439 Views
* * *
Во мраке мерзлом и чужом
Надежда полоснет ножом,
Набросившись невесть откуда.
И снова: «вжик» из темноты,
Во тьме сокроется, а ты
В крови согреешься покуда.
Я был доступный матерьял
И много крови потерял.
Стоял во мраке, как во фраке,
Благодарил за кровосток,
За то, что мир не столь жесток,
Как сообщают на истфаке.
* * *
Ношу ботинки десять лет,
Ботинкам сносу нет.
Всегда как новые на мне —
Завидует сосед.
Все так же пятку в пятке трет,
Все так же в пальцах жмут.
Меня всегда вели вперёд
Терпение и труд.
Я славно жил, и о судьбе
Мне незачем грустить.
Я завещаю, друг, тебе
Ботинки доносить.
* * *
В долгую дорогу недоумку
Строго разрешают брать с собой
Хорошо уложенную сумку,
Хорошо воспитанную боль.
Чтобы на привалах и ночевках
Под рукою были хлеб и соль,
Чтоб душа держалась на бечевках,
Ну а боль — молчала чтобы боль.
* * *
Вот у дороги из брючины
Стёк треугольник красный в снег.
Здесь, как ломаются машины,
Сломался человек.
Его обмерили без спешки
Два мужика за счёт казны.
И укатили на тележке,
А знак остался до весны.
* * *
Отец трудился сорок лет
У Сарумана на заводе.
Завод закрыли и, привет,
Копайся дальше в огороде.
Окончен бесноватый труд.
Ни уваженья, ни подяки.
А в огороде прорастут
Одни кривые железяки.
* * *
Коммуналка, старый дом с мышами.
Главное — друг другу не мешать!
Не скандалить, как бы ни пищали,
В темноте не раздавить мышат.
В кухню пробираться осторожно,
Не точить на грызунов ножи.
В старом доме жить с мышами можно,
Это с человеком трудно жить.
* * *
Ступай неслышно над землею:
Повсюду минные поля.
Отбросит нас волной взрывною
Туда, где Новая Земля.
Там лемминги мудры, березы
Растут в земле, как сельдерей.
Нет ни поэзии, ни прозы
И календарь из февралей.
Ты думаешь, на белой пашне
Застанем бабушек и мам?
Там холодно, темно и страшно.
Мы никого не встретим там.
* * *
Герои произведений Чехова
Пережили
три революции и Гражданскую войну,
Успели побыть героями молодого
Булгакова
И персонажами мутных Ильфа и Петрова,
Потом снова побыли
героями умирающего Булгакова,
Прошли сталинские лагеря и фашистский плен,
Стали свидетелями разоблачения культа личности Сталина,
Застали полет первого человека в космос.
Многие герои сумели пережить своих великих
бытописцев-насмешников,
Мужественно проходили этап за этапом процессы унизительного расчеловечивания,
Но остались людьми.
Маленькими, слабыми, смешными,
Почти настоящими.
* * *
Тыква был счастлив,
Штопал левый носок.
Но домик его сломали
Из кирпичей и досок.
Отвезли в участок,
Сделали сок.
Так закончилась
Великая революция овощей
Под началом Чиполлино.
Цены упали наполовину,
На рынках море вкусных вещей.
И добрая сказка на ночь для малышей.
* * *
Попробую объяснить тебе, что такое быть тупым.
Подростком ходил в спортивную секцию бокса
«Трудовые резервы».
Сначала пошел в «Динамо», но там
Все ребята занимались в борцовках и белоснежных майках.
Майки меняли пару раз за тренировку,
Чтобы не было видно пятен крови.
В «Трудовых резервах» занимались пацаны в рваных кедах
И просто босые, голые по пояс,
В пошитых мамами семейных трусах из сатина.
Кровь с лица особо не смывали, так и возвращались домой.
Там все были тупые и я был тупой.
Такие тупые, что ни разу никто ради дружеской даже шутки
Не назвал нас «Трудовыми консервами».
Никому в его отбитую голову не пришло.
Нас били все: и «Динамо», и «Спартак», и другие клубы.
Мы были хуже всех, мы были будущие консервы
Афганистана и девяностых,
Мы уже тогда проиграли свои жизни здесь, на вонючих матах,
Потому что были такие тупые и не нашлось среди нас никого,
Кто мог бы сказать «Трудовые консервы», даже меня не нашлось.
* * *
Помнишь, в две тыщи каком-то году
На Ерунду мы учились?
Мы постигали одну ерунду,
И – ерунда получилась.
После мы ели одну лебеду,
Мерзли, сдавались на милость,
Но воспевали свою ерунду,
И – ерунда засветилась.
Вспыхнуло. Думаешь это звезда,
Думаешь, солнце накрылось?
Это твоя и моя ерунда
В мире во всем воцарилась.
* * *
У мамы долго моль жила.
А где жила, не знала мама:
Сто раз весь дом перебрала
И даже старый шкаф сломала.
Я в гости часто забредал,
Сыновней движимый любовью.
Сидел и молча наблюдал,
Как мать гоняется за молью.
* * *
Ты мне должен не поверить:
За тобой вот-вот придут
Безвозвратные потери,
Рабский жребий, тяжкий труд.
На четыре оборота
Запирай скорее дверь.
И с упорством идиота
Мне, пожалуйста, не верь.
* * *
В войну все полюбили шоколад.
На шоколадку можно было выменять что угодно, даже жизнь.
Немецкие офицеры набивали карманы шоколадом
И ехали веселиться в Париж.
На сбитом летчике партизаны первым делом искали шоколадку,
А уже потом военные карты.
И всегда находили, всегда находили шоколад.
Война закончилась, а любовь к шоколаду осталась.
И долго еще ели шоколад, хрустя фольгой в театрах и в кино,
Перемазывая губы и подбородок,
Пуская коричневые слюни,
А потом взяли и разлюбили вдруг шоколад.
* * *
Так умерли Иван и Марк,
Федот и Михаил.
Кирилл, еще один Иван,
Еще один Кирилл.
Потом Макар, потом Филипп,
Андрюха, как дурак.
Макар за родину погиб,
Филипп за просто так.
Они теперь живут в раю,
А нам чума и край.
Я ад привычный отстою,
Прошу, не умирай.
* * *
Здесь немец с термосом гулял,
Здесь термос потерял.
И век бы термос простоял —
Хороший матерьял.
В нем настоялся теплый чай.
И немец пил и я.
Хлебни из термоса, ступай
В волшебные края.
* * *
Чего бы мне больше всего хотелось?
Об этом не принято стало спрашивать.
Больше всего я хотел бы на один день
Оказаться в городе,
Куда переселились все красивые люди.
Удивительные женщины,
Задумчивые юноши,
Просветлённые старики,
Непротивные дети.
Я просто хочу сидеть на скамейке
И смотреть, как они идут мимо.
Читать по лицам мысли.
Радоваться, завидовать, влюбляться,
Сострадать.
Я делал это много лет назад
На Гоголевском бульваре,
Пока они были живы или не переехали.
Я остался в своём городе.
Некрасивый человек,
Окружённый себе подобными.
* * *
Индийский чай, китайский меланин,
И девушки с избытком эндорфинов –
Доступно всё! Поставь мне «плюс один»,
Повеселись, не будь кретином.
Бывали времена другие, да:
Чай остывал, и жемчуг был пожиже.
Привычно отдыхали господа,
Кто в Туруханском крае, кто в Париже.
Но никогда, поверь мне, никогда
Такого им не наливали чаю.
И девушки не говорили «да»
Так искренне, что я уже скучаю.
* * *
Покойный сочинил сонет.
В нем снег идет, собака лает,
Луна блестит и смерти нет.
Теперь он это понимает!
Не может злиться и краснеть,
Прикуривать от сигареты.
Нигде не уважают смерть
И не печатают сонеты.
* * *
Мы хлам любили, берегли.
К нему нас приучали с детства.
Его, как пядь родной земли,
Передавали по наследству.
Куда его? Когда его
Любили бабушка и мама!
И он надежнее всего:
Не к праху прах, а хлам от хлама.