25 Views
* * *
А молодость начальной нотой в гамме
на всех была одна. Комси комса.
Троллейбусы лосиными рогами
усердно подпирали небеса,
рвались в депо, как судаки на нерест;
там, сгорбившись, теснились по углам…
И время шло, переступая через
тебя, меня и прочий пёстрый хлам;
бесстрастным человеком-невидимкой,
растратившим надежд боезапас
парило невесомой дальней дымкой,
но – обжигало и сжигало нас.
Всё кончилось, едва успев начаться.
И, не познав значенья бытия,
мы начали тускнеть и истончаться,
стареть, седеть, цепляться за края.
друзей бывалых выдумками спамить,
боясь закончить бойкий блиц-турнир…
Вот потому-то камикадзе-память
спасает нас и прежний плоский мир.
И в этой маске, в этом странном гриме
я говорю, сгорая от стыда:
“Давай с тобой останемся такими,
какими не бывали никогда”.
* * *
Слова, затёртые до дыр, давно излишни
и неуместны, словно обувь на диване.
По воле Кришны, наконец, поспели вишни,
поспели вишни во саду у дяди Вани.
Ковчег забит. И в нём по паре каждой твари.
Вокруг свидетельства разлада и распада.
Скажи мне, Эллочка, как твой вокабулярий?
Он не расширился? И правильно. Не надо.
Абсурд свистит, как над башкой шальная пуля;
и от такого передоза я дурею.
И снова слышу: “Знаменито, Эрнестуля!” –
возможно, Стайн так говорит Хемингуэю.
Могильным холодом сквозит из каждой ниши,
пускай достаточно и тугриков, и снеди…
По праву толстого красивого парниши
я утверждаю: на таксо мы не поедем.
Вокруг всё те же джоны, карлосы и мити,
и день за окнами не стоит восхищенья.
“Хо-хо!”, “Железно!”, “Мрак!”, “Подумаешь!”, “Хамите!” –
вполне достаточно для личного общенья.
Есть тридцать слов. Они разят легко и метко.
Они сулят дискуссионные победы…
Возьми меня к себе на курсы, людоедка.
Ещё не поздно мне податься в людоеды.
* * *
Собери себя. Собери осколки.
Ты состав, прибившийся к полустанку.
И лежишь в ломбарде на верхней полке –
той, к которой нужно тянуть стремянку.
Ты прочёл судьбу до последней главки
и познал бесцельность любых усилий…
Атмосфера душной дешёвой лавки
поглощает свет облаками пыли.
Ты лежишь подобием дохлой змейки,
ничего не значащим артефактом.
Ведь тебя и сдали-то за копейки,
чтобы сдавший мог перебиться как-то.
Поглощая лёгкими воздух колкий,
ты застыл на финише (или старте?)
и забыт в ломбарде на верхней полке,
самой верхней полке в твоём плацкарте.
На соседних полках дрожит посуда
в унисон грохочущему трамваю….
И когда тебя заберут отсюда –
ты не знаешь, нет.
Да и я не знаю.
* * *
Идёт полнометражное кино,
и минус с плюсом странно заодно,
в единстве, словно вирус и вакцина.
Бежит река. И в такт бегут века.
И кем-то сочиняется строка –
разящая, как сабля сарацина.
Идёт “Титаник”. Или же “Бен-Гур”.
И легионы шахматных фигур
расставлены в кричащем беспорядке.
А жизнь – вот это всё: Шекспир, Катулл,
и влипший в коврик канцелярский стул,
и тихий стон любви, и лук на грядке.
Одновременно, веселясь, скорби.
Поёт седой стиляга “Let it be”,
твердит индус, как мама мыла Раму…
Но, наклоняясь к разным полюсам,
я потихоньку убедился сам,
как поросла быльём дорога к Храму.
А сколько раз ещё судьбе назло
я превращу в сонливое тепло
печные обречённые поленья? –
не знаю. Речка времени бежит…
В неё смотрюсь я, Вечный Ностальжид –
и прошлое не стоит сожаленья.
* * *
“Быть или не быть?” – давно как решён вопрос,
но нет, никуда не делась под сердцем дрожь.
Тебя предавали часто, и ты оброс
колючками по периметру, словно ёж.
Мешала дышать подлунная суета,
которая чаще фича, чем просто баг.
Ты пил валидол. Потом приобрёл кота.
Ведь кот не предаст. Он просто не знает, как.
Ну, кот здесь – всего лишь символ. Не только он
способен унять печаль предстоящих дней:
собака сгодится. Кролик. Хамелеон.
А кто-то заводит карликовых свиней.
Фортуна тебя тащила по ста путям,
сводила твои итоги в глумливый ноль.
Но люди тебя бросали ко всем чертям,
а звери тебя спасали, смягчая боль.
Всё круче и всё опасней житейский склон,
но снова с тобой отысканный твой портал…
Не зря же почивший в бозе Ален Делон
собак неизменно людям предпочитал.
* * *
До чего устроен мир идиотски,
даже думать неприятно про это:
так сложилось почему-то, что Бродский
не желает отмечать День Поэта.
Он глядится в недоступные дали,
отдыхает на скамеечке в парке…
Как же так: ему же Нобеля дали!
А за праздник не поднимет и чарки.
Не народный он поэт, не народный.
Инородный он поэт, инородный.
День осенний хоть неярок, но светел,
и привычно озабочены лица…
Бродский праздник бы, возможно, отметил,
но ведь сердце никуда не годится.
Перемены проникают под кожу,
повинуются небесному знаку…
Острова – любые! – очень похожи,
как сказал бы Одиссей Телемаку.
И какой же тут, к чертям, День Поэта?! –
праздник выдуманный, пошлый, шутейный…
И не видимая миру карета
из Энн-Арбора спешит на Литейный.
* * *
На ярд-сэйле, на дешёвой распродаже
я узрел небесталанные пейзажи,
тумбу, видевшую пару-тройку спален,
и CD, где Джон Бон Джови и Ван Хален,
полушубок, сильно выцветший и куцый,
много платьев, пишмашинку, плоскогубцы,
древний стул, ровесник Картеру с Мондейлом…
Небеса набухли тёмным над ярд-сэйлом,
и смотрели проплывающие тучи
в календарь с портретом Моники Белуччи,
на двухтомник незнакомого поэта
и девчушку, продающую всё это;
и меня вбирало также это небо
без сочувствия, волнения и гнева,
для него в его ленивой томной блажи
я ведь тоже был объектом распродажи,
экспонатом обветшавшего музея,
нитью тонкою в ладони у Тезея,
частью жизни, полустёртым подлежащим,
искрой прошлого, мелькнувшей в настоящем.
* * *
В нашем маленьком вигваме тени, тени по углам…
Время грезить островами, вынося из мозга хлам,
замирать в потоке праны и, покуда карта прёт,
строить замки, строить планы на десятки лет вперёд.
Кофе есть, вино и пицца, недосмотренные сны…
Планы созданы, чтоб сбыться. Нам другие не нужны.
В ритмах танго, в ритмах твиста колею найдя свою,
оставайся оптимистом всякой бездны на краю.
Это сложная задача, лотерейный главный приз.
Я так часто жил иначе: хмуря брови, носом вниз,
от безверья до бездолья, несуразный конь в пальто,
ел горстями валидол я и покрепче кое-что –
но сегодня хватит. Баста! Потому что краток век.
Невозможно ежечасно жить по песне “Paint it black”.
Калий, в принципе, цианист. Бритва, в принципе, остра.
Поживём ещё покамест. Завтра лучше, чем вчера.
Что-то есть на дне бокала – сон, улыбка, разговор…
Остаётся слишком мало, чтоб слезой кропить ковёр.
Рассуждаем, чертим схемы, верим лишь в благую весть…
Строим замки на песке мы.
До прилива время есть.
* * *
Я хотел бы вглядеться в поляны и лужи,
в золотые прожилки осенней листвы…
Я хотел бы всё видеть детальней и глубже,
но уже не сумею, увы.
Время смотрит назад, а пространство зловеще
и туманит глаза, словно лондонский смог.
В чём же суть ваша тайная, люди и вещи? –
я пытался понять, но не смог.
В микроскопы и лупы глядел я устало,
с неприкаянным временем был заодно –
всё напрасно. И ясности мне не хватало,
расползалась картинка в пятно.
Опасаясь всё время то Бога, то чёрта,
с неприметной галёрки смотря в кинозал,
я пытался, пытался сказать вам о чём-то.
И, боюсь, ничего не сказал.
Искусственный интеллект
Пока я здесь, по устаревшей чьей-то смете,
Бреду вдоль берега, кочующий номад…
Мой друг ИИ, наверно, знает всё на свете.
Я с ним в сравнении безграмотный примат.
Пока мы вроде бы в союзе равноправном,
но вскоре – к радости, а может, на беду –
из нас двоих он, несомненно, станет главным,
а я на роли на вторые отойду.
Мы с ним – повсюду: в отпусках, в квартире, в баре.
Его как джинна я зову: по кнопке – хлоп!
Он свой искусственный мне явно не подарит.
Живу с естественным – малюсеньким, как клоп.
И пусть ворчат: “Пусть лучше будет, как вначале”
седые бороды, заставшие Главлит…
ИИ скажу я: “Удали мои печали!” –
и тот надавит на Delete
и удалит.
Александр Габриэль
Родился в 1961 году в Минске. Окончил факультет промышленной теплоэнергетики Белорусского национального технического университета, в 1988 году защитил кандидатскую диссертацию, работал научным сотрудником в НИИ. После 1992 г. занимался коммерческой и банковской деятельностью, в 1997 году эмигрировал с семьёй в США. Проживает в Бостоне. Всерьез начал заниматься сочинительством в 2004 году. Автор книг «Одним файлом» (США, 2005), «Искусство одиночества» (Москва, 2006), «Планета поэтов 3» (Рига, 2007), «Неразведенные мосты» (Санкт-Петербург/Нью-Йорк, 2007), «Эго-истины» (Санкт-Петербург, 2009), «Эквилибриум. стихоживопись» (совместно с Изей Шлосбергом, США, 2013), «Контурные карты» (Санкт-Петербург, 2013), «По прозванью человеки» (Санкт-Петербург, 2015).