610 Views
— Вот я тебе сейчас расскажу для нетленки твоей, записывай. У меня на заводе такое богатство материала, что тебе впору ходить с блокнотиком. В день по сюжету пропадает! Слушай. Слушаешь? История страшная, предупреждаю. Но я все исправил. Лапушкина ты же помнишь? Был такой у нас, всю душу мне выел.
— А-а, богомольник этот?
— Да, я его выгнал, слава богу. Извиняюсь за каламбур, хе-хе. Так вот. Повадился он ходить в нашу церковь — ту, что на горке, к отцу как его там, который Динку крестил.
— А-а, такой с бородкой.
— Да-да-да. Помнишь. Собственно, Лапушкин даже не к нему самому, а задружился, в общем, со звонарем. То, смотрю, язык от колокола тащит крепление заменить, то с балясинами туда-сюда бегает после работы. Ползавода переводил на колокольню. Звонарь тот — добрейший мужичишка, всем давал позвонить. Говорил, дело благое. И меня учил, я тоже ездил. Увлекательно, кстати. Говорит, запоминай ритм: «Чер-нец у-бе-жал. Чер-нец у-бе-жал». И за разные веревки дергает, а последний слог — ногой: большой благовестник к педали был привязан. Потом развитие — подключаются зазвонные: «Че-рез Вол-гу про-бе-жа́л (ногой). Че-рез Вол-гу про-бе-жа́л (ногой)».
— Не топай, Дина спит.
— Ладно. Так вот Лапушкин настолько увлекся колоколами, что аж руки стер. Я говорю ему: «Когда лонжерон дошлифуешь?». А он руки показывает: не могу, мол.
— Ты его за это выгнал?
— Не-е, выгнал вообще не за это. Выгнал летом, когда он Зарифского сына на войну сманил.
— Как?!
— Да так. Денег насулил. Сказал: «Миллион заплатят, все долги вернете». Тот подписал контракт и только потом узнал, что миллион дадут в случае его смерти.
— Господи!
— Вот тебе и господи! Да не бойся, я его выкрал, ты слушай дальше.
— Подожди-подожди, как выкрал?!
— Да так и выкрал. На переезде. Стою в пробке. Смотрю, сидит в грузовике, выглядывает из-под навеса. Я выскочил, кричу: «А ну сигай сюда!». Вспрыгнул, уцепился за борт, схватил его за руку, он даже понять ничего не успел. Пихнул на заднее сиденье, говорю: «Лежи тихо, посмей только голову поднять». Развернулся и уехал.
— И что, не догнали вас?
— Да там, по-моему, даже не заметили. Потом, конечно, узнали. Приходили на завод, но мы парня уже переправили через Беларусь за границу. Все нормально, чего застыла? Слушай дальше про божьего человека. Короче, Лапушкин этот еще до того успел мне плешь проесть. Он перфекционист, понимаешь ли.
— Ты же любишь таких.
— Таких?! Не-е. Я ненавижу таких. Откровенный халтурщик в двадцать раз полезнее перфекциониста. Вот смотри. Попросил я его однажды смазать подшипники на фрезерном станке. Дело десяти минут: смести стружку, продуть рельсу и влить масло в специальные отверстия на шпинделе. Всё. Прихожу с обеда, вижу ад: станок разобран, мотор снят, весь пол цеха в газетах, на которых горками сложены детали. Лапушкин сидит перед станком на табуреточке, на носу очки, в руках банка и кисточка: красит корпус. Три дня простой был, никто работать не мог. А сам станок фрезерный до сих пор не собран. И так во всем. Ты слушай дальше про церковь.
Короче, колокольня эта надстроена там над храмом. Туда ведет по стене лестница в три пролета, а потом выход на площадку, где располагается ярус с колоколами. А площадка эта – аккурат над куполом же: была она выпуклая посередине. Неудобно было звонарю, особенно в мороз. Соскальзывали ноги. А они тогда прознали, на беду свою, что Лапушкин на заводе работает, и начали его набожность эксплуатировать по церковной части. Наложили, так сказать, епитимью.
— Ну-ну-ну.
— Ну не важно. В общем, попросил звонарь его сделать на колокольне горизонтальную площадку. И совершил большую психологическую ошибку. Не иначе как бес попутал. Произнес он это страшное слово — горизонтальную. Говорит: «Сделай, мол, горизонтальную террасочку из досок». Ну чтобы ноги не переломать. Там, действительно, неудобно было. Внизу ж купол. А там, скажу тебе, забегая наперед, под куполом этим, на потолке, была очень ценная фреска. Сам я в этом ничего не понимаю, это мне потом уже батюшка рассказал. Церковь-то старая, на фреску эту специально из Москвы смотреть ездят, и из других городов, и даже из-за границы. Это ж Саввы Морозова имение, он восстанавливал. А во время большевиков там был склад удобрений, это и спасло. В общем, чудом сохранилась роспись.
— А что нарисовано-то?
— Там рыба, а на ее спине корзина с хлебами. Редчайший христианский сюжет. Рыба – это символ Христа, если не знаешь. Ихтис по-латыни, ой, по-гречески, акроним или как там, черт ногу сломит, я не помню. Знаю только, что бесценная фреска; на самом верху, на куполе, они на нее дышать боятся. Я хотел сфотографировать, так батя, узнав, что фотик со вспышкой, меня чуть анафеме не предал. В общем, они ее берегут как зеницу ока, хе-хе, каламбур. Сейчас все узнаешь.
Рыба и правда выразительная была: чешуя прорисована, словно объемная, глаз живой, черный, печальный, как у Христа, даже блик сохранился. Идешь по храму, смотришь наверх, а она за тобой следит, смотрит прям в душу. Сияние вкруг головы. Мистическая абсолютно рыба эта. Я рад, что Динка крестилась там, под ней. Хочешь-не хочешь, а уверуешь, глядя на нее. Не скажу, что прям в иную жизнь, но во что-нибудь да уверуешь такое. Да ладно, не бойся, слушай, а лучше сразу записывай: нетленка, говорю.
Короче, весь следующий месяц, а то и два ушли на беготню с досками. Дуб, сосна, береза — Лапушкин перелопатил весь интернет — пилы, рубанки, шлифмашинка, шкурки, клеи разные назаказывал, пропитки, лаки — задрал всех. Я его чуть тогда уже не выгнал. Звонил уже бате, ругаться хотел, но тот меня усовестил.
И вот площадка была готова, попросил он у меня пикап, поехал устанавливать. Только, говорит, дай мне твой самый точный уровень.
— Зачем тебе точный? – спрашиваю. — Вполне достаточно обычного, плотницкого.
— Нет, — говорит, — ты дай мне станочный. Нужна абсолютная горизонталь.
— Да там полмикрометра точность!
— Вот и славно. Богу — богову точность, — говорит.
Тогда уже было ясно, что человека черти дерут. Весь этот перфекционизм сумасшедший – дьявольское наваждение, знай.
Поехал, примерил терраску, привез обратно. Потом ездил еще раз пять, ездил также искал анкера, чтоб закрепить навеки. Взял отгул, поехал за анкерами в Москву.
Настал большой день. Площадка была установлена, накануне он до ночи там возился, вернулся, смотрю: ходит светлый, как после причастия, раскладывает по местам инструменты. Заметил меня (я ж всегда допоздна на заводе). «Всё», — говорит.
Наутро в храм пришла бабка-уборщица. Ну, не уборщица — прихожанка одна. Она добровольно там всегда убирается, свечки тушит, крестики продает. А может, и на зарплате, не знаю. В общем, взяла она швабру, пошла пыль мести. И вдруг видит на полу, прямо по центру — штукатурная крошка, да не обычная, а цветная: рыжеватые, зеленые вкрапления, черные… Выпрямилась бабка:
— Господи, помилуй!
Наверх так и не решилась взглянуть.
Пошла за священником.
Вошел батюшка в храм.
Взглянул на пол.
Обмер.
Медленно возвел очи горе, глянул на лик рыбы…
…
А у той наместо глаза – анкер на двенадцать.
Нина Данилевская
Нина Данилевская — филолог-литературовед, преподаватель, видеоблогер, мать четверых детей. Родилась в 1970 г. Закончила филологический факультет МГУ им. Ломоносова. Автор философско-психологических романов, а также повестей, рассказов, пьес и произведений новаторских жанров. Лауреат нескольких конкурсов малой прозы. Печаталась в издательстве «ОГИ» и многочисленных интернет-издательствах. Автор популяризаторского YouTube-канала «Scrupulus» (толкование лирики И. Бродского) и антивоенного проекта Memology Podcast / Invisible. Живет в Москве.