345 Views
* * *
АСП, каково там, на той стороне?
Попривык уже к райским чарующим нотам?
Каково быть бесплотным, как тень на стене?
Вообще – каково там?
Знаешь, здесь холода. Здесь совсем холода,
и маячат в прицеле никчёмные цели…
Ты ж как будто остался навек, навсегда
в Царскосельском лицее.
Нам страдать не с руки. Воевать не с руки.
Пустота на кофейной нагадана гуще…
А с тобой навсегда вольнодумства ростки,
Кюхельбекер и Пущин.
Двести лет – это мелочь, бесхозная мель.
Мы ругаемся так же и так же камлаем…
АСП, расскажи, подобрели к тебе ль
Александр с Николаем?
Ты был предан друзьям, и любви, и гульбе,
никого не боялся во власти момента…
Вот и кажется, что колотилось в тебе
сердце иноагента.
Ты, возможно, вошёл в самый лучший портал –
резок, тонок, остёр и всегдашне насмешлив…
Воли той, на которую ты уповал,
с каждым годом всё меньше.
Мир сползает в бездушный, бестрепетный ил,
в царство сумрачных рыб и чернеющих мидий…
Наше Всё, ты и сам бы себя застрелил,
если б это увидел.
* * *
Устав от хожденья строем, решившиеся посметь,
один (или двое-трое) бесстрашно идут на смерть;
они не в кино играют, не знают про тормоза.
Как щепки, они сгорают и вспышкой слепят глаза.
Другие – их сотни, что ли, – но тоже с огнём в глазах.
Их кровью набит и болью простуженный автозак.
Их верой себя измерьте – и низость свою, и честь…
Они не готовы к смерти. И к жизни – такой, как есть.
А все остальные люди, такие, как ты и я,
лежат, словно хрен на блюде, под вилкою бытия,
хранят выживанья опыт, который не стоит свеч,
нисходят в безликий шёпот, в покорную робость плеч.
Здесь поиск тепла и супа в основе лежит всего.
Такая вот третья группа. Огромное большинство:
бухгалтеры и феллахи, расчётливые умы.
Подальше бы им – от плахи, от драки и от тюрьмы.
И, душ совершая сверку, таща мирозданья воз,
Господь наблюдает сверху, презрительно морща нос,
за нашим нерайским садом в профессорский свой лорнет –
за нашим овечьим стадом, не помнящим слова “Нет!”.
* * *
Роняет Таня в речку мячик.
Рядится нищенка в парчу.
Февраль достал чернил и плачет.
я не достал – и хохочу.
Могучий журналист провластный
добавил к речи децибел.
Сосед пытался склеить ласты,
но почему-то не сумел.
Стучит по дубу клювом дятел…
Его соратник по судьбе,
Онегин, добрый мой приятель,
стучит на Ленского в ГБ.
Последний диссидент отчалил,
стопы направивши в Антиб.
Играй, Адель, не знай печали,
и спой мне “Rolling In the Deep”.
Как, люди, вы мне интересны,
все – от мужчин до милых дам!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный,
сожрав весь в доме тазепам.
Пускай летят шальные дни, и
легко сплетаются в года…
Сейчас приход шизофрении
ещё желанней, чем всегда.
* * *
Приснилось мне намедни: я диктатор,
я покорил Париж и Улан-Батор,
дворцы себе построил в уйме стран.
Меня благословил Великий Мганга,
омыл я ноги в мутных водах Ганга,
таскал гарем из Рима в Тегеран.
Не действовала роскошь мне на нервы.
И что с того, что век был двадцать первый?
Амбиции могучи. Плоть слаба.
Хоть нёсся хруст из чашечки коленной,
но лучше быть владыкою Вселенной,
чем из себя выдавливать раба.
Статистика твердила год за годом,
что беззаветно я любим народом
(я сам любил империю свою).
Любовь ко мне была отнюдь не фарсом.
Порою Ларри Кинг и Такер Карлсон
ко мне летали ради интервью.
Я расширял империи границы,
я презирал потуги оппозиций,
противников ссылая в Гиндукуш,
солдат неверных отправлял в штрафбаты
и людям пиццу раздавал с лопаты,
когда к нам приходили глад и сушь.
Потомки, не бросайте грязи комья!
Зачем кричать, каким был мудаком я,
в душе святую ненависть храня?!
Себе признайтесь – честно, без ироний! –
что в то же время на московском троне
был кто-то омерзительней меня.
* * *
Такое свойство у земли родной:
не ведая сомнения и лени,
по горло загоняет в перегной
наличное народонаселенье,
простой удел которого таков,
таков оскал непрошеной планиды:
толпой древнеегипетских рабов
своим монархам строить пирамиды.
Тела врагов несутся по реке –
нет гражданам достойнее награды…
Чадит Освенцим где-то вдалеке,
“Полярный Волк” испытывает яды.
Всё ближе дно. Доносы – нарасхват.
Давно как в норме ощущенье жути.
Никто не плох. Никто не виноват.
Никто не вправе возразить по сути.
А после скажут: мол, попутал бес,
мол, понесли испуганные кони…
Ведь хтонь не без греха.
А те, кто без,
те не проходят по разряду хтони.
* * *
Говори ни о чём, сериалы смотри ни о чём.
Выходи погулять. Посещай магазины и почту.
Жаль, что наш Стоунхендж подзарос ядовитым плющом,
и растекшийся яд прошивает и камни, и почву.
Он проник и в тебя. Но пока ты не знаешь о том
и бредёшь по земле, этим медленным ядом прошитый…
Но покуда стоит обернувшийся крепостью дом,
день за днём создавая иллюзию полной защиты.
Ты, пытаясь вдохнуть, понимаешь, что вдох неглубок.
Ты садишься писать, доверяясь то пульсу, то слогу…
Ариадна давно промотала заветный клубок,
отчего и утратила счёт потерявшим дорогу.
Только гогот и брань на любой стороне баррикад;
мироздание нас, как всегда, провело на мякине…
Умилялся закатом? Ну вот, полюбуйся, закат —
словно ядерный гриб над злосчастным атоллом Бикини.
* * *
О, показная жестокость былого –
там, где ещё голова не седела…
Как-то всё больше на уровне слова.
Как-то всё меньше на уровне дела.
Ржали, весёлых подружек облапав
на дискомфортных сиденьях трамвая:
“Умер от родов сантехник Потапов…”,
чувства сантехников тем задевая.
Нынче же, в царстве реального горя,
ветер холодный на улице свищет –
в нескольких метрах над уровнем моря,
в нескольких метрах под уровнем днища.
Может, всё это нам грезится? Снится
призраком бед в вековечной рутине?
“Умер от пыток сантехник Синицын”?
Нет, не смешно.
Холодок по хребтине.
Мир, как стакан, разлетелся в осколки –
дружба, работа, любовь, ипотека…
Воют на звёзды тамбовские волки.
Нет, человек, ты не друг человека.
* * *
Везде лишь зуб за зуб, за око – око.
Все сказки ложь, и никаких намёков.
От Шапочки от Красной нам осталась
не больше, чем кости берцовой малость.
С нелепою покорностью кретина
сгорел в чужом камине Буратино.
Досталась, наконец, кроту Дюймовка,
и о дальнейшем говорить неловко.
Не дождалась Рапунцель счастья. Фиг ли?
Ей волосы волшебные остригли.
Кот В Сапогах был Шариковым пойман,
и п-цом всё завершилось полным.
Вот Золушка попала к принцу в замок –
а там десятка три таких же самок.
Емеля навсегда остался беден.
Иван-царевич серым волком съеден.
Наверно, всё зависит от контекста,
но грусть и боль восходят, словно тесто,
и небосвода выцветают краски…
Вот так мы и живём.
В гостях у сказки.
* * *
Давай-ка лелеять память о дольче вита –
весёлый задорный норов и в ножнах сабля –
с ансамблем песни и пляски святого Витта,
поскольку не получается без ансамбля.
На этих повторах я бы и жил, и выжил,
нашёл бы уютный дзен меж землёй и небом…
Но мой копи-пастор Шлаг убежал на лыжах.
Лыжню занесло к чертям прошлогодним снегом.
Всё тоньше и тоньше ветхая нить накала…
И что остаётся вместо раздолья слова? –
плеснуть колдовства в привычную гладь бокала.
И снова плеснуть. И снова плеснуть. И снова.
Бильярд разогнал шары по привычным лузам,
ощерилась ночь за окнами зло и тупо…
Жизнь делалась на глазок. Согласись, Кутузов.
Посадочный модуль рухнул на зданье ЦУПа;
ему параллельно ангел пронёсся падший,
ему параллельно снег разбомбил аллеи…
Когда-то я был намного светлей и младше.
Мир – младше совсем чуть-чуть.
Но стократ светлее.
* * *
Ты эти надежды на что возлагал?
Где дали, в которые грех не вглядеться?
Компания выцвела, словно фингал.
и время ушло, ампутировав детство.
Откуда-то звон. Это чьи кандалы?
Жизнь стала скупей на оттенки и звуки.
Холодные стены. Помыты полы.
Хирург умывает холёные руки.
Повсюду тоска, и она испокон.
Никто и ничто ей не станет преградой…
Нарушь-ка, вода, тяготенья закон –
прильни к решету и на землю не падай.
Тут слиплись в одно похвала и хула.
Смирись с предстоящим. Зубами не клацай.
В итоге – дрожащая горстка тепла
и восемь оставшихся реинкарнаций.
Александр Габриэль
Родился в 1961 году в Минске. Окончил факультет промышленной теплоэнергетики Белорусского национального технического университета, в 1988 году защитил кандидатскую диссертацию, работал научным сотрудником в НИИ. После 1992 г. занимался коммерческой и банковской деятельностью, в 1997 году эмигрировал с семьёй в США. Проживает в Бостоне. Всерьез начал заниматься сочинительством в 2004 году. Автор книг «Одним файлом» (США, 2005), «Искусство одиночества» (Москва, 2006), «Планета поэтов 3» (Рига, 2007), «Неразведенные мосты» (Санкт-Петербург/Нью-Йорк, 2007), «Эго-истины» (Санкт-Петербург, 2009), «Эквилибриум. стихоживопись» (совместно с Изей Шлосбергом, США, 2013), «Контурные карты» (Санкт-Петербург, 2013), «По прозванью человеки» (Санкт-Петербург, 2015).