247 Views
Дымящееся
Листья лежат на камнях,
Словно тела после боя.
Крона в тревожных огнях
Насквозь прожгла голубое.
Чёрная туча чадит
Над раскалённой листвою.
Медленно гасят дожди
Пламя, пока что живое.
Вгрызся зазубриной лист
В грязь, как солдатик в окопы.
Жёлтые вверх поднялись.
Рыжие кружатся скопом.
Угнана вихрем толпа
Алых, оранжевых, бурых.
Вот и зелёный упал.
Что он один — против бури…
Сумерки, серость окна —
Это ли жизнь, объясни мне…
Смотрит из лужи луна,
Словно погибший на снимке.
Киснут кусты хризантем
В сине-сиреневом свете.
Все эти смерти — зачем?
Может, хоть ты мне ответишь —
Это ли верная цель:
Пёстрыми толпами падать,
Рвя поржавевшую цепь
Листьев октябрьского сада?..
Пламя плашмя на земле
В шорох сплошной распласталось…
Ты погадай на золе:
Сколько ещё нам осталось
Вспышек средь шума вершин…
Сколько, сорвавшись, угасло…
В луже лежащий один
Взорван луною фугасной…
Все мы
Сонные звоны вечерни… Осанна
Сини осенней, пустынной, бесстайной.
Все мы садовники тайного сада
Между звездою и аквой янтарной,
Сумрачной влагой в прозрачном стакане
Тонкого купола, хрупкой преграды.
Листьями звуков сорвётся и канет
Вечер в глубины небесного лада.
Редкие птицы над озером чёрным.
Пристани тёплых оконных сияний.
Лучик закатный иглой золочёной
Крест вышивает на креповой яви.
Все мы сановники пышного пира
В ломких дворцах и лачугах летучих.
Осень по душу сады затопила
Горькою гарью и голью горючей,
Болью дождя в одиноком пространстве,
Насквозь простреленном ветра хлопками.
Все мы бродяги, забредшие в раструб
Странствий вне времени за облаками.
Следствие места и выбор причины —
Всё перемешано в дымной реторте.
Вот и прорезался вздох журавлиный
И захлебнулся на взорванной ноте.
Вот и нехватка надрывных бельканто
Долгого острого горнего зова.
Все мы веселий и бед музыканты,
Наняты впрок на четыре сезона.
Вот и нанизан рассыпанный бисер
Слов на непрочную ниточку строчки.
Все мы рифмованных криков лоббисты.
Лига дошедших до ручки, до точки.
Вести вечерние душу шматуют,
Словно снаряд журавлиную стаю.
Красные листья в зарю золотую
Перьями раненой птицы влетают…
Оранжевый дом
1.
В тёмном воздухе пули неохотно уходят за молоком.
Павшие звёзды тонкими косточками и хрупким виском
Жмутся к асфальту. Краток их хруст под впечатанным каблуком.
Свод небесный расколот надвое огненным молотком
Баллистической дуры, прущей сквозь сферу стеклянную прямиком
На светящийся окнами жаркий оранжевый дом —
И всё, что мелькало в зеркале, жило и дышало в нём,
Высасывается, выгладывается, заглатывается огнём,
И нежная внутренность съёживается в пепельно-красный ком.
Ступает по осколкам мира душа растрёпанной бесприданницей.
Голодной сироткой-собакою, брошенной кошкой-страдалицей,
Скошенной тощей тенью чиновным ангелам в ноги кидается,
Просит простить все свершённые глупости за давностью
Срока и вернуть её в любое, хоть самое захудалое, человечье зданьице…
Мечется, плачется, мается… Беспрестанная беспристанница…
Шершни памяти тычутся тысячами в голое тело души и жалятся.
Укол — и любовная боль по маме… Укус — и кинжально жаль отца…
Жальца вцепляются в дом-утробу, детское место-люльку… Стены валятся…
Исчезают: дедушка — вечный спасатель, бабуся — незамедлительная пожарница…
Пламя чавкает и урчит, пыхтит и поперхивается от жадности.
На половицах зазубрины наизусть зазубрены. Их тоже жар настиг.
2.
Безлицый, безглазый коммандос — расчёт, прицел, наводка, пульт…
Извержéнец ракет, беспилотников, мин, снарядов и пуль…
Город, квадрат обстрела, дом, жёлтый мишка в кроватке — пуск!
Остановка, тёплое утро, солнце, троллейбус, час пик — удар в толпу!
Полдень, шарики, дети, мороженое, взрыв — и душ тополиный пух…
Коммандос искусен, последователен и знает, как взять на испуг!
Но бабушки, дедушки, мамы, папы, дети, кошки, мишки на облаках
Уже научились души свои, в упор расстрелянные, держать в руках.
Мёртвые страху не имут. В пух превратился испепелённый их прах.
Территориальная оборона неба на грозу донатит, вступает в бой и — ах!
Что такое ракета против молнии? Смешная мошка! Бах! — и коммандос в кустах
Лежит… Точнее, то, что от него осталось…
То есть, самая малость… Такая жалость,
Что сразу, в одну секунду — вот так…
Лучше бы медленно — насквозь,
Чтобы безлицему удалось
Понять, кто его и за что…
Вечереет… Золотая зоря за разбитым окном…
Безногий стол…
На полу пальто
Без хозяйки… Обугленный том
Без обложки…
Жёлтый мишка без ножки…
Чёрный потухший дом…
Младенец
Не расставаясь с рюкзачком,
Мария шла по туче зыбкой.
Слетала слабым мотыльком
С губы дрожащая улыбка,
Ссыпáлась звёздною пыльцой
На близлежащую туманность.
Прикрыв ладошкою лицо,
Мария в небо поднималась.
Под ней гремело, как в грозу,
Но беспощаднее, жаднее…
И люди падали внизу,
И снег подтаивал, краснея.
По звёздам, коим несть числа,
Мария лучиками взгляда
Металась и всё выше шла,
Прочь от свирепой канонады.
Одолевая этажи
Потёмок, в неба гулкий раструб
Шептала: «Господи, Ты жив?
Ты где? Как до Тебя добраться?»
Рвала ракета темноту
И била в умерший живот ей.
Бог, задыхаясь на лету,
Кричал: «Мария! Вот Я! Вот Я!
Держись, родная! Я иду!»
И прочь отбрасывал удары.
А глубоко, в zемном аду,
С ума сходили все радары,
Пытаясь Бога вzять в кольцо.
И zло, проигрывая, выло.
«Мария, что с Твоим лицом?»
«Прошито пулею навылет.
А так всё ничего. Прости,
Что беспокою». Замолчала.
Господь стоял, держа в горсти
Вселенной гибель и начало.
Потом услышал тихий вздох:
«Мой Бог, Святое Триединство,
Там за спиною, рюкзачок
С младенцем. Он вчера родился.
Убит осколком. Мать жива.
Висит душа на нитке тонкой.
Быть может, Ты найдешь слова
И сможешь воскресить ребёнка?»
Всходило солнце поутру
И усмиряло лютый холод.
Небритый и смурной хирург
Смертельный извлекал осколок.
И звякнул, в таз упав, металл.
Хирург в разрез иглою тыкал.
Ушил. Вздохнул. На стул упал.
А пацанёнок вдруг захныкал.
Ещё не веря в чудеса,
Мать докторов благодарила.
Господь сидел на небесах
И щёку заживлял Марии.
Бабушкины яблочки
1.
В тот год все года времена
На лютый месяц заменили.
Сгорела в пламени весна.
Пропало лето в чёрной гнили.
Дома лежали на земле,
Без крыш стояли безголово,
И раскаленный воздух тлел,
И сыпал пепельной половой.
Над степью выжженной страны
Неслись ракеты злою массой.
Шло по тропе большой войны
Нечеловеческое мясо.
Кривился контур глаз и рта
Сквозь прорезь черной балаклавы.
В зрачках ревела пустота.
Кипела в черепах отрава.
Шагали дети палачей
И внуки серых вертухаев.
Кричали ужасы ночей,
В глухих подвалах затухая.
В пустых молчащих детсадах
Дремали на кроватках мины.
Тела лежали на полах,
Жизнь одолев до середины.
2.
Но в неприкаянном селе
Неслышно бабушка молилась,
А после выпекала хлеб
И Богу кланялась за милость.
И плыл по дому тёплый дух.
Душа живела возле печки.
Светились яблоки в саду,
Как на великий праздник свечки.
Господь решал судьбу земли,
Но прежде заглянул к старухе —
И гостю свежий хлеб несли
Её морщинистые руки.
И, стоя в яблочном раю,
Она Спасителя просила:
«Ты, миленький, нас отвоюй!
Возьми вот яблочек! В них сила!»
…Бог трогал розовые яблочки,
С них пил росиночки по капле все
И говорил: «Спасибо, бабушка!
Не плачь! Какой там Апокáлипсис!»
Гремящая тишина
Возьмётся тишина греметь
Лавиной заревых осколков!
Затеет в горлах переулков
Летать листвы литая медь.
Прошествует немой оркестр,
И глухо ухнут туч литавры,
Зависнет звон на волоске
Надорванной струны гитарной.
Лишённый выдоха кларнет
Заплачет безголосой птицей,
И флейта в жёлтой вышине
Шепнёт обетом аббатисы
Хранить молчание. На ветви
Скрипичной, завитóй, заветной
Уснёт несыгранная ночь,
И самой лёгкою из нош
Во длани отрешённой деки
Скользнёт невысказанный звук.
Смычки упустят человеки,
И музыка порхнёт из рук,
Как будто вырвавшийся голубь
Из пéтли хитрого силка…
И музыкантов по глаголу
Отпустят с миром на века*…
Безмолвие сыграет туш
Во славу перехода душ
В неслышимые уху гаммы…
И звёзды в луже под ногами
Мигнут фонариками нот.
Но острым воем резанёт
По коже воздуха сирена.
Ракета пламенным коленом
Ударит в согнутый живот
Небесный, и земля замрёт,
Готовясь к ужасу разрывов.
И вспыхнет огненною гривой
Визжащий, диссонансный крик…
Війна… La guerre… The war… Der Krieg…
И дрогнет скорбная спина
Берёзы над горящей нивой…
И в медь ударит тишина…
* Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром (Лк. 2:29)
Из жизни нолей
Пролагаем локтями дорогу на свет в темноте
И толкаемся в толпах последних печальных причалов,
А количество жизней равняется числам смертей —
По-другому ещё на земле никогда не случалось.
Ловко вертится в космосе аквамариновый ноль,
Остро брызжут в шампанский зенит из надира восторги,
Ярко пахнет в апреле от почек горячей весной,
Но цыплятам по осени счёт, и бесспорны итоги.
Все дороги не в Рим направляются, как ни крути,
И приходится многим уйти, не увидев Парижа.
А количество счастья легко уместится в горсти,
При наличии горя на складе от пола до крыши.
Открывается звёздный парад генеральшей-луной,
Маршируют по пыли орбит за планетой планета.
А овал голубой прожигают война за войной,
Ранят землю навылет, и нет санитарной кареты.
Сколь ни тщись, сколь ни жалуйся в чёрные дыры судьбы
На жестокость битья и неласковость грубого рока,
Несмотря на колдобины, всё ж не соскочишь с резьбы.
До чего дослужился-дожился, туда и дорога.
До звезды мудрецам далеко на усталых ослах,
И благие небесные вести в пути задержались.
Только шёпот любви не задушишь сиренами зла,
И пока что не вычеркнут нолик на Божьих скрижалях…