230 Views
Где-то вдалеке ухает. Мысленно считаю до пяти. Вот сейчас. !БУМ! гулко раздается на севере города и стеклянные окна в ветхих рамах начинают дрожать. «Тратататата» — колотит где-то далеко. До пяти… И тут же «север» отвечает такой же очередью, будто прямо с крыши нашего дома.
Мы с мамой лежим на голом паркетном полу прямо посреди комнаты.
Бац. Раз, два, три, четыре, пять! Так, а где вз..БУ-БУМ! Вот и взрыв. Звенят и сыплются стёкла на соседской веранде. Наши, наверное, тоже в трещинах. На улице происходит какая-то жизнь: кто-то бегает и кричит, слышно, как женский голос где-то в соседнем дворе зовёт детей. Раздается громкий треск мотора – он приблизился и удалился. Затем ещё один мотор. Ещё громче.
— Мотострелковая дивизия, может быть? На мотоциклах…
Внезапно мне становится смешно. Я лежу и хохочу, глядя в потолок. Смотрю на маму. Она совсем, совсем не военный человек, невероятно далекий от всех «мужских игрушек», разнообразной боевой техники и оружия. Кажется, она действительно думает, что мотострелки ездят на мотоциклах. С люльками, наверное, как немцы в советских фильмах про войну. Помню какой-то такой фильм. Там происходила куча событий, но всегда в самый неподходящий момент откуда-то появлялись немцы на мотоцикле с люлькой, как будто всегда одни и те же и это было смешно, хотя фильм был героический, про партизан.
Чувствую тёплую нежность к ней в этот момент и меня наполняет откуда-то взявшееся ощущение уверенности: взрослый тут я, я знаю, что происходит. Хоть немного знаю.
— Мам, ты ведь жена военного. Мотострелки не на мотоциклах, а на БТР-ах ездят. И на вездеходах. Кажется. Я не знаю точно. Но не на мотоциклах. Короче, это не они. 201-я Мотострелковая вообще на юге. Откуда она здесь?
Уже три дня в городе идут перестрелки с применением тяжелого оружия. 3 ноября 1998 года тысячный отряд Махмуда Худойбердыева внезапно атаковал ряд объектов в Ходженте и Согдийской области. Это случилось в 4 утра, бои начались возле здания местной милиции и возле старой крепости Александра Македонского, но город осознал себя на военном положении только к вечеру. Войну стало слышно: непрерывно заговорили крупнокалиберные пулемёты, гранатомёты и орудия БТР-ров. Затем стемнело и войну стало видно: через реку залетали трассирующие пули и очереди. Гремели залпы, что-то свистело в воздухе и приземлялось огненным всполохом на другом берегу.
Первая ночь под обстрелами была наполнена паникой и растерянностью. То есть: что вообще делать? Кто напал? Кто нас защищает? И защищает ли? И на нас ли напали? Кто вообще тут «наши» на этой религиозно-клановой бойне.
Основные бои на юге страны закончились, но эхо войны, заблудившееся в горах, все ещё раскатисто гудит. Мы постоянно слушаем сводки и передачи о гражданской войне, о расстановке сил в новом коалиционном правительстве, все много говорят об этом на улице и дома, но я, русский подросток, все ещё толком не понимаю в чем принципиальная разница между «Народным Фронтом Таджикистана» и «Объединённой Таджикской Оппозицией», и какое место в этой картине занимает Махмуд Худойбердыев с его отрядами таджикистанских узбеков.
— Из-за чего всё началось?
— Ну… ну вот Кулябские всегда были в контрах с Гармскими…
Эти — вовчики. И душанбинская молодежь ещё за них. А Кулябские против, и за них ещё Ура-Тюбинские, но так, серединка на половинку.
«Вовчики» – это оппозиция. А есть ещё «Юрчики». Это – народный фронт. Вовчики – очень вольная русификация слова «ваххабиты». Вахаббиты — Вовчики.
С Юрчиками сложнее: есть версия, что это прозвище возникло спонтанно, в ответ на «Вовчиков» — русское имя в ответ на русское имя, и понеслось. Есть версия, что Сангак Сафаров, председатель «Народного Фронта Таджикистана» и командир его войск, был страстным поклонником Юрия Андропова, цитировал его и приводил в пример. Есть версия, что почти все командиры «Народного Фронта» — были выпускниками военного училища имени Юрия Андропова.
«Юрчики» — вроде как наши, потому что в альянс «юрчиков» входит Ленинабадский Клан. Ленинабад – советское название Ходжента, где мы сейчас сидим в осаде. Настоящего «Вовчика» я ещё никогда не видел. Вовчики — исламисты. Но не все. Среди объединенной оппозиции есть и светское демократическое крыло.
Сейчас «Вовчики» и «Юрчики» создали совместное правительство. Однако, не всё столь гладко: многочисленные узбеки Таджикистана и северяне, оставшиеся без представительства, были бы не прочь взять реванш.
— А Бадахшанские вообще отдельно.
— А Худойбердыев вообще из Курган-Тюбе.
— Это всё Каримов мутит, узбеки хотят Согд себе забрать.
— Тогда пусть Самарканд и Бухару отдадут!
— А Россия кого поддерживает?
— Кажется, «Народный Фронт».
— Нет, 201-я дивизия просто границу от моджахедов охраняет и трафик не пускает.
— Но Худойбердыев – это же «Народный Фронт»…
— Да, но он узбек.
— Наши и Кулябские – это народный фронт, а оппозиция – это исламисты.
— А памирцы?
— Они просто не любят кулябцев.
— А памирцы, которые здесь живут?
— Я не знаю.
— А Россия?
— Вы, русские, вообще ни при чем.
Это так. Мы вообще ни при чём. Но на войне в осажденном городе быть ни при чём нельзя, не получается. На тебя в буквальном смысле падает то, что не достаётся прямым адресатам.
Кто все эти люди и почему они стреляют? Что в них так сильно заставляет ненавидеть друг-друга? Они это всё зачем? Откуда у них вообще время, деньги и силы на эту многодневную изматывающую войну в беднейшей стране мира? Что они, в конце концов, едят каждый день? Да, что они едят?
Это важный, волнующий меня вопрос. Наши продуктовые запасы весьма ограничены. Чтобы продержаться дольше, мы едим совсем немного, только два раза в день и есть хочется постоянно. У нас пять яблок, вода в пластиковых бутылках и вёдрах, две пачки сахара, пачка чая, мешок картошки, мешок лука, два мешка муки и где-то на антресолях должно быть варенье.
— Надо под стену переползти.
— Мне фильм не видно.
— Так стреляют же.
— Это просто эхо. По радио говорят, они в крепости и в УВД сидят, в старом городе, а на этом берегу гвардейцы.
В комнате почти бесшумно работает телевизор, и она наполнена синим светом, но я не могу посмотреть, разбились ли наши окна – на окне изнутри висит большой ковёр, что раньше лежал на полу. Он защитит от осколков стекла, которое может разбить взрывной волной в любое время суток, когда ты спишь или бодрствуешь. Еще он не даст холодному ветру проникнуть в комнату через разбитое окно. Еще он гасит весь свет и звук, исходящий из комнаты.
Хорошо бы положить на подоконник мешки с песком, но у нас нет песка. На кухне на подоконнике лежат два мешка с мукой.
Этим премудростям гражданской обороны всех соседей научил Бахтиёр-ака, переживший городские бои в Душанбе во время основной фазы гражданской войны.
— Мародёры заходят на свет. Но не сидеть же без света. Поэтому все закройте окна, а лучше плотные ковры повесьте. У нас было: окна выбило – соседке лицо посекло. В дальних комнатах спать ложитесь. Сумки соберите – уезжать, если что. Аптечка, еда, теплые вещи, деньги, документы.
— Так, мы пойдем дров заготовим, а то мало ли что.
— В детском саду трубу не закрыли? Тогда давай воды наберем. Все бутылки и ведра несите.
Автоматные очереди звучат в фоновом режиме, но иногда начинаются короткие яростные перестрелки из гранатомётов. Эхо совершенно причудливым образом катится по горам. Кажется, что стреляют совсем рядом и где-то позади тебя, на окраине микрорайона. А на самом деле – это на несколько километров впереди, на другой стороне реки. Ухает, начинается неявный гул, затем бу́хает как будто совсем рядом и начинают звенеть стёкла. Я научился определять интервалы. Эхо доходит примерно тогда, когда размеренно досчитаешь до пяти. Оно словно перестреливается само с собой. Взрыв – до пяти – ответочка. Взрыв – до пяти – ответочка.
Из разговоров с соседями и сообщений по радио становится приблизительно понятно, что происходит. Захвачены здание УВД города и старая крепость в центре. Так же захвачен ряд объектов в городе Чкаловск и аэропорт. Отдельная группа перекрыла горный перевал в Шахристане. Наша область оказалась отрезанной от страны. Худойбердыев выдвинул требования: в новый состав правительства должны войти представители Севера (Ленинабадские), а также представители узбекской диаспоры Таджикистана.
Центр города под контролем повстанцев. Правый берег блокирован баррикадами на мостах. Центральное правительство и бывшая оппозиция резко осудили вторжение. В Согдийскую область на вертолетах перебрасывается десант, также войска движутся объездными дорогами, через Киргизию. Как подтянутся силы – будет штурм. И городские бои. Возможно даже в наших кварталах. Но пока – перестрелки каждую ночь и удержание позиций. По городу носятся БТРы с людьми на броне. Объявлен комендантский час. Патрули задерживают всех, кто вышел на улицу позже 21-00.
Во дворе мы готовимся к худшему: вяжем дрова, набираем воду, печём лепёшки в тандыре, заносим в квартиры и подвалы всё, что обычно лежит во дворах и составляет общественное достояние: старые велосипеды, лопаты, инструменты. Соседи накрывают машины тентами. Вешают на окна ковры. В каждый подъезд вкручивается лампочка – да, окна должны быть заглушены, но никакая неожиданность в тёмных подъездах никого не должна застать врасплох.
Но нет худа без добра. В холодное время года в Ходженте отключают электричество. В обеденные часы ненадолго включают газ. Это всё, что может себе позволить нищая разрушенная страна. С момента путча газ давать перестали. Зато забыли отключить электричество. В доме тепло и я смотрю телевизор. Занятия в школе, разумеется, отменены. Если бы не проблема с едой, положение было бы весьма и весьма.
— Это всё Сталин. Пидарррас! – Фатима-буча́ темпераментно смакует слова.
— Причем здесь Сталин?
— Э, ты что не знаешь, он наши Самарканд и Бухара узбекам отдавал. Это таджикские города же. А это Согд половину узбекский. Знаешь, сколько узбеки живёт тут?! Теперь Каримов хочет Согд брать себе. Знаешь, как там над таджики издевались в Самарканде? Родственники там есть мои! Тут я так не хочу!
На четвёртый день это кажется уже довольно обыденным: стрельбы, взрывы, эхо. Соседям удаётся достать с рынка хлеб и овощи. Ночью мы с друзьями совершаем дерзкую вылазку в соседний микрорайон, в ту его часть, которая ближе к реке и забираемся на крышу девятиэтажки, в которой живёт наш одноклассник.
Через реку летают трассеры. Тратата! – и красные нити сшивают два берега Сыр-Дарьи.
Трассерами указывают цели для гранатомётчиков. Шшшшш БУХ! Вспышка где-то в районе парка под старой крепостью и взрыв на другом берегу в районе частной застройки. С правого берега отвечают сразу тремя залпами. На высоком земляном отвесе с грохотом распускаются три красных цветка. Раз…два………пять……и эхо прилетает к нам сзади, прокатившись по горам. Звучит страшно, но мы видим — бой идет далеко. Бу-бу-бу-бу-бу, громче и басовитее автоматных очередей заработал с крепостной стены пулемёт.
Бой идет в районе «Старого Моста», однако и на «Новом Мосту» сейчас начинает происходить что-то интересное. Слышен приближающийся рёв мотора. С выключенными фарами в кромешной темноте к мосту приближается какой-то транспорт. Блокпост на мосту молчит. Там темно, но там есть люди. Внезапно, над мостом взмывает ракета или какой-то особый трассер, посланный откуда-то с реки. В красном свете видна несущаяся по мосту скорая. Десятки красных жал внезапно вылетают из частной застройки и устремляются к мосту. Блокпост оживает и прикрывает скорую пулемётом.
Мы вчетвером лежим у края крыши и смотрим на это. Я уже предвкушаю, как буду рассказывать увиденное во дворе. Если нас не задержат за нарушение комендантского часа.
— Блин! Уже двенадцать! – темнеет в Таджикистане рано, это уже кромешная ночь.
— Бежим скорее.
Пребежками между декоративного лигуструма и деревьев, близко к домам, чтобы в случае чего занырнуть под темный козырёк первого этажа или шмыгнуть в подъезд, мы движемся к нашему району. Скоро мы разделимся. Одному надо на юг, другому – наверх, на север района, мне – в 34-й, через единственную, освещенную фонарями, двухполосную дорогу, разделенную рядом чинар. Ниже – рынок «Баракат», выше – троллейбусный парк. Троллейбусов давно нет, но название живёт.
Стоя в тёмном пятне под деревом намечаю себе путь броска: между двух фонарей, один из которых не работает, прямо на спортплощадку 21-й школы, а дальше – дворами к дому. Вслушиваюсь в автоматные очереди. Звука мотора нет. На улице ни души. Прыгаю через арык и устремляюсь через полосу света. Выныриваю из тени и прыжком ныряю во тьму через арык. Позади ухает. Эхо кидает свой залп мне в лицо, когда я бегу по футбольному полю. Бух! Бух! Бух! Ночной микрорайон просыпается. К очередям все привыкли, но это что-то новенькое… Дышу носом, выдыхаю ртом. Я буду непрерывно бежать до дома и дыхание не должно сбиться. И на каждый шаг: БУХ! БУХ! БУХ! Этой ночью начался штурм левого берега.
Через пять дней всё закончится. Бои переместятся в Чкаловск, в аэропорт – ставку Худойбердыева и дальше на юг – в посёлок Айни. Повстанцев выбьют с перевала и они горами уйдут в Узбекистан. Последним и упорным сражением в городе стал бой за старую крепость. Гвардейцы укрепились в гостинице «Ленинабад» и в жилых домах напротив. Приехал танк, открыл огонь и эхо совсем ошалело.
Каждый день мы втроём ходили наблюдать перестрелки через реку на крышу девятиэтажки. После победы гвардии мы одними из первых, пешком, по правому берегу Сыр-Дарьи, мимо российского консульства, охраняемого миротворцами, идём в старый город. В городе по-прежнему комендантский час, но жизнь уже начинает возвращаться в привычную колею. Работают дворники, люди вышли на субботник, в некоторых районах вообще ничего не разрушено. Только листья нападали с деревьев толстенным красно-рыжим ковром.
Здание УВД сожгли полностью. Там были бои на этажах. Обгоревший бетонный остов без окон и дверей, с разрушенной крышей. Там были бои внутри и внутренние перекрытия рухнули. В жилой застройке вокруг старой крепости Александра Македонского выжжены верхние этажи, всюду дыры от пуль в стенах. У гостиницы «Ленинабад» разрушен весь западный торец. Стена крепости изрыта взрывами. Обугленные деревья в парке. На асфальте – кровоподтёки и пропалины.
Набираем себе трофеев: рычаг от ручной гранаты, магазин от Калаша, ремень от РПГ-7 (Калаш и РПГ-7 – главное оружие повстанцев), патроны, пустая обойма от Макарова. Большие красивые гильзы от какого-то пулемёта. Вечером – делим их у Андрея дома и выхватываем лютейший нагоняй от его отца, который выбрасывает наше барахло.
— Они с толпой смешались, по домам сидят. У кого оружие, припасы находят – сразу проблемы.
Южане называют северян «будиками» — от «буданбо́з» — заводчик перепёлок – традиционное «хобби» северян.
Гвардейцы-кулябцы, занявшие город, теперь дербанили жителей-согдийцев. За «Будиками» должок, говорили они и мародёрствовали по мелочи, а иногда и по-крупному: у родителей друга так вывезли целый магазин одежды.
Всё это время мы возвращаемся поздно и по ночам, но на военных мы не нарвались ни разу. Вальяжным шагом выхожу из темного пятна под чинарой в полосу света, и внезапно вижу ползущий в гору БТР с людьми на броне. По ногам пробегает волна слабости, к спине будто прикладывают лёд и дыхание застревает в горле. Патруль!
Замираю на месте, ватнею, а потом скукоживаюсь в комок жил. Приседаю. Заметили или нет?
Гусиным шагом, на корточках, до арыка и лечь в него. Хоть бы пронесло. Хоть бы пронесло.
Спина промокла от воды, оставшейся с лета и стухшей там. Арык неглубок и освещен фонарем. Плохая идея – прятаться здесь.
Гудит мотор, слышны разговоры людей на броне. Гул одновременно со всех сторон. Где он едет? Проехал? Высовываюсь из арыка и вижу бронетранспортер прямо перед собой. Вскакиваю и бегу от него в гору изо всех сил. Понимаю, что бегу по свету и прыгаю в спасительную тень чинар.
— Эй! Ту диди́? Эй! Бача́! Инджа́ биё! Дар ку́си очатаго́м! Инджа́ биё, гу́фтам!
Меня заметили.
— Вай шурави́ астай! Урус-бача́! Иди сюда, шурави! Эй, шурави-бача́!
Позади БТР прибавляет ходу. Бежать! Бежать! Бежать!
— Шурави! (па-па-па-па-пах) Очередь в воздух. Рёв мотора и смех. Я бегу, неистово толкая ногами землю прочь от себя, назад и вниз, назад и вниз. С разбегу прыгаю на забор из рабицы. Вверх. Переваливаюсь через него мешком и падаю в глину. Подъем! Бежать! Врываюсь в кусты и продираюсь сквозь них.
— Ш-у-р-а-в-и!
Придомовыми огородами выхожу на дорогу вдоль детских садов и в кромешной тьме устремляюсь к нашему дому, бешено молотя ногами. Споткнусь – убьюсь. Бынк! Бьюсь об огородную трубу косточкой голени. Боль, сука, боль. Врываюсь в душный подъезд, в несколько прыжков взлетаю на 4-й этаж, глотаю бешеное сердце обратно и согнувшись тихонько стучу в дверь.
— Где был опять?
— У Андрея. Дома в приставку играли.
— Есть будешь?
— Не. Падаю спать.
— Выключи телевизор сам потом.
Скидываю куртку и кроссовки, прямо в одежде ныряю под одеяло. На окнах – мохнатый ковёр. Тепло. Комната залита синим светом. Где-то вдалеке за окном слышен гул мотора.
— Мам. А что такое «шурави»?
— Советский. Так на юге называют всех русских. А что?
— Ничего. Спокойной ночи.
По телевизору – «Операция Ы». Александр Демьяненко надевает тулуп и шапку.
«Шурави́». Есть Вовчики, есть Юрчики, а мы, наверное, Шурики.
Телевизор внезапно гаснет. Снова начали отключать электричество. Конец войны.
Слава Малахов
Креативный директор и поэт, автор, идеолог и администратор паблика и музыкального ансамбля "Дореволюционный Советчик", родился в Луганске в 1985 году, жил в Таджикистане, России и Украине.