312 Views
Старое фото
Вспомнилось старое фото.
В профиль повернутый кто-то:
Лютня,
Пятнадцатый век,
Взгляд отрешенный поверх.
Что там, в пятнадцатом веке?
Войны.
Осады.
Калеки.
И — в завершенье невзгод —
Новый крестовый поход.
Вспомнилось старое фото.
Дверь подпирающий кто-то:
Яркий насмешливый рот,
Перстень “и это пройдет”,
Кружка,
Искристая пена…
Век девятнадцатый.
Вена.
Давнего друга донос.
Голод.
И туберкулез.
Вспомнилось старое фото.
Грига играющий кто-то:
Лоб, запрокинутый вверх —
Тоже не нынешний век.
В крупную клетку рубашка,
Сзади — окно нараспашку.
Гости.
Допрос.
И тюрьма.
Осень.
Этап.
Колыма.
Вспомнилось старое фото.
Смотрит на улицу кто-то:
Серые камни внизу,
Серые люди ползут,
В сером удушливом мраке
Серые воют собаки,
Высится серый квартал,
Серенький полдень настал.
И, задыхаясь от гнева,
Медленно справа налево
В серый занюханный век
Смотрит цветной человек….
Вспомнилось старое фото.
Фото уже без кого-то.
Шкаф.
Пианино.
Стена.
Нас
Разделила
Война.
Ой, Абрам!
Между “Ой, Абрам” и “Without you”
До сих пор как привязанная стою,
До сих пор недожженый комок в груди
Параллельно с привычным:
“Вставай!”
“Иди!”
До сих пор — сквозь решетки и тупики —
Рвутся в прошлое брошенные звонки,
Рвутся листья осенние под ногой —
Неужели?
Откуда?
Увы.
Другой.
На знакомой тропе намерзает лед,
Из окна истеричный металл орет,
Телевизоры светят из темноты,
Люди рядом скользят —
Но не ты,
Не ты!
Кто-то схож,
Кто-то близок,
Достоин,
Смел —
Сотни лиц,
Поворотов,
Поступков,
Дел,
Обрастаю друзьями,
Кую миры,
И земля не взрывается — до поры,
И кому-то намного черней, чем мне,
И надежды на счастье — на самом дне,
И подвал — мой храм,
И подполье — храм…
…А молитва-то прежняя:
“Ой, Абрам!!!”
Памяти Аркадия Штейнберга
Как-то сумрачно в раю,
Как-то холодно в аду.
Снег летит на верею,
Укрывает борозду,
Снег — над крышей, над крыльцом,
Колоколенка в снегу.
Чем подохнуть подлецом —
Лучше делать, что могу.
Не звони по мне, звонарь,
Не кори меня, дьячок.
Как повесят на фонарь —
Буду паинька-молчок.
А пока иду босой
И веригами трясу.
За плечами смерть с косой,
Да другая — на носу.
Ой ты, смертушка-краса,
Костяные руки,
Не тащи на небеса —
Помирать со скуки!
Режь, тальянка, до-мажор,
Запевай, паскуда:
Справа — голод, слева — мор,
Да война повсюду.
Снизу — вишня, сверху — мак,
Сзади лук печеный.
Был я мальчик просто так,
Нынче заключенный.
Воет ветер во всю ширь,
Отвсюду сразу.
Повезут меня в Сибирь
За четыре фразы.
Год пройдет, другой пройдет,
А на третий лягу.
Приходи, честной народ,
Отпевать беднягу:
Таракан, блоха да вошь,
Корь, чума да оспа…
Только где меня найдешь,
Если нет погоста?
Лишь щебечут бубенцы
Шутовскую песню…
…Как подохнут подлецы —
Тут я и воскресну!
Справляет Новый Год погибшая Москва
Справляет Новый Год погибшая Москва.
Отброшены дела.
Досказаны слова.
И пустота внутри.
И чернота кругом.
И в ледяной пыли мой затерялся дом.
Москва — бескровный труп.
Москва — бесслезный ад.
Ни елки, ни катки ее не оживят.
В кафе играет джаз.
Сияет “Детский мир”.
И слишком много лжи,
И тусклых черных дыр.
И нет — в который раз —
Ни неба, ни земли…
Вот здесь ходил трамвай.
Теперь его снесли.
Как символ бытия
В ночи сиял “Макдак” —
Мы шли к нему по льду,
Оскальзываясь в такт.
И нам с тобой тогда не приходилось лгать,
Что мы еще пока
Живые,
Вашу мать…
Мерцают фонари,
Качаются шары…
И можно ничего не видеть до поры.
Закутав рожу в шарф, бродить по тем краям,
Где шла когда-то жизнь.
Твоя.
Или моя…
Звучит надрывный вой из непроглядной тьмы.
Москва давно мертва.
А вместе с нею — мы.
Внутри или извне,
В бегах или тюрьме,
Мы — просто список жертв
Непрошенной зиме.
Крошатся облака,
Шоссе встают стеной.
Закусывает мрак тобой… а может, мной.
И некому сказать: “Воскресни и живи!”
Молчит скелет Москвы,
Стоящий на крови.
В стране-концлагере побудка
В стране-концлагере побудка.
Еще темно.
Рассвет подбитой жирной уткой
Летит в окно.
Дробится первый лучик солнца
В разливах луж,
Из репродукторов несется
Бравурный туш,
Обломки выщербленных статуй.
Вороний плач.
И каждый третий — соглядатай.
Второй — палач.
Кошачий вой.
Крысиный скрежет.
Отборный мат.
На горизонте смутно брезжит
Военкомат.
Идешь, глаза от камер пряча,
Раздет,
Обрит.
Молчит народ,
В подмышку плача —
И пьет навзрыд.
В подкорке — страх остаться нищим
И без судьбы…
…Ползет заря над пепелищем.
Встают рабы.
Рыча, трясется мясокрутка,
Слюна течет…
В стране-концлагере побудка.
И пересчет.
Bello, ciao!
Когда пожелавший уехать, чтоб
Не лечь до срока в сосновый гроб,
Вернется в мутный знакомый строб —
Бывают же чудеса! —
Он здесь посчитает по головам
Всех тех, что друзьями когда-то звал,
Попавших начисто под обвал
Железного колеса;
Когда убегающий в никуда,
В Тбилиси, Яффу, хоть в Магадан —
Сквозь самолеты и поезда
Услышит негромкий скрип,
Он вспомнит марш удалых сапог,
Резню,
И массовый кровосток
Всех тех, кто бежать не хотел, не смог —
И вместо него погиб.
Он ехал, чтобы не стать рабом,
Он будет помнить в краю любом
Свой бывший город, свой бывший дом
И год, и пятнадцать лет.
Он встречей бредил, он встречей жил,
Он в сердце каждого уложил…
…Но ровный серенький ряд могил
Не скажет ему «привет».
В них те, кто пел под огнем,
В них те,
Кто рвался вольничать в пустоте,
Кто грудой бледных обычных тел
Шагал на щиты солдат.
Кто даже знамени не имел,
А просто — думал,
А просто — пел.
И вряд ли кто-то остался цел.
Такая планида, брат.
И будет тьма.
И надсадный вой,
В попытке всех заслонить собой,
Вернуться вспять, разметать конвой,
Руками порвать кольцо…
Да только после такой резни
Не сможешь — чем себя ни казни —
Добиться, чтобы сейчас они
Взглянули тебе в лицо.
O partigiano, portami via,
О bello, ciao! bello, ciao! bello, ciao, ciao, ciao!
O partigiano, portami via,
Сhe mi sento di morir.
Прощай, уехавший, нам пора
На битву слова и топора,
Пускай минуют тебя ветра
В тяжелый урочный час.
Когда вернешься, зайди, постой
Над каждой сбывшейся здесь плитой.
И — если сможешь — еще над той,
Что пишет тебе сейчас.
Avanti popolo, alla riscossa,
Bandiera rossa,
Bandiera rossa.
Avanti popolo, bandiera rossa
Alla riscossa, trionferà!
Палаческая лирическая
Сброд на площади резвится,
Пьет и пляшет, гогоча:
Пожалей, душа-девица,
Удалого палача!
Сердце нежное устало
Бить, волочь, тащить и жечь:
Топоров — постыдно мало,
Много рук,
Голов
И плеч…
И начальники, зараза,
Подманули, подвели:
То для “душа” нету газа,
То дровец не подвезли.
За границу валом валят
Беспокойные умы.
И тюрьму вчера взорвали –
Как мы будем без тюрьмы?
Рубль упал,
Заводы встали,
Всех в расход – а толку чуть…
Посреди таких реалий
Ох и тошно палачу!
Пашешь, отдыха не зная,
Перепутав день и ночь…
Полюби меня, родная,
И мозги мне не морочь!
Я хороший — гадом буду! —
Не бездельник,
И не вор…
Ты куда глядишь, паскуда?
Неужели — за бугор?
Там не греют батареи,
Месяцами нет воды,
А кругом сплошные геи,
Либерасты и жиды,
Нет порядка,
Нет культуры,
Развратили целый свет!
И родной литературы
Там, касатка,
Тоже нет!
Ты не слушай этих снобов,
Только здесь — размах и ширь….
Полюби меня, зазноба,
Или в цепи — да в Сибирь.
Не томи, душа-девица —
Все печенки мне прожгла!…
…Пляшет сброд.
Костер дымится.
Рвутся ввысь колокола…
Я в безопасности. Пока.
Я в безопасности.
Пока.
В своей квартире.
Летит над строчками рука.
Псалом о мире.
А где тот мир?
Разбит.
Распят.
Уже не дышит.
На черном поле алый ад
Крестами вышит.
Забыт прогрессорский маршрут,
Ликует стадо.
Какой там, к дьяволу, кашрут —
Не жрать бы падаль…
Нет больше старого двора,
Фонтана,
Клёна…
Прожектора,
Прожектора
Встают над зоной.
Дрожит бескровная звезда,
Собака воет —
И нет той вечности, когда
Нас было двое.
Ни стен,
Ни песен,
Ни дорог,
Ни даже писем.
Летят слова по рельсам строк,
Уходят в выси.
И я уйду за ними вслед,
Не зная, где ты.
А ты за мной погасишь свет.
С другой планеты.
Я о тебе, словно мертвом, не говорю (Пятая Малера)
Я о тебе, словно мертвом, не говорю.
Розовый свет очерчивает зарю,
Каждый кричит в пространство как может.
Лишь
Ты обо мне, словно мертвой, не говоришь.
Вечером, утром, в полдень — радар молчит,
Хрипом, слезами, кровью давясь в ночи.
Вечером, утром, в полдень — зашитый рот.
Ночью мокра подушка.
Эфир орет.
Страшно. Без слов. Стервенея от немоты.
Губы распахнуты в жалком, бездонном — “ты!….”
Позже слова-помехи найдешь к утру:
“Сука” ли, “стерва”, “сволочь” — не разберу.
Спросят — неловко буркнешь, оскалишь пасть,
Словно пытаются в горло тебе попасть.
Прошлое — в прошлом,
Не пустишь его в эфир.
Сонная вечность устало качает мир,
Выцвели синий, красный и золотой,
Небом прибило, как гробовой плитой,
Только обрывки песен плывут вдали.
“Не сберегли”.
“Не подумали”.
“Не дошли”.
Всюду помехи,
Пепел,
Тоска,
Вода,
Кажется — беспросветно
И навсегда.
Пахнет дождями.
Горем.
Сырой травой.
…Здесь только я услышу, что ты — живой.
Данко
Не ночь, не день, не дождик,
Не снег, не свет, не тьма —
Изобразил художник
Всю красоту дерьма,
Зловонное болото —
А сквозь его пары
Идет и светит кто-то,
Незримый до поры.
Идет, по горло вязнет,
Идет, как на убой
Приговоренный к казни
Себя самим собой.
За мерзостью — подлянка,
За пакостью — говно…
Кому ты светишь, Данко,
Так ярко и давно?
Из серо-бурой хмари
Движением руки
Высвечиваешь хари,
Опухшие с тоски,
Метанья от безделья
К жестокости тупой,
Вчерашнее похмелье,
Сегодняшний запой,
Оскаленную зависть
И похотливый раж —
Ты им себя раздаришь,
Раздавишь и раздашь…
Всмотрись, дитя кометы,
Во взглядов пустоту:
Ты думаешь, все это
Исчезнет на свету?
Изменится за годы?
Останется на дне?
Среди сплошных уродов
Ты — идиот вдвойне.
Да грянет “Варшавянка”
Наперекор всему.
Уйди оттуда, Данко —
И не свети дерьму.
Блуждающие звезды
Узкая улочка, старые стены,
Время, на миг обращенное вспять…
Больно узнать одиночеству цену,
Верить, стремиться – и снова терять.
Горечь разлук – словно камень на шее
Страшно такое желать и врагу.
Я и обнять тебя больше не смею,
Даже дотронуться – вряд ли смогу.
В небе тихонько заря догорает,
Гаснет местечко в дремоте ночной.
«Звезды не падают, звезды блуждают» –
Снова скажи на прощанье, родной.
Где-то, вдали от навязчивых взоров
По бездорожью гудя и звеня,
Мчится повозка бродячих актеров,
Вновь забирая тебя у меня.
Годы стирают и звуки, и лица.
Можем ли мы покориться судьбе?
Ты постарайся мне ночью присниться,
Я постараюсь присниться тебе.
Радость в душе обрывается, тает –
Слишком недолго ты пробыл со мной….
«Звезды не падают, звезды блуждают» –
Снова скажи на прощанье, родной.
Сколько бы мы по земле ни бродили,
В памяти зыбкой друг друга храня,
Даже в изгнании, даже в могиле
Ты никогда не забудешь меня.
И на подмостках прославленной сцены,
И в балагане из досок гнилых
Наши орбиты, увы, неизменны –
Жаль, что на свете не выжить без них.
Легких путей у светил не бывает,
Как не бывает и доли иной…
«Звезды не падают, звезды блуждают» –
Снова скажи на прощанье, родной.
2013
Человек, которого я храню
Есть преграда волне,
Есть узда огню,
Есть молитвы негромкий свет.
Человек, которого я храню,
Доживёт до преклонных лет,
Не единожды вступит в неравный бой
С многоруким стозевным “Мы!!!!”,
Не единожды глупо рискнёт собой,
Вызволяя других из тьмы,
Не единожды будет на грани, но…
Чтоб не множить ему невзгод,
Не покажет сквозь снежную муть окно,
Как меня поведут в расход.
Он поверит, что я – там, где рев фанфар,
Всюду в жилу, и в цвет, и в масть,
Променяла и разум, и честь и дар
За возможность войти во власть,
Он поверит в любые слова.
Слова,
Отдающие гнилью…
Но…
Но в подкорке запишет “ну да, жива,
Лучше б сдохла давным-давно!”
Ночь-товарищ приходит на смену дню,
Льет фонарь вертикальный свет…
Человек, которого я храню,
Доживет до преклонных лет.
Сварит кофе, за письменный сядет стол,
Кулаками сожмет виски.
Он сумел.
Он прорвался.
Дополз.
Добрёл.
Кровью вывел хоть три строки,
Не ломался под дядю, не гнул спины,
Не лизал вертухаям зад…
За окном проплывают чужие сны,
Сосны мерзлые шелестят.
Покрывается пятнами черновик,
За оврагом встаёт луна.
Человечья судьба – слишком краткий миг
В наши страшные времена.
Рюмка водки – не самый тяжёлый грех.
Черный хлеб на краю стола…
Человек поименно оплачет всех,
С кем на время беда свела.
Тихо всхлипнет – какое же божество
Сохранило его в пути?
…Но не вспомнит имени моего.
Он меня и не знал почти.
Когда меня посадят
Когда меня посадят
За что-нибудь в тюрьму,
Я ни гроша, ни строчки
С собою не возьму,
Ни в дальние остроги,
Ни в серые снега
Не потащу ни друга,
Ни злейшего врага.
Не попрошу отсрочки,
Не передам письма.
Подумаешь — разлука,
Владимирка, тюрьма.
Ну, кулаком под ребра,
Ну, сапогом в живот…
На мне, как на собаке,
Все быстро заживет.
Шарманка-шарлатанка,
Неси мою тоску
По северному морю,
По желтому песку,
Пусть жемчуг прорастает,
Пылают янтари….
Лишь обо мне, подруга,
Ни с кем не говори.
Орут скворцы на ветке,
Пиликает трамвай…
А если кто-то спросит,
Молчи, не выдавай.
Фонтан шумит и брызжет,
Снимается кино…
И не было, и нету,
И след простыл давно.
Когда меня посадят,
Я в небо посмотрю,
Увижу золотую
Огромную зарю,
А больше — ни намека,
Ни звука, ни души…
…Забудь, покуда можешь.
И писем не пиши.
Интересные времена
Вот они — интересные времена.
Временами — стучат.
В тишине.
Со дна.
Там, где сваи ржавеют,
Гниют столпы —
Стукачи не выводятся.
Как клопы.
Слышишь эту морзянку?
Она везде:
В мутных взглядах прохожих,
В пыли,
В воде,
В телевизоре брызжет слюной, визжа,
Осуждает любые “зарубежа”,
Ходит, сжав подозрительно
Узкий рот,
Провоцирует,
Кается
И орет,
Закрывает глаза на чужую смерть —
Это просто враги.
Не жалеть.
Не сметь.
Вот тебе направленье на курс иуд —
Постигай, недотепа, пока дают,
Дома сядь поудобнее и стучи…
Не согласен?
На выход.
Сдавай ключи.
Тараканы стучат и стучат грачи,
Зайцы, белки, медведи и косачи,
Почтальоны, чиновники, и врачи,
Продавцы и банкиры…
И ты стучи.
Будь как рыба, блюдущая тишину.
Постучи — и замри.
Не гони волну.
Не трясись, как припадочный, не халтурь.
Ничего.
Автозаки повыбьют дурь.
Не проваливай ритм!
И не путай строй!
..Вот на премию купишь багет с икрой,
Дочке платье, сынишке — велосипед.
Кто сказал: “не хочу”?
Это что за “нет”?
Мы живем в интересные времена,
Им, дружочек, не скажешь: “Пошли вы на!..”
Совесть крякнет… но все же подпишет пакт.
…Меццо-форте.
Три четверти.
Пятый такт.
Спляши мазурку, Ежи
Веревка руки режет,
Костел спален дотла.
Спляши мазурку, Ежи,
Пока башка цела.
Пока ты смотришь волком
И дышишь тяжело,
Спляши нам – с дробью, с толком,
Лихой судьбе назло!
Пускай в крови рубаха,
Пускай недолог суд,
Спляши с тоской, с размахом –
А вдруг ещё спасут?
Спляши – в отца и сына!
Спляши – как никогда!
…Обуглены долины,
Безмолвны города,
Голодные собаки
И трупы вдоль межи…
Спляши про алы маки,
Про милый край спляши!
Пускай петля повисла
Над буйной головой,
За Нису, Одру, Вислу
Спляши, пока живой!
За тень лесов зелёных,
За юную весну,
За матерей казнённых,
За девушек в плену,
За тяжкие оковы,
Поборы, грабежи,
За малышей без крова,
За нашу боль – спляши!
Господь врагов не ищет,
Но мелют жернова:
На старом пепелище
Поднимется трава,
Вечерняя прохлада
Укроет берега,
Пастух погонит стадо
На тучные луга,
Заплачет звонко скрипка,
Заплещется вино…
И пусть надежде зыбкой
Не сбыться все равно,
Под виселицы скрежет
Идя на эшафот,
Спляши мазурку, Ежи,
Спляши, мой бедный Ежи,
Спляши, мой гордый Ежи –
Для тех, кто доживёт.
Когда наступит мир
Когда наступит мир – я подойду к окну,
Откроюсь всем ветрам,
Приду в себя,
Вздохну,
Поймаю взглядом цвет,
Поймаю ухом звук,
И упадет луна на перекрестье рук,
И будет вечер, ночь,
И полдень, и заря…
А значит — все не зря.
Наверное, не зря.
Когда наступит мир — ты подойдешь к двери,
И хлынет яркий дождь,
И вспыхнут фонари,
И зашумит река,
И выгнутся мосты,
И с пересохших губ сорвется: “это ты?”
И будет золотым начало сентября…
А значит — все не зря.
Наверное, не зря.
Не зря — погожий день,
Шиповник у пруда,
И первый хрупкий снег,
И летняя страда,
И электричек стук, и щелканье синиц,
И кофе, и гора исчерканных страниц,
Мурлыканье кота, густой собачий лай —
Что ты ни загадай,
Что ты ни пожелай…
Услышь его,
Приблизь,
Придумай этот час…
Пускай настанет мир.
…И в том числе – для нас.
Александра Неронова
Композитор, режиссер музыкального театра-студии "Тенер", поэт и художник-график. Родилась в подмосковных Люберцах, всю жизнь живет в Москве, много путешествует автостопом, увлекается историей, любит железные дороги и заброшенные заводы. Не замужем, двое взрослых детей.