варим в озерах задумчивый шум
сосновых голов и еловых подолов.
В валах Сортавалы мы крутим лапшу
из лиственных сплетен и хвойных уколов.
В осеннем тумане засел Валаам,
нацелились клином на юг Куркиёки.
Всю ночь по кудрявым скалистым волнам,
гуляет, качаясь, рассвет одинокий.
* * *
Внучка в розовом,
бабушка в черном,
оранжевый сачок для бабочек.
Идут в парк, и вдруг – дождь.
Черный горошек на сером.
Все равно идут.
Может, скоро закончится?
Шумят, темнеют вершины деревьев.
Кленовые носики на асфальте –
нежные, мокрые, умирают.
Можно ли наступать?
Смотрит под ноги внучка.
Бабушка вынула зонтик,
с досадой глядит на небо.
* * *
В кругах дождя луж минные поля.
Земля ложится, как послушный бык,
и слушает, загривок подставляя,
шершавый повелительный язык.
Воде послушно все: январь, февраль,
и рак, и лебедь, и любая даль,
грибы и мальчики. Ведь, если даже бык…
Сугробик каждый сморщился, поник,
заснул и плачет. Катится со льда
как бомба неизбежная вода.
* * *
В кафе «Кварели» акварелей нет.
Здесь все картины сделаны из глины –
лоснящиеся рыбы и кувшины.
Таким картинам ни к чему багет.
В кафе всегда играет «Эрмитаж».
Здесь никогда не слышали лезгинку,
и девушка – ни разу не грузинка –
за стойкой поправляет макияж.
Здесь в полумраке ходит кот Шумер.
Он старый – ходит и трясёт ушами.
Никто не попрекнёт его мышами.
Смотри: на стойку вспрыгнуть не сумел.
В кафе «Кварели» подают лагман,
хинкали, пиццу, суши и шаверму.
Официант уносит мой стакан.
«Кварели» закрывается, наверно.
На холмах Грузии лежит ночной туман.
Облака
Так плавно движутся в своих
воздухоплавательных парках,
так ярко светятся на арках,
на арках неба голубых.
Так дружно борется их клуб
за непрерывность белых гонок,
так шерстяной очесок тонок,
так светел блеск победных труб.
Ну, а внизу – кровавый пир
идёт от жажды до увечья.
И тонет в грозном красноречии
наш водоплавающий мир.
Материализация метафор
«Февраль. Достать чернил и плакать …»
Б. Пастернак
Февраль. Достать чернил и плакать.
Бессилием пропитан год.
Какую мерзостную слякоть
несёт очередной госрот.
Они сидят, развесив уши
и в телевизор вперив взгляд,
а там – обугленные груши
в саду под Харьковом висят.
Там холод, темнота, разруха,
провулок взрывами изрыт,
и плачет чёрная старуха
над фотографией навзрыд.
Юлия Дунаева
Родилась в Ленинграде в 1964 г., окончила биолого-почвенный факультет СПбГУ. Писатель-популяризатор, автор нескольких книг о животных для детей среднего и старшего школьного возраста. Пишет стихи и прозу. Стихи публиковала в журнале «Эмигрантская лира». Рассказ и эссе вошли в шорт-листы литературных конкурсов «Блогбастер» (2007) и «Неизвестный Петербург» (2017). Песня «Корюшка и Розенбаум» на стихи Юлии Дунаевой была включена в список лучших авторских песен 2018 года, составленный клубом «Меридиан». Участник ЛИТО «ПИИТЕР» и поэтического семинара Галины Илюхиной.