458 Views
Первая анархическая коммуна
Я не хотел жить в Жулебино в одиночестве — и, к счастью, его не получилось. «Первая анархическая коммуна» возникла у меня дома в сентябре 1998 года, когда Толика Ковалёва погнали из общаги, а Жака — из служебной комнаты в «Перекрёстке». Постоянными участниками её считались только мы втроём, но обычно реально тусовалось человек пять-десять — включая Диму Горяинова, Ворона, Светлану Гольдфельд, Евгения Шобанова, Чёрного Фельдшера, Юлию Тузову, участников ассоциации «32 августа» Сашу Карпова, Дмитрия Авилова, Сергея Биличенко, и других одиноких людей, которым было некуда деться. Биличенко был единственным, кто приезжал в коммуну в костюме, потому что с утра ему надо было на работу (впрочем, после ночных попоек он туда почти никогда не выбирался). Обычно мы его выматывали просьбой исполнить одну и ту же короткую песню под названием «Прогуливаться» — и он покорно пел то, что просили. С Галей в то время у меня наметилось охлаждение отношений, и в коммуне она почти не бывала, но зато она стала намного чаще приезжать в «Перекрёсток» — просто для того, чтобы попасться мне на глаза.
С деньгами у нас было очень плохо, так как их добывал только Жак, а всё остальное пропивалось. На выходные мы разбредались по родственникам, чтобы отъесться, а в понедельник Ларс привозил сумку еды, которой, как правило, хватало до среды. Мучились мы, впрочем, не столько от голода, сколько от однообразия пищи: не спасали даже поварские таланты, прорезавшиеся в экстремальной ситуации у меня и особенно у Ларса. Впрочем, первое время мы проводили вполне гедонистично: лёжа на кухне с рюмками коньяка, смотрели чемпионат мира по футболу и болели за Францию, которая в итоге победила.
Правила обитания в коммуне болтались пришпиленными к пустому холодильнику и выглядели следующим образом:
ДЕКРЕТ ОБ ОСОБНЯКЕ. 1) Особняк князя Алексея Владимировича Караковского-Дикого является достоянием народа. Берегите его! 2) Конспирация является одним из главных столпов обитания в особняке. По первому требованию князя (в случае приезда родителей) гости переходят на нелегальное положение и покидают особняк. 3) Законодательная, исполнительная и прочая власть принадлежит князю. 4) Жители особняка являются Частными Гостями князя (Жак, Ларс) и составляют собой коммуну. 5) Третья (высшая) полка шкафа — хозяйская. Заведует ей князь (также Жак и Ларс). 6) Медицинская помощь — Илья Родионов, он же «Чёрный Фельдшер». 7) Информационная поддержка — газета «Бард’Арт» (Жак, Бил, Дмитрий Горяинов). 8) Общий патронаж — Всемирная Конфедерация Дзен-Анархистов. P.S. К посещению (длительному) не допускаются: Заяц Питерский (спаливший кастрюлю) и Рома Ресс (вообще молчу). СПИСОК МОЖЕТ ПОПОЛНЯТЬСЯ. БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ! 05. 10. 98. Князь Караковский.
Специально для Ковалёва: ЧТО БЫ ТАКОГО ЛАРСУ СДЕЛАТЬ ХОРОШЕГО, ЧТОБЫ ВСЕМ СТАЛО ПЛОХО? 1) Починить видак. 2) Всех возлюбить. Вернее, не всех, но одновременно. 3) …и немедленно выпить. 4) Декларировать свои философско-мировоззренческие взгляды имманентно ларсовой объективной реальности при помощи нетривиально сформулированных лексических конструкций. 5) Во время банкета освободить себя в пользу голодающих особняка. 6) Сказать слова любви и дружбы Жаку (далее — по обычному сценарию). 7) Замолчать. Все испугаются и позовут Фельдшера, чтобы он профессионально во всём разобрался. Волноваться будут. Если будет продолжать молчать — за Ларса; если заговорит — за Фельдшера. 8) От этого будет плохо, правда, только лишь Жаку. Привезти из Клина 200 тонн репчатого лука.
Ларс любил всех позабавить рассказами о своей жизни в общежитии. Сейчас я уже довольно смутно их помню, но тогда они пользовались большой популярностью. Кроме женщин и алкоголя, особую тягу Толя испытывал к дверям. Как-то ночью он, например, по непонятным причинам решил лечь спать на дверь, положенную поверх кровати. Проснувшийся от шума сосед по комнате, Макс, от страха чуть не помешался: в темноте ему показалось, что укрытый одеялом Ковалёв парит над своей кроватью примерно в полуметре.
В другой раз Толик вернулся в комнату с разбитой мордой, но был так пьян, что ничего не смог рассказать. Лестничная клетка этажом ниже была залита кровью. Угрозу насилия над обитателями соседних комнат удалось предотвратить только тогда, когда следы крови обнаружились и на двери: спускаясь по лестнице, Толик вписался лбом точнёхонько в самый край.
Самая длинная история, пересыпанная подробностями о сдаче летней сессии, повествовала о том, как соседи Ларса по комнате решили изготовить двадцать литров яблочной браги, но в итоге выпили намного больше, купив ещё и водки. Вскоре друзья разъехались, и остатки бухла достались Толику. Сидя на подоконнике и свесив вниз ноги, он пил брагу из ковшика и кричал что-то вроде «Эгегей, твою мать!», пока ветер внизу вырывал с корнем деревья — это начинался знаменитый московский ураган 1998 года, не оставивший на Цветном бульваре почти ни одного тополя, после чего эти деревья стали планомерно вырубать.
Незадолго до начала концертного сезона 1998-1999 гг. Горяинов раздобыл где-то просроченные консерванты шотландского производства, из которых при желании можно было гнать пиво. Для изготовления напитка, которым занялись Дима и Жак, было решено избрать, разумеется, мою квартиру, после чего всё стало очень серьёзно: в ванной у меня теперь стояло две двадцатилитровых бутыли, а гигрометр стал обязательным атрибутом повседневности. Каждой партии присуждалось своё собственное название, и предполагалось, что пиво будет поступать на продажу в «Перекрёсток», но примерно четверть мы всё-таки выпивали. Честно говоря, ни до, ни после мне не удавалось попробовать ничего вкуснее этого пива.
Ради развлекухи я стал иногда писать шуточные посвящения участникам коммуны, которые нумеровал. Припоминаю, например, «Первое посвящение Св. Гольдфельд»:
Светлана… ты ли это, детка?
Спонсируй друга сигареткой!..
Не детка?.. Как?.. Не может быть!..
Ну, хоть оставь мне покурить!
Кроме «Посвящений» писались и новые песни. Я снова попытался поэкспериментировать в жанре панк-рока, но эпатаж и шизоидность «ППШ» уступили место иронии. Эти несколько произведений, объединённые в цикл «Хулиганские песни», стали очень популярными в среде наших слушателей. Песни «Симпатичная девица у окна», «Я ночевал в подъезде» и, особенно, «Я собираю бутылки» мы пели чуть ли не на всех концертах:
Ты в кресле сидишь и читаешь Бальмонта
При свете свечи со стаканом вина,
А я все ищу пятый месяц работу,
И ты пятый месяц не любишь меня,
Ведь я собираю бутылки!
Окончательно мы обнаглели в середине сентября. Моё двадцатилетие справлялось на широкую ногу. Гостей в коммуне побывало за день не менее пятидесяти. Сначала мы пытались лепить уральские пельмени, и даже сварили какое-то количество, но потом просто стали пить. В два ночи в дверь постучались заспанные соседки со второго этажа. Однако, когда дверь им открыли двое джентльменов в костюмах-тройках и шляпах (я и Тышевский), аргументов у женщин не нашлось.
С рассветом мы с Вороном отправились в супермаркет за дополнительной порцией пива. У входа нам встретился замызганный мужичок и попросил денег на опохмелку. Мы попросили его подождать и от хорошего настроения просто подарили двухлитровую бутылку. Совершенно осчастливленный дядя поинтересовался, чем вызвана наша щедрость. Когда я сообщил, что мне исполнилось двадцать лет, он сорвался с места и вскоре вернулся с новеньким фотоаппаратом «Зенит», который вручил мне в качестве подарка. Впоследствии этот фотоаппарат мне прослужил довольно долго.
Вскоре коммунары обнаружили в гаражах напротив дома маленькую пивную. Это место, расположенное в черте соседнего города Люберцы и посещаемое исключительно местными маргиналами, мгновенно стало культовым. Фотографии тех лет сохранили следы присутствия в пивной Жака, Ларса, Оли Агаповой, Гали и даже моей сестры Маши. А уж в каком количестве текстов промелькнула эта пивная, и вовсе сосчитать невозможно, однако, самым известным из них стала песня «Каберне».
Ещё один запоминающийся случай, связанный с пивом и Горяиновым случился незадолго до Нового года, когда Дима отправился на день рождения Жени Шобанова по прозвищу Дух — по сути, продюсера «32 августа». Согласно традиции, праздник проходил в лесу у костра, а ночевали все в палатках. Вообще, зимняя ночёвка в палатке при должной подготовке — вещь не самая сложная. Но пьяному Диме не повезло: во время сна он был выпихнут к выходу и страшно замёрз. Проснулся он от холода и похмелья одновременно — первым в лагере.
Взять с собой пива на опохмелку в зимний лес — это весьма оригинальная идея. Пытаясь воспользоваться заначкой, Дима быстро понял, что погода сыграла с ним злую шутку: пиво замёрзло. То, что от него осталось, пришлось разогревать на костре, причём на каждую бутылку приходился кусок льда размером с кулак, а оставшаяся жидкость была тёплой, почти горячей. Вкусив получившуюся отраву, Дима не заметил, как напился вторично. Явно было пора возвращаться из леса, но тут Горяинов сделал крупный стратегический просчёт: не дождавшись электрички, он поехал автостопом; печка же в машине, как назло, не работала… Когда Горяинов добрался до коммуны, мы немедленно объявили его анархическим Дедом морозом, дали водки и вообще очень сильно заботились о его здоровье.
Музыкантская кухня
Обретение собственной квартиры позволило мне, наконец, собрать домашнюю звукозаписывающую студию, что и было сделано в июне 1998 года. Запись впервые в моей практике осуществлялась на компьютер при помощи многоканальной программы Cakewalk Pro Audio. Эх, если бы я хоть что-нибудь понимал в отстройке звука и сведении! Качество записи, которое я выдавал, было кошмарным, а обучение домашней звукозаписи оказалось не менее долгим и мучительным, чем обучение игре на гитаре в детстве.
Первой записанной вещицей «Происшествия» была алкоголическая кричалка «Ротфронт», в мнгоголосом хоре которого поучаствовали Жак, Ларс и приключившаяся в гостях Ольга Анархия. Песне сопутствовала небольшая зарисовка, заранее мной придуманная. На фоне пьяного базара, старательно имитируемого мной, Ларсом и тусовщиком по прозвищу Балин, Слава заторможенным голосом несколько раз повторял одну и ту же фразу — «Кошка, скажи мяу». После третьего раза звучал такой отчаянный вопль «мяу», на который наша кошка Иришка была в принципе не способна, и её роль играл я.
Альбом вполне логично формировался вокруг «лесной» тематики. Вскоре его название пришло само собой и благодаря песне «Лесная сестра» прозвучало как «Лесные братья и их сестры». Правда, концепцию записи — вернее, её отсутствие — изрядно определили мои личные переживания. Из-за этого изначальные ощущения бесшабашной живой игры где-нибудь на Арбате (особенно мы отрывались в песне «Галя, не пей коньяка») ушли на второй план. Зато в двух песнях сыграл флейтист Егор Таликов из «Граждан мира».
Вскоре после того, как мы закончили возиться с магнитоальбомом «Происшествия», Сергей Тышевский познакомил меня с Юлей Тузовой. Это была довольно дурацкая история: он, отрекомендовавшись её продюсером, попросил записать несколько песен Юли на моей аппаратуре в обмен на деньги или мешок картошки. Я, конечно, был не против — это был вопрос выживания. В результате мы с Юлей записали пару песен с крайне низким качеством звука, которые, к счастью, через пару лет были утеряны при поломке компьютера, а Сергей всё кормил меня обещаниями и с картошкой не торопился. Когда эта история выползла наружу, Юля была крайне недовольна, что за её спиной ведутся какие-то переговоры, зато потом мы по-настоящему подружились. Впрочем, сказать, что Юля много общалась бы с нами, было преувеличением: в то время она казалась интровертом, полностью погружённым в мир фантазий. Мы больше взаимодействовали на уровне улыбок, взглядов, сопереживания одних и тех же эмоций.
Юля надолго осталась с нами в коммуне, потому что ей было лень ездить в Электросталь, где она жила, а мы её очень любили. Кажется, в то время она уже получила образование в музыкальном училище по классу фольклора. Что делать после этого, она, видимо, ещё не решила, и поэтому витала в своих мирах — благо, ей никто не мешал. На единственной сохранившейся коммунарской Юлиной фотографии мы видим весьма довольное существо. Запись, оставленная ей в нашем «бортовом журнале» (обычная книга отзывов и предложений, купленная мной как-то в канцелярском магазине) также свидетельствует, что в коммуне она испытывала душевный комфорт. Ближайшим другом Юли в коммуне была Света Гольдфельд из соседнего с Электросталью Ногинска.
Юлино творчество в то время было насквозь депрессивным. Я уже не помню, какую именно песню мы пытались записать, но «Мастер по свету» и «Плачущая девочка Надя» тогда уже точно были сочинены. Большинство её песен были сыграны в сверхмедленном темпе, а когда она пела на высоком диапазоне, казалось, что это рыдания. Спустя много лет мне довелось слышать их дуэт с Юлей Теуниковой, и оказалось, что их голоса хорошо дополняют друг друга.
Сейчас мне кажется, что Юля находилась на той жизненной стадии, когда из подростка начинает вырастать взрослый человек (мне в то время было далеко до этого возрастного этапа). Сочетание меланхолии и детской наивности оказывало сильное впечатление:
Мастер по свету,
Сделай мне лето,
Отведи огнями злую суету.
Мастер по звуку,
Прогони скуку,
И, если можно позови мечту.
Юлины песни мне нравились, но они не были похожи на то, что пел я сам, так что подстроиться не получалось. Примерно тогда же Юля познакомилась с музыкантской тусовкой Дубны, и эти ребята подыгрывали ей более успешно, чем я. Дубненцы приезжали несколько раз в коммуну, мы неплохо общались, но с течением времени связи ослабли. Лучше других в памяти сохранился музыкант Эльдус Сайфулин, с которым Юля выступала чаще всего.
Другим постоянным участником нашей тусовки был Саша Карпов, с которым мы жили недалеко друг от друга, в пределах одной и той же станции метро, но сдружились лишь в 1998 году.
Впервые я встретил Карпова в марте 1995 года на концерте в полуподпольном театре «СВ», затерянном в коридорах ДК МАИ. Саша выступал там с получасовой программой. Произвело впечатление, как Карпов пел, что его динамит динамо-машина: это было действительно смешно. Лирические песни Саша исполнял в романтичной манере, за которой угадывалась ранимая, впечатлительная душа. После выступления я подошёл пообщаться, но Тим Шиповник, как он в тот день предпочёл назваться, как-то нервно махнул рукой и отправился к своей компании пить пиво. Мы с моими друзьями расположились на той же лестнице, пролётом ниже, не решаясь его беспокоить. Правда, выпив, потом всё же вместе пели песни до самого вечера — но знакомство поначалу не продолжилось.
В то время Карпов ещё не носил усы и бороду, и в его лице легко читалось грустно-ироническое выражение, словно Сашу только что по-крупному обидели, но он не показывает виду. Через три года, когда мы встретились снова, это выражение практически не покидало его, и если мне рассказывали, что Карпов — весельчак и душа компании, мне казалось, что речь идёт о другом человеке: даже рассказывая анекдоты, Карпов практически не улыбался. Зато окружающие обычно ржали до потери пульса. Девушки были от Саши без ума.
После возвращения из долгой командировки в Туркмению Карпов жил у друзей и перебивался случайными заработками, демонстрируя фантастическое трудолюбие. В Москве скитания делила с ним жена, уроженка Владимира Светлана (в девичестве Лазарева) — очень красивая девушка, которую, как мне казалось, многие недолюбливали.
Карпов стал часто появляться у меня на квартире, где мы в то время собирались большими компаниями после концертов в театре песен «Перекрёсток». Соображения Карпова первоначально были меркантильными: ему стал часто требоваться компьютер, которым я в то время располагал. Круг общения у меня, был вроде бы, тот же, что и у Саши, но Карпов всё равно обычно молчал и пел на моей кухне гораздо реже остальных ребят.
Большинство пьяных историй в тусовке рассказывали о чём-то смешном: как Сергей Биличенко однажды зимой забрался на дерево, открыв в себе инкарнацию ленивца, а потом долго не мог слезть на землю; про барда Александра О`Шеннона (в отличие от Карпова, почти настоящего ирландца), пользовавшегося нешуточным успехом у стареющих дам. Но про пьяные выходки Карпова редко рассказывали смешно. В нетрезвом состоянии Саша был агрессивен и, наверное, несчастен.
В отсутствие Карпова мы ставили его записи, добытые Славой Жинжаком в театре песни «Перекрёсток». Застав однажды включённый магнитофон, Карпов поморщился и сказал, что эти песни его уже достали, да и концертное исполнение на этой записи, по его мнению, не блещет. Со стороны этот перфекционизм казался слабо аргументированным, но Саше, понятное дело, было виднее.
Сейчас мне кажется, что к 1999 году песенное творчество для Саши было уже во многом исчерпано. Он написал с того времени не так уж много вещей: одной из лучших вещей была «А у нас так не бывает», где в наивно-восторженной манере сравнивались Москва и Петербург. Кроме того, он любил сочинять стихотворные экспромты, которые старался запоминать и воспроизводить на концертах.
Сам Карпов утверждал, что его больше всего интересует написание прозы. Повесть «Туркменский самовар» была действительно хороша и немедленно разошлась на цитаты. Однако, сам Карпов придавал большое значение циклу «баек» — смешных историй из жизни и концертной деятельности, происходивших с ним и его друзьями. Эти материалы публиковались по мере поступления в газете «Бард’Арт», но сам Карпов мечтал увидеть эти тексты в каком-нибудь более престижном издании.
Творческая ассоциация «32 августа», основным мотором которой был дуэт Саши Карпова и Игоря Белого, была как раз на подъёме. Участники этой довольно аморфной компании неплохо дополняли друг друга. Их популярность в среде бардовской песни объяснялась очень просто — молодостью и творческой свободой.
В 1998 году ассоциация представляла собой закрытый клуб, в который было невозможно попасть человеку со стороны, но так как исторически «32 августа» было не продюсерским проектом, а дружеской компанией, уровень её участников был неоднороден. Помимо Белого и Карпова наибольших творческих успехов добились Татьяна Пучко (группа «Чересказань») и Александр Щербина (проект «Адриан и Александр»). Весьма заметными фигурами были также Олег Городецкий, Дмитрий Авилов, Алексей Кудрявцев и Татьяна Королёва — та самая, с которой я познакомился в 1994 году в школе-студии «Остров» у Дмитрия Дихтера. Остальные музыканты мне казались гораздо слабее.
Ассоцианты занимались тем же, чем все музыканты: работали на скучных работах, давали весёлые концерты, устраивали пьянки. Благодаря работе расклейщиков афиш, их логотип был известен, наверное, всем неформалам Москвы. Странно, но я не могу припомнить ни одного их концерта, где бы я присутствовал. Зато хорошо помню нашу кухню, где мы пили пиво и пели песни.
Зимовщики поневоле
Долго веселье не продлилось. С наступлением холодов выяснилось, что моя квартира практически непригодна для жилья. Чтобы согреться, мы ходили по дому в верхней одежде и находились всегда строго в одной и той же комнате, пол которой был застелен спальными мешками и одеялами. Оклейка окон не помогала. Маленькую спальню мы называли «моргом» и отправляли туда для приведения в чувство особо пьяных гостей. Кроме того, отдельные отважные товарищи использовали комнату для занятий любовью, пока однажды я, напившись, не сел под дверью и не стал заунывным голосом читать Откровение Иоанна Богослова, благодаря чему услышал крайне витиеватые, и, прямо скажем, заслуженные матюги в свой адрес.
Каждый вечер в любую погоду вместе с нами из «Перекрёстка» приезжала толпа гостей, и тогда у нас было что выпить. Помнится, бард Александр О`Шеннон был единственным за всю историю коммуны, кто умудрился соблазнить какую-то девушку и затащить её… в туалет. Услышав об этом, тучный Карпов заметил, что он и без девушки там помещается с большим трудом.
Как-то, возвращаясь из «Перекрёстка» большой толпой, мы встретили на «Пушкинской» нетрезвую женщину, которая явно норовила упасть под поезд метро. Когда её оттащили от края, она смогла сказать лишь то, что ей, как и нам, надо добраться до «Выхино». Поспав полчаса на плече у Ворона, женщина не сильно протрезвела, но стала пытаться найти остановку маршруток в город Жуковский, которые к этому времени суток уже не ходили. Пришлось поступить согласно законам анархического гостеприимства и забрать это чудо с собой. Проснувшись с утра, женщина оказалась симпатичной, общительной, обретшей имя (Лариса) и профессию (журналист «МК»). Поблагодарив за ночлег и отсутствие сексуальных домогательств, она уехала, но через несколько дней вдруг появилась снова — такая же пьяная и, на этот раз, с мужчиной. Испытав недоумение, мы в уважительной форме пообщались с её кавалером и расстались уже навсегда.
Помню, одно время у нас жила девушка по имени Даша — довольно молчаливое существо, неохотно шедшее на контакт. Как-то раз Даша, сильно напившись, к удивлению собравшихся, разделась догола, затем спокойно легла на пол и уснула. Мы заботливо укрыли её пледиком и в дальнейшем старались следить, чтобы девушка ограничивала себя в употреблении спиртного. Но настоящим звёздным часом Даши стало, когда она заявила, что у неё есть брат-двоняйшка, который при разводе родителей достался отцу, а она — соответственно, матери. Брат и сестра, вероятно, знали о существовании друг друга, но не общались, а тут вдруг встретились и решили отметить вместе день рождения. Взяв гитару, я поехал поздравлять Дашу с братом в коммуну художников, верховодил в которой некий Авдей. Вскоре Даша перебралась в эту тусовку насовсем, после чего выяснилось, что это был контркультурный художник Авдей Тер-Оганян, известный по арт-группе «Искусство или смерть», и сквот «Бауманская, 13». Впрочем, никакого продолжения из этого мимолётного знакомства не получилось.
Так мы дожили до концерта в «Перекрёстке», посвященного четырёхлетию группы. Настроение было праздничное, и все нас хвалили как могли. Дима Горяинов создал листовку под названием «Art’Rock», где мы рекламировались напропалую. Чёрный Фельдшер, выпив лишнего, после каждой песни оглашал зал страшными воплями «Караковский, я тебя люблю». В общем, народ оттягивался как мог.
После совместного выступления я, Славик Жинжак и Толик Ковалев, каждый отдельно, сыграли по несколько своих песен в акустике, под гитару. Это символически показывало, что каждый из нас равноценный участник группы. Впрочем, последующие события показали, что это был последний концерт группы «Происшествие» в девяностых годах, когда она могла показать вообще хоть что-нибудь вменяемое. Без Гусмана и Лизы я потерял почву под ногами, просиживая целые дни в баре «Перекрёстка» или в пивной напротив дома.
Мы ещё какое-то время пытались играть вместе, но дела шли туго. Ларс никак не мог привезти свою ударную установку, оставшуюся где-то в глубинах общежития университета имени Крупской, а когда мы всё-таки её собрали и решили порепетировать, пришли справедливо возмущённые соседи. Искать репетиционную базу было абсурдным делом, так как денег у нас не водилось, и было проще выступать в акустике. В общем, к концу года проблемы бытового характера, из которых наиболее мучительными являлись обилие нежеланных вписчиков и постоянное ощущение голода, нас заели окончательно, и стало не до музыки. Фоном всему этому была моя непрекращающаяся депрессия.
В сентябре Лиза ушла из группы, что было вполне логично, но всё-таки очень грустно. Первые несколько дней после этого я не мог прийти в себя, но потом был всё-таки вынужден отправиться в университет на семинар, который вела наша замдекана Андреева, славящаяся своей строгостью. Но сама она, при этом, частенько опаздывала на занятия — на десять минут, а то и на полчаса.
Вероятно, я поднимался по лестнице с совершенно убитым выражением лица, потому что был тотчас остановлен однокурсницей Катей Шумиловой, с которой на тот момент общался мало: иногда она принимала участие в наших факультетских попойках, но в целом казалась обычной студенткой-отличницей. Кроме этого, Катя отличалась тем, что оказывала магическое действие на окружающих мужчин, которые в её присутствии теряли дар речи и были готовы её носить на руках, но сама не отдавала предпочтения никому и только раздражалась. Заметив это, однажды я подошёл к ней на какой-то пьянке и сказал: “Привет, мы почти не знакомы, но я хочу признаться тебе в одной очень важной, интимной вещи: я не хочу тебя!”. Катя рассмеялась, и мы тут же стали друзьями.
На вопрос, что со мной случилось, я не смог дать вразумительного ответа. «Тогда пойдём, выпьем», — предложила она, и мы отправились на Цветной бульвар, где в то время часто прогуливали занятия. Там сначала мы пропили все карманные деньги. На следующий день, у неё в гостях — мой проездной. Потом — её. А ещё через день мы поехали на трамвае в «Перекрёсток». Как можно было предположить, войдя в бар театра песни, Катя тут же стала объектом ухаживаний со стороны мужчин, что выражалось в угощении её халявным алкоголем, которым она честно делилась со мной. «Вот это друг!» — радовался я. Ходили «дружить» в бар мы с Катей едва ли не каждый день. Напившись, я ночевал где попало, стараясь приблизить свою локализацию к «Войковской» (где жила Катя) и к «Соколу» (где находился «Перекрёсток»). Через много лет один мой однокурсник решил выяснить, что произошло на самом деле осенью 1998 года. «Скажи честно, ты спал с Шумиловой?» — докапывался он. «Нас связывали гораздо более близкие отношения: я с ней пил», — с чувством подавляющего морального превосходства ответил я.
Примерно тогда же распался брак Мити Лихачёва. Со стороны мне казалось, что они с женой — идеальная пара. Происшедшее вогнало моего друга в состояние глубочайшей депрессии и даже заставило ненадолго вернуться к музыке. Шесть сочинённых им тогда песен были записаны в моей квартире в начале 1999 года, и хотя они были очень хороши, но тут же стали историей.
Уже к середине октября дела группы меня не волновали, и по рекомендации Толи Ковалёва нашим басистом стал удивительно милый человек — музыкант группы «Образ жизни» (позднее «Heartbeat») Денис Кагорлицкий по прозвищу День. Сыграл он, к сожалению, всего лишь на одном концерте — сейшене в МПУ им. Крупской, организованном, опять-таки, Ларсом.
У меня осталось от этого концерта ощущение бардака, как бы продолжающего рассказы Ларса о его жизни в общежитии. Играли мы, кажется, в столовой, слушали нас какие-то металлисты, друзья Ларса. Аппаратуру пришлось занимать у супругов Чуриловых, живших на Войковской, и с большим трудом везти в Мытищи, на Перловскую. Думаю, мы сыграли ужасно, но как бы то ни было, нужно было ещё привезти всё барахло обратно. Ларс, которого ничто в этой жизни не напрягало, остался пьянствовать в альма-матер, и аппаратуру повезли мы с Жаком. Чувство неудовлетворённости заставило нас, купив выпивки, зависнуть у Саши с Аней; вскоре подошла Шумилова. Несмотря на ночное время, мы всё-таки расчехлили гитары, чтобы спеть что-нибудь.
Вообще-то милиция нередко захаживала к Чуриловым — разумеется, по одному и тому же поводу. Но на этот раз среди нас был Жак, не имевший документов. Скрыв Славу в туалете, Аня Чурилова героически вышла на встречу стражам порядка, но те проявили принципиальность и решили арестовать всех, кого увидели. Правда, хозяйку пришлось оставить в покое: в комнате спали её дети. В итоге, к лифту вывели лишь меня и Катю. Там, буквально за пару минут, Шумилова разыграла потрясающий спектакль. «Дяденьки, а может вы не будете нас забирать? Мне вот завтра реферат в институте сдавать… по Шопенгауэру», — вкрадчиво произнесла она, как бы ненароком прижавшись бюстом к старшему по званию. В результате милиция ограничилась устным внушением, и уже через пару минут мы вернулись обратно к Ане, поздравляя перепуганного Жака с тем, что всё так хорошо закончилось.
После этого концерта «Происшествие» надолго застыло в неподвижном состоянии. В тех немногочисленных случаях, когда мы выступали в дуэте со Славой, играя наш старый материал, группа именовалась усечённо — «Шествие». Это была грустная шутка…
С «Перекрёстком» наши отношения охладились. Администрация не питала никаких надежд на то, что мы сможем принести театру хоть какую-то прибыль. Сроки нового, третьего по счёту концерта «Происшествия» всё отодвигались и отодвигались, пока не стало ясно, что мы его не дождёмся. Правда, до открытого разрыва поначалу было ещё далеко, хоть администрацию и выводило из себя употребление мной коньяка все вечера напролёт до самого закрытия. Особенно запомнилось моё нетрезвое появление в обнимку с каким-то сербским строителем, которого я подцепил на Цветном бульваре.
К зиме я стал чаще бродить по друзьям, чем появляться дома. Ночевал то у Фельдшера, то у Чуриловых, а однажды заявился постыдно пьяным к Марине Лихачёвой. За обстановкой в коммуне пытались следить Жак и Ларс, но получалось это у них недостаточно хорошо. Последним ударом судьбы было обнаружение в морозилке аккуратного пакетика с надписью «ЦЕ НЭСЖУВАЕМО» с телом мёртвого хомячка внутри. В своём живом состоянии этот зверь принадлежал некой украинке Лизе, периодически приезжавшей с длительным визитами, но к тому времени девушка давно уже не появлялась у нас. В результате хомячок был погребён в мёрзлой жулебинской земле Жаком и Ларсом, а коммуна — распущена. Ларс перебрался жить к своей будущей жене Юле Родиной, а Жак вместе со Светой Гольдфельд — к Чёрному Фельдшеру.
Всем молчать и смотреть на сцену
Последней акцией, проведённой нами в «Перекрёстке», был банкет по случаю «годовщины зачатия газеты «Бард’Арт». Видимо, эпатажная афиша переполнила чашу терпения Луферова, хотя никакого беспредела на празднестве не наблюдалось. По этим или иным соображениям, в первых числах декабря вся наша компания из «Перекрёстка» была изгнана, а Жак и Ворон уволены. Мы остались без основного места тусовки. Как и следовало ожидать, «Бард’Арт» в лице Горяинова не обошелся без саркастических намеков в адрес Луферова иже с ним: кроме информационного повода, Диме терять было нечего. Вот отдельные выдержки из номеров «Бард’Арт» за декабрь и январь:
…завершилось все печально. Некоторые люди были объявлены «персонами нон грата», и было велено не пускать их даже на порог. Люди удивились и обиделись. Они привыкли к общению. Но друзья театра оказались не нужны ни Барду, ни Охраннику, ни Администратору. Жалко Барда. Кому нужен Театр без зрителей? (Грустная современная сказка, «Бард’Арт», № 22)
…В самом деле, ни ЦАТ, ни другие площадки, где проходят концерты, не могут удовлетворить тягу к общению — они создавались для концертной деятельности. Одно время несколько особняком стоял «Перекрёсток», но после прошедших в декабре изменений в своей внутренней политике перестал и он быть местом общения… (Не пора ли нам подумать о себе?, «Бард’Арт», № 23-24)
Сейчас смешно всё это читать, но тогда мы всерьёз считали, что тусовка может быть важнее интересов бизнеса, а концертная деятельность и межличностное общение — несовместимы. Логика развития событий подсказывала Горяинову создать свой клуб авторской песни, где все делалось бы по его законам. И тогда прежде незаметный сотрудник газеты «Бард’Арт» Иван Некрасов неожиданно предложил организовать всё на своей квартире. Название же родилось благодаря Ивану, Жаку и мне: клуб-квартира «Садовое кольцо».
Конфликт с «Перекрёстком» оскорбил меня до глубины души. Я рывком вытащил себя из затянувшегося пике и впервые с лета задумался о том, кто я есть и зачем. В результате я начал сольную карьеру в составе организованной мной творческой ассоциации «Чёрный Петух». Моими коллегами по этому проекту, появившемуся одновременно с «Кольцом», стали Саша Крымский со своей группой «Херес Янг», Женя Колдакова и Юля Тузова.
Саша Крымский (Александр Кравненко) из посёлка Гаспра под Ялтой свою группу «Херес Янг» сколотил ещё в 1993 году. Перебравшись в Москву в 1996 году, он через некоторое время вышел на мою персону и попросил познакомить с московскими музыкантами. Я направил его к Саше Синяевскому, но лично до 1998 года мы так и не пересеклись, изредка созваниваясь. Каков же был наш шок, когда мы услышали творчество друг друга на сейшене у Алексея Донского «Швеллера», а потом узнали, кто из нас кто. Очень быстро Крымский стал моим напарником по всем концертам, играя, чаще всего, первым отделением. Правда, к моменту выхода на сцену я успевал уже солидно набраться…
Репертуар Саши напоминал по стилю позднего Гребенщикова, но по своей сути не совпадал с ним: Крымский, будучи верующим человеком, искал подходы к своеобразному «эсхатологическому» року, в котором конец света и божий суд на привычном бытовом фоне были главной темой. Несмотря на серьёзность творчества, Саша обладал прекрасным чувством юмора. «Чтобы стать звездой, достаточно выпить залпом бутылку портвейна, а потом, широко раскинув руки и ноги, упасть назад. Главное, не упасть лицом вперёд: тогда станешь поп-звездой», — говорил он. В нашем тандеме Саша играл общеобъединяющую роль.
Женя Колдакова работала на «Скорой помощи» вместе с Фельдшером и поначалу не собиралась выступать с концертами. Писала она сюрные песни, в которых символика «ролевиков» стала постепенно вытесняться православием. Впоследствии она организовала собственную группу с неоригинальным названием «Беловодье», а после 2022 года потонула в недрах z-движения, окончательно утеряв индивидуальность и художественную ценность.
Дебют наш представлял собой четыре совершенно несхожие короткие программы. Впрочем, это было естественно: объединились мы не столько по творческой схожести (её не было), сколько по желанию вместе играть и устраивать друг другу выступления. Правда, для этого можно было и не объединяться, но надо же было уведомить зрителя, что, придя на концерт Крымского, он никуда не денется ни от Караковского, ни от Колдаковой, ни от Тузовой. Образцом для подражания у нас, конечно, была творческая ассоциация «32 августа», в которую нас никто никогда бы не взял. Но, видимо, мы были слишком разными: Крымский больше общался с Женей, я больше общался с Юлей, а совместных выступлений у нас было, кажется, всего лишь два, после чего девушки пошли каждая своей дорогой, а мы с Сашей продолжили совместные концерты в атмосфере полнейшей бесперспективности и пьянства.
Я не особо верил в успех нового горяиновского начинания, но мне нравился Иван, нравилось место, где он жил, и, не скрою, начинало нравиться туда ходить в компании именно с Галей. В результате этих впечатлений, почти одновременно с открытием клуба-квартиры я написал песню, получившую такое же название — «Садовое кольцо»:
Нет сил, чтоб встать с дивана и набрать телефон,
К тому же все ушли по гостям.
Рабочая неделя за спиною — как сон,
Тоска по радостным новостям,
Но только стоит вспомнить о любимом лице,
Бесследно забывается лень,
Мы встретимся сегодня на Садовом Кольце,
Чтоб вместе провести этот день.
Открытие «Садового кольца» 12 декабря состоялось с успехом, которого не ожидал никто из организаторов. Может быть, квартира на углу Земляного Вала и Покровки не дотягивала до апартаментов Кротова или легендарного «Перекрёстка», но всё свободное место, какового оказалось много, забили под завязку. В первом же номере после события «Бард’Арт» радостно и по-детски наивно отзывался об открытии своего детища. Судя по навязчивому упоминанию холивара с Луферовым, этот текст опять писал Горяинов:
Да, на перекрёстке Земляного Вала и Покровки. И совсем не тот перекрёсток, о котором вы подумали. Тот «Перекрёсток» в зону моего внимания не входит, хотя… Дело в том, что творческое объединение «Чёрный Петух», не найдя в ТП «Перекрёсток» понимания, решило проводить концерты участников объединения и сочувствующих им там, где им рады.
Итак, 12 декабря в клуб-квартире «Садовое кольцо» состоялся первый из серии домашних концертов, организованных Алексеем Караковским и ТО «Чёрный петух». Участвовали: А. Караковский и В. Жинжак, группа «Херес Янг», Юлия Тузова, Евгения Колдакова и прочие. Отмечу, что на квартирник пришло сорок человек, и была проблема с размещением гостей.
Слава Богу, что хозяин квартиры Иван Некрасов и его замечательная мама были не против нашествия любителей музыки и согласились проводить в своей квартире и другие концерты. И вот 18 декабря там выступал Сергей Биличенко (творческая ассоциация «32 августа»). Опять была туча народа, и, что особенно приятно, присутствовала немалая часть бард-клубовской тусовки «Перекрёстка», участники которой, узнав о творящихся там нехороших делах, зареклись там появляться.
Сейчас в клуб-квартире «Садовое кольцо» концерты до Татьянина дня не проводятся, ибо — сессия. После сессии ожидаются концерты Александра О’Шеннона, Андрея Ширяева, Александра О’Карпова, Игоря Белого, Вадима Седова и других замечательных бардов. Приходите!
(«Садовое Кольцо» — на перекрёстке?, «Бард’Арт», № 23-24)
Впрочем, и «Садовое кольцо», и наша творческая ассоциация, и газета «Бард’Арт» не просуществовали, в итоге, и полугода. Газета испустила прощальный вздох после первого же номера за 1999 год, потом спустя пару лет всё-таки ожила и промучилась до декабря 2002 года, пока её окончательно не убил Интернет. Клуб «Садовое кольцо» дотянул до весны, после чего жена хозяина квартиры родила, и концерты закончились самым естественным образом. Роспуск нашего объединения был вызван отъездом Саши Крымского на родину, и это тоже укладывалось в общую логику. Казалось, что он покидает наш город навсегда, но в сентябре Крымский предпринял вторую попытку закрепиться в Москве.
На этот раз Саша попал в более тяжелую бытовую ситуацию, чем до отъезда. Жить ему было совершенно негде, правила регистрации в Москве усложнилась, новый московский состав «Херес Янга» никак не собирался, и даже желание жениться не могло быть исполнено по причине отсутствия временной регистрации. Я пытался ему морально помочь, но ничего не получалось. Вращаясь в каких-то алкоголических квартирах среди выглядящих по-бомжатски людей, Саша усиленно проповедовал мне христианство и спасение души — что, вероятно, оставалось для него последней надеждой. То ли благодаря этому несоответствию, то ли благодаря окончательно совершившемуся выбору, в те дни я отчётливо понял, что Русская православная церковь и я — это две принципиально несовместимые вещи. И хотя впоследствии я втихаря продолжил своё духовное развитие, декларируемый атеизм мне очень помог: благодаря ему я был избавлен от утомительной религиозной агитации окружающих.
С «Перекрёстком» же поначалу всё было хорошо. Луферов так и не снизошёл до хоть какой-то реакции на сумбурную деятельность Горяинова, но через год старая администрация, заварившая эту кашу, всё-таки была уволена. Новая команда, в которой выделялись арт-директор Алексей Поликарпов и звукорежиссёр по прозвищу Пол, подняла театр до ещё более высокого уровня. Благодаря авторитету и высокой посещаемости «Перекрёстка» Луферову удавалось приглашать любых звёзд бардовской песни. Впрочем, судьба театра песни была печальна — гораздо более того, чем он заслуживал. Доносились слухи, что бар, в котором некогда работал Жак, обложила со всех сторон налоговая инспекция. Было ли это причиной проблем «Перекрёстка», я так и не узнал, но факт остаётся фактом: вскоре театр песни закрылся, а его аудитория со временем перебралась в другие клубы, ориентированные на авторскую песню. Сам Виктор Архипович пережил своё детище лишь на несколько лет, так и не смирившись с его потерей.
Алексей Караковский
Родился в Москве в 1978 году, учился сначала на историка, потом на психолога. Работает в сфере разработки и поддержки Интернет-сайтов. Гитарист, мандолинист, вокалист, автор песен - в основном, на историко-географическую тематику. Лидер рок-группы «Происшествие»; также участник проектов «Ложные показания», «Сад Мандельштама», «Твоё лето не будет прежним» и др. Песни записаны по-русски, по-английски, по-польски и по-немецки; некоторые также переведены на французский, испанский, казахский и иврит. Создатель, а в 2000-2005 гг - главный редактор «Точки зрения». Автор десятка книг. Публикации в литературных журналах «Крещатик», «День и ночь», «Октябрь», «Смена», «Вопросы литературы», ROAR, «Слово\Word», «Лиterraтура», «Формаслов», «Артикуляция» и арт-самиздате («Контрабанда», «Пантеон андеграунда» и др.). Член Союза писателей Москвы (с 2007 г.), Московского союза литераторов (с 2019 г.).