51 Views
Пустые стулья
«Эта пьеса была поставлена на сцене вовсе не
для театралов, а для тех, кто, к сожалению, не
может прийти».Питер Шнайдер, «Перебежчик», 1983
Нельсон Гаррет был слишком романтичен для промоутера.
Он был уверен, что если как следует поскрести Америку,
собрать настоящих, помотанных жизнью ветеранов блюза
и привезти их в Англию, это будет лучшее в его жизни шоу.
Нельсон даже затеял было горделивую автобиографию,
но, допив скотч, бросил дело на первой же странице.
В самом деле, ничего нет убийственнее, чем писать о рядах
пустых стульев, места на которых так никто и не купил.
Да, это был легендарный, лучший в истории концерт —
для тех, кто, «к сожалению, не смог сегодня прийти».
Первым на сцену вышел Слепой Том Паркс.
он не видел никакой разницы, для кого играть,
он вообще ничего не видел — так что ему было плевать,
слушает ли кто-то его медленный, как поезд, рассказ
о детстве возле железнодорожной станции в Техасе.
Он лупил толстыми сморщенными пальцами
по засаленным многолетними жалобами струнам,
и его хриплый голос тоже казался каким-то
дрожащим, медно-никелевым, потемневшим,
каким только и может быть голос афроамериканца.
Гарри Эдвардс младший всегда выглядел так,
словно он оказался здесь случайно и точно не помнит, как.
Гарри дёргал струны старого потасканного контрабаса,
глядя, как казалось, лишь на свои лакированные ботинки,
в которых он выходил на сцену уже почти двадцать лет.
Когда-то он купил их на последние деньги к свадьбе,
но Люси передумала и после Дня Благодарения
вышла замуж за бакалейщика из Мемфиса, Теннесси.
Сейчас у них большой бизнес и уже шестеро детей —
действительно, какой прок от бедняка-музыканта?
Двадцатилетний Лу Хорн был немного ослеплён
прожектором, щедро бьющим по маленькой сцене,
он не видел пустого зала, и это ему не мешало,
как не мешало и отсутствие пяти-шести передних зубов —
может, как раз поэтому он так мастерски и владел
своей видавшей виды губной гармоникой C-dur.
Лу был счастлив выступать на одной сцене с легендами,
и он верил, что если он будет хорошим мальчиком,
его пригласит на сцену сам мистер Джон Ли Хукер,
а Ку-клукс-клан и Вьетнам — это так далеко, так невозможно,
пока длится эта импровизация… Играй, мальчик, играй!
Мамаша Салли Донован, полная, с сильными руками,
огромной грудью, так и не вскормившей ни одного ребёнка,
стала ещё прекраснее, ещё сильнее, когда запела
о жарком солнце Луизианы, о лошадях и мужчинах,
о хлопковом поле, о старых пароходах и об угле, который
рубил в шахте её любимый, пока не погиб под завалом.
Салли так и не вышла замуж, да и какой в этом смысл,
если всё было сказано в одной-единственной песне,
но у каждого чёрного джентльмена у барной стойки
всегда оставался шанс на жаркую южную ночь.
Последним запел хромой проповедник Папаша Морган,
он опирался на палку, но ещё больше его поддерживала вера.
Он пел странные вещи о том, как слепые ведут голых,
о том, как неохотно горит в огне человеческое тело,
о французском враче, который якобы переправлял в Штаты
скрывавшиеся от гестапо еврейские семьи.
Документы двадцати восьми пропавших без вести человек
были найдены криминальной полицией в подвале,
рядом с самодельным крематорием и остатками тел.
Доктора, хвала Господу, задержали после войны,
и самое ужасное, что есть в фашизме — это то, что он заразен,
он оставляет на чумном больном печать Сатаны
и подчиняет его своим нечеловеческим законам…
У Папаши Моргана были вообще странные проповеди.
Он был одним из тех, кто выжил при высадке в Нормандии,
война закончилась для него в Париже, когда осколок гранаты
чуть не вырвал ему ногу — но всё же не вырвал,
спасибо Господу Всеблагому и Всем Святым.
В зрительном зале был только один человек.
Его никто не знал, и он сам не был ни с кем знаком.
Этот человек не был ценителем настоящего, корневого блюза —
просто он знал толк в мимолётной, исчезающей музыке,
которая случайно приходит в мир и безвозвратно стихает,
унося с собой живущих в ней людей — молодых и старых,
с их историями и страданиями, несбывшимися надеждами,
радостями, победами и последней колоссальной неудачей.
Этот человек работал по контракту младшим инженером
в филиале известной звукозаписывающей компании,
он знал, что магнитная лента победит время,
и просто, как умел, делал свою любимую работу.
Через несколько лет, когда Слепой Том Паркс допоёт свою песню,
ботинки Гарри Эдвардса младшего сгниют на свалке,
Молодой Лу Хорн исчезнет без вести в дельте Меконга,
Мамаша Салли, наконец, соединится со своим любимым,
а Папаша Морган навсегда забудет ужасы войны,
те, кто, «к сожалению, не смог сегодня прийти»,
тихо и вежливо войдут по одиночке в зрительный зал,
чтобы занять соскучившиеся по ним места,
и наградят навсегда ушедшее время ускользающими,
рассыпающимися в горсти аплодисментами.
Grateful Dead
Елеазар, уверовавший труп,
ты шоумен во имя славы Божьей,
которого прославил Иоанн,
а остальные скромно умолчали.
Мне кажется, ты был не очень счастлив,
Ты так болел, и смерть в конце концов
должна была облегчить эти муки…
Спустя четыре дня пришёл Иисус.
И вот ты воскрешён. Ты приближён.
Любимый брат Марии Магдалины,
Гарцуешь по Израилю, как зомби —
не день, не два, а целых тридцать лет!..
Ты снова мёртв — теперь уж насовсем.
Но лестница Иакова — вот чудо! —
все эти годы берегла следы шагов
с того, четырёхдневного похода!
О чём ты думал, брат? Что смерти нет?
И жизни, если вдуматься, то тоже?
Что судьбы все расписаны без нас?
Да нет, ты ни о чём таком не думал.
Ты не искал ни рай себе, ни ад,
Ты счастлив был, что ноги не болят.
Riot Grrrl
Привет! Ты спрашиваешь, как Дина, давно ли её встречал.
Ещё бы — я чётко помню тот день: она пришла, бормоча,
Что хочет занять, вернуть не сможет (увы, я был небогат),
Не знает, как выдержать эту зиму — в прошлом году был ад.
Я знал, что ей нужно больше всего. Отправив в душ на часок,
За это время я сделал обед, налил ей виски и сок.
Она дрожала под полотенцем, болезненно пряча взгляд…
“Выбритые виски не болят, брат. Выбритые виски не болят”.
Она приехала из Уфы — ты думал, кому-то назло?
Такие там не выживают, но Дине сначала везло.
Спасибо добрым питерским панкам — они дали классный старт,
В то лето на Невском Дина пела множество суток подряд.
Но нет ни работы, ни дома, ей скоро уже двадцать шесть,
И секс — лишь в обмен на то, чтобы просто выспаться и поесть.
Она напивалась как зомби и твердила весь день подряд:
“Выбритые виски не болят, брат. Выбритые виски не болят”.
Так вот, о том самом дне. Она меня не спросила, где ты,
Хотя понимала, конечно, что ей очень скоро кранты.
Не льсти себе, ей плевать на тебя — ты ей ничем не помог,
Как не помогли ей душ, полотенце, обед, виски и сок.
Её увезли по скорой ночью, она там была одна —
И нам с тобой не понять, как бывает, если стучат со дна.
Уже ничего не исправишь, просто помни голос и взгляд:
“Выбритые виски не болят, брат. Выбритые виски не болят”.
Humdrum Blues
Поставь меня на паузу, любовь —
я слышу голос, но не слышу слов.
Без скотча мы с тобой протянем как-то.
Субботний свинг — труба, тромбон, рояль
и контрабас. Забыть такое жаль —
я отложу на память пару тактов.
Манящий взгляд, изящный контрапункт,
и наплевать, как там тебя зовут —
я помню лишь сценическое имя.
но шесть восьмых и нисходящий бас
всё слаще и сильней сближают нас,
хоть завтра нам, возможно, быть с другими.
Касанье губ, закрытые глаза,
куда-то исчезают полчаса…
Поверь, здесь всем плевать, что мои пальцы
нашли под белым лифчиком сосок.
Как ярок в волосах твоих цветок!
Ты говоришь, что надо прогуляться.
Напротив бара в арке темнота,
горят глаза помойного кота,
комод старинный с каплями камеди.
Содрав трусы, ты сядешь на комод,
и всё, что здесь сейчас произойдёт,
останется в большом-большом секрете.
…Последний скотч. Полпятого утра.
Закончена любовь. Тебе пора.
Джаз си-минор, и слёзы алкоголика,
которые едва ли вспомнишь днём…
Я думаю о голосе твоём,
Царапая ногтём по барной стойке.
Серп и молот, пять утра
Серп и молот, пять утра. Я лежу на крыше и смотрю в небо.
Мы решили назвать нашу панк-группу “Собачья свадьба”.
Порепетировать ещё успеем, а пока есть, что отметить.
Слева под рубашкой бьётся пламенный портвейн.
Уже совсем светло — скоро можно слезать вниз
и топать к метро — как раз скоро откроется.
Нашей неистовости хватает на каждый вечер, на каждого.
Костик разбил пальцы, и, не заметив, залил кровью гитару.
В кои веки лопнула шестая струна. “Жирненькая”, —
сказала мне Аля и хитро улыбнулась, чтобы я вспомнил,
как она пела всю ночь в подъезде, где мы целовались,
как, сидя на подоконнике, задрала юбку и майку,
как она хохотала, далеко откидываясь в открытое окно,
как жадно ловила ртом воздух и билась в судорогах,
как я не сумел сдержаться и вскрикнул, выходя наружу,
как она провела пальцами по животу, как облизала их,
чтобы почувствовать вкус моей юной глупой любви
и побежать дальше, к новым приключениям…
Не разбивай моё сердце, чертовка,
я никогда тебя не забуду.
Миша снял английскую булавку с косухи и, завязав узелок,
поставил струну обратно, но она ужасно фальшивит.
Бутылки ходят по кругу, как девушки в хороводе.
Хорошо, когда тебе восемнадцать, ты ничего никому не должен,
и можешь загорать на крыше хоть всё лето, пялясь на подружек,
пить портвейн и петь песни, навсегда вышедшие из моды.
Может, потом когда-нибудь сочинишь и свои.
Площадь Ильича, шесть пятнадцать. Попрощавшись,
Аля спускается в метро со своим новым парнем.
Он в рваной майке “Кино”, на предплечье наколка “ДМБ-1994”.
Как пронзительно, как искренне они счастливы.
Я иду, улыбаясь, по пустынному Рогожскому валу,
глядя, как неторопливо поднимается с постели
моя ласковая трамвайная Родина.
Бабушка на басу
Группа называлась “Лето вдвоём”:
Уля на укулеле, Стас на установке, Виталя на гитаре,
а на басу — Бусинова Василиса Павловна!
Пятидесяти двух лет от роду! С трофейным Рикенбакером!
Все удивлялись, где эти дети откопали бабушку на басу,
а семнадцатилетняя Уля, которая сочинила все песни
и была лидером группы, заносчиво отвечала:
“Я сама её нашла, и не завидуйте, что у вас такой нет!”
У Василисы не было мужа, давно выросли дети,
а задница по-прежнему требовала приключений.
Короче, как-то в мае она нацепила фенек по локоть,
сшила по выкройкам фольклорное красное платье,
украсила бисером некрашеную льняную рубаху,
выбрала для волос настолько огненный рыжий цвет,
чтоб и слепой обернулся, не говоря уже о зрячих,
после чего отважно отправилась за хлебом,
надеясь сразу за дверью подъезда сбиться с дороги
и уехать автостопом куда-нибудь в Тарту.
Уля и Стас сидели на лавочке слишком громко —
у них уже было название группы, а музыкантов не было.
“Укулеле? Ударные! Дети, да куда ж вы без баса?”, —
уверенно заявила им странная немолодая соседка,
а затем вынесла на лавочку свой Рикенбакер.
Четырёхструнный ветеран девяностых вызвал восторг!
Нежнейшие прикосновения девичьих пальчиков
совершенно не соотносились с техникой игры,
о чём вам злорадно скажет любой басист.
“Я хочу его!”, — горячо прошептала Уля и облизала губки,
чуть не спровоцировав приступ ревности Стаса.
Бабушку приняли в группу безоговорочно.
Виталя — тот, что на гитаре — взялся хрен знает откуда
и сразу же вызвал обострённый интерес Василисы,
потому что знал ноты хотя бы по названиям.
С гитарой он чувствовал себя нереально крутым
и мечтал, чтобы об этом однажды узнала Маша,
которая пока ещё этого почему-то не знала.
Василиса весело орала на репетициях заклинания:
“Играешь квинтами — разрешай с доминанты,
У тебя во втором такте малая секунда в диссонансе!”.
Виталя мужественно искал на грифе ноту “ми”,
но нужно было уже играть следующие ноты.
Василиса хохотала и хлопала ладонями по струнам,
От чего Рикенбакер гудел и хохотал тоже.
Первый концерт отыграли в подростковом клубе.
Человек двадцать ребятни из Улиной школы,
примерно столько же неформалов постарше —
все как один пришли полюбопытствовать на Василису,
и она, разметав огненную причёску, лупила по струнам так,
словно во всей Вселенной остались в живых лишь она,
её дорогой Рикенбакер и несравненное шило в заднице,
которое, наверное, не вытащить уже никогда.
Мужчины лет тридцати-сорока передавали друг другу пиво,
бесились у сцены, жгли зажигалки, кричали “Ещё!”,
концерт никак не кончался, песни пелись дважды и трижды…
В тот вечер исполнились все сокровеннейшие желания.
Уля впервые почувствовала себя богиней инди-сцены
и разрешила Стасу носить её на руках хоть всю жизнь,
Маша поверила, что Виталя крутой, что он сам научился
так виртуозно разрешать в доминанту, играя на квинтах.
В Василисе никто не разглядел пятьдесят два года,
да ей с этой рыжей копной и сорок нельзя было дать,
а когда немного набравшийся Миша по прозвищу Джим
вдруг крепко обнял её, бесцеремонно отстранив Рикенбакер,
она хоть и подумала, что он дурак, но ответила на поцелуй,
а потом, закрыв глаза, слушала где-то за кадром
неистовые, дикие аплодисменты — конечно, в свой адрес,
и чувствовала, как она хороша, как её хочет мужчина,
и не было слаще триумфа ни на одном её выступлении —
ни в восемнадцать, ни в двадцать, ни в тридцать пять…
С той поры минуло немало — недели две или три.
Группа “Лето вдвоём” собирается сыграть ещё —
конечно же, со своей уникальной бабушкой на басу,
правда, я точно не вспомню где и во сколько,
но вы посмотрите в соцсетях сами и приходите,
Василиса любит тёмное пиво. Купите ей кружку,
и она позволит потрогать свой трофейный Рикенбакер,
а, может быть, познакомит с Мишей по прозвищу Джим,
если не слишком увлечется очередным поцелуем.
Говорят, панк-рок придумал Лютер
Валя Спирин: “Говорят, панк-рок придумал Лютер, когда прибивал свои 95 тезисов к дверям виттенбергской церкви, стуча молотком в ритме Hey Ho Let’s Go”.
Говорят, панк-рок придумал Лютер,
вздёргивая тезисы на гвоздь,
и тогда в кромешном абсолюте
что-то вдруг на миг отозвалось,
разбудило бледные побеги,
взбеленило трэш, угар и кайф —
в общем, в это утро в Виттенберге
получился запредельный драйв.
Но когда слегка сошла движуха,
и ударил первый отходняк,
всех спасла одна лишь сила духа
(это только Летов знает, как) —
в результате в нашем зоопарке
от раскатов грома и огня
был разбужен юный Бликса Баргельд,
но никто не помнит, на хрена.
Загадка
Ты купила Килкенни, а я выбрал Ньюкасл.
После третьей ты стала со мной целоваться,
но наутро сказала, мол, это случайно,
попросив сохранить всё прошедшее в тайне.
Я куплю себе в баре три кружки Килкенни,
чтоб узнать, что ты чувствовала в это время.
Я никогда не встречал её в январе
За все эти двадцать пять лет
я ни разу не встречал её в январе.
Мы познакомились, когда нам было по четырнадцать.
Стали общаться, когда исполнилось шестнадцать:
мне — в конце января, а ей — первого февраля.
Я всегда поздравлял её с днём рождения,
а она меня — ни разу, даже по телефону.
И вообще исчезала куда-то ещё под Новый год.
И не рассказывала ничего.
И каждый раз забывала моё имя.
Её светлые волосы слегка завивались.
Она умело и незаметно пользовалась косметикой,
чего я никогда бы не сказал о своих одноклассницах.
У неё были немного полные губы и родинка над ними.
Настоящая красавица, знающая себе цену,
окружённая вниманием хулиганов всего района,
она держала их всех на расстоянии.
Да, я отлично помню тот день рождения.
Нас было человек двадцать, и все хохотали.
И вдруг она прошла рядом — я схватился за сердце,
А она, словно удивившись, замерла на секунду
и заглянула в меня так глубоко,
что я не нашёл сил дышать.
На следующий день она пришла
в мою заваленную хламом комнату.
Я предложил ей присесть на кровати
под портретами давно погибших рок-звёзд
и большой географической картой мира на стене.
“Сыграй что-нибудь своё”, — попросила она.
Я взял гитару. “Теперь ещё две песни или три”, —
она была так внимательна, словно исследовала меня.
Наконец, песни закончились и я отложил инструмент.
Без гитары я был перед ней как на ладони.
“Ты очень хорош, а будешь ещё лучше.
Мне радостно, что я первая, кто в это верит.
Ты позволишь, чтобы я организовала тебе концерт?”
Это было так неожиданно, что я не нашёлся с ответом.
“Конечно, но можешь рассказать мне одну вещь?
Мне хочется знать, чем ты занимаешься весь январь”.
Она засмеялась и села ближе.
“Боже мой, ты же совсем мальчишка,
ты совсем не знаешь, как устроены девочки”.
Я не успел оценить это интригующее начало,
как она уже учила меня целоваться
и снимала футболку, чтобы провести практикум
для моих стеснительных подростковых ладоней.
Это было так неожиданно, так быстро.
“Входи, я же тебе показала куда… нет, немного ниже”
Я до сих помню этот момент, перехвативший мне дыхание,
и как она гордилась собой, что сделала меня взрослее,
и капли семени на её груди, и её сосок, и тихий шёпот:
“Я хочу, чтобы ты пел мне и трахал меня каждый день,
и мы будем счастливее всех в этом чёртовом мире!”
Она заявила всем ухажёрам, что влюбилась в музыканта —
пусть расходятся по домам и ищут новых девчонок.
Демонстративно шла со мной в обнимку по району
и целовалась со мной на переменах у всех на виду,
действительно устроила четыре квартирных концерта,
представляя меня как молодого, неизвестного артиста,
который спустя пару лет станет знаменитым,
а на собранные деньги купила мне новую гитару.
У нас была потрясающая рок-н-ролльная весна
и немного расслабленное ласковое лето.
Осенью началась учёба, и мы стали реже видеться.
Она была очень печальна, а к Новому году
сказала, что хочет признаться мне в том,
что скоро умрёт, и, расплакавшись, ушла.
Я звонил ей всё тридцать первое декабря.
Я звонил ей после того, как часы пробили полночь,
Я звонил ей каждое утро и вечер весь январь.
Она взяла трубку только лишь в свой день рождения —
и не вспомнила, кто я такой.
Я уже говорил, мы знакомы двадцать пять лет,
из которых первые два не в счёт,
третий я помню день за днём — и лучше б не помнил,
ещё лет пять или шесть я жил по соседству,
и, таскаясь поблизости, был готов выть от того,
что она всё так же молода, чертовски красива
и меняет только парней — каждый Новый год!
Я еле нашёл невесту с похожими волосами,
полными губами (родинки, правда, не было) —
в остальном ничего общего.
Когда моей дочери стало шестнадцать,
я часто думал: похожи они или всё-таки нет?
Все ли девочки способна исчезать каждый январь,
возвращаясь обратно со стёртой памятью —
или я по-прежнему их совсем не знаю?
Боже, что за чушь я несу.
Когда-нибудь мы все умрём — я, мои жена и дочь,
а она так и будет исчезать каждый январь,
а ей так и будет всегда шестнадцать лет.
Поэтическая лазанья
Вот уже год, как Лиля рассталась с парнем.
Не высыпается ночью, тупит на работе.
Днём со слезами листает старые чаты,
в поисках страшной отгадки их отношений.
После разрыва Пётр стал графоманом:
он написал девяносто стихотворений,
выложив каждое с датой и местом в Фейсбуке —
просто стихи, без анализа и объяснений.
Лиля читает всё это от корки до корки,
анализируя внешность, поступки героев,
чтобы проникнуть в тайную кухню поэта,
чтоб осознать рецептуру этой лазаньи.
Кажется ей, что в стихах зашифрованный мессидж,
ей адресованный, но не дошедший когда-то,
подлинный пласт психологии, личных мотивов,
ну и, конечно же, всюду интриги и подлость.
Так, измотав себя, Лиля ложится под утро
в многоэтажке под серым братеевским небом.
В снах чёрно-белых ей снится предательский Пётр
и подсидевшая Лилю противная баба…
Что до Петра, тот и вовсе не помнит про Лилю,
он получает стихи напрямую от Бога —
а потому безмятежно спит себе ночью,
утром целует жену и идёт на работу.
И не такая уж сложная эта лазанья,
и не такая уж сложная эта работа —
просто глядишь на мир, улыбаясь миру,
просто любишь его, оттого, что любишь.
Стихи, которые вы сожгли
“Вы такой замечательный, просто потрясающий поэт!
Я слежу за вашим творчеством уже три — нет, четыре года!
Для нас большая честь пригласить вас на наш фестиваль!
Вам понравится! У нас крутой пиарщик, отличный брэнд-менеджер,
незабываемый дизайн афиш и, конечно, информационные спонсоры!
Обращайтесь ко мне по всем вопросам! Меня зовут Дарья!
И хотя мне только двадцать один, я очень опытная!
В моём резюме множество литературных кейсов!”
Я убрал телефон от уха. С него стекало что-то липкое.
“Сироп”, — подумал я, но не устоял перед лестью
и согласился выступить.
Маленький бар был заполнен фриками разного возраста.
Двадцать девять человек. Из них выступали двадцать.
Меня запихнули куда-то в конец, и я был обречён
слушать всю эту невообразимую ахинею, выдаваемую за стихи.
“Зажалюзь своё окно”, — с выражением продекламировал
первый же автор, представленный залу как гений.
Я пытался отвлечься пивом и спортивными новостями,
но они оказались бессильны перед силой слова.
Оглянувшись по сторонам, я увидел у барной стойки
девушку лет двадцати, показавшуюся мне симпатичной.
Она поправила волосы, и я расценил это
как приглашение к разговору.
“Вы, наверное, чей-нибудь папа?” — спросила она.
“Надеюсь, нет — я обычно предохраняюсь” —
“По-моему, то, что они делают, это ужасно…
Кстати, что за поэт, которого сейчас объявили?
Незнакомое имя…” — “Конечно, ведь я не представился” —
Вместо ответа она улыбнулась, и я догадался,
что она ненавидит любых поэтов.
Когда я вышел на сцену, оказалось,
что меня и вправду никто здесь не знает,
и вряд ли кому-то интересен мой новый сборник.
Я прочёл несколько непритязательных текстов
и под вялые аплодисменты убрался восвояси,
намереваясь как можно скорее допить своё пиво,
чтобы уехать куда-нибудь подальше
и, может быть, с этой девушкой —
но тут произошло то, чего я не ждал.
“И, наконец, звезда нашего вечера —
прелестная Каролина Монтинелло!”, —
истошно завопила в микрофон Дарья.
На сцену поднялась моя недавняя собеседница,
одариваемая аплодисментами и улыбками…
Мне стало ясно, что сейчас прозвучат
худшие стихи фестиваля.
На первых же строках Каролина пафосно рухнула на колени.
Истерические взмахи руками, экспрессивные позы, мимика
и диапазон от шёпота до вопля изящно подчёркивали
психические проблемы и глубокую нелюбовь к русскому языку.
“Я обвиняю вас! Пусть в вашем сердце колотятся
стихи, которые вы сожгли!”, — заверещала Каролина
и отключилась в фальшивом обмороке.
Наступившая тишина
показалась мне такой же притворной.
“Да кому они на хер нужны, твои стихи”, — пробормотал я,
но мой хриплый голос прозвучал слишком громко,
и я понял, что сейчас начнётся большая драка —
ну или, как минимум, Каролина
откажется со мной переспать.
Быстро сбежать не получилось — меня тут же взяли в кольцо.
“Ну, кто у нас первый хочет по морде?”, — угрожающе заорал я,
но желающих драться не нашлось, и до закрытия клуба
мы говорили лишь о поэзии — все двадцать участников.
Потом Каролина спросила, можно ли ей взять с собой
слегка пьяную подругу, которой негде переночевать —
и я уже даже не вспомню, кто из них оказался хуже в постели —
Каролина или всё-таки Дарья…
Главное, больше не соглашаться участвовать
ни в каких поэтических фестивалях —
ну и, конечно же, предохраняться.
Алексей Караковский
Родился в Москве в 1978 году, учился сначала на историка, потом на психолога. Работает в сфере разработки и поддержки Интернет-сайтов. Гитарист, мандолинист, вокалист, автор песен - в основном, на историко-географическую тематику. Лидер рок-группы «Происшествие»; также участник проектов «Ложные показания», «Сад Мандельштама», «Твоё лето не будет прежним» и др. Песни записаны по-русски, по-английски, по-польски и по-немецки; некоторые также переведены на французский, испанский, казахский и иврит. Создатель, а в 2000-2005 гг - главный редактор «Точки зрения». Автор десятка книг. Публикации в литературных журналах «Крещатик», «День и ночь», «Октябрь», «Смена», «Вопросы литературы», ROAR, «Слово\Word», «Лиterraтура», «Формаслов», «Артикуляция» и арт-самиздате («Контрабанда», «Пантеон андеграунда» и др.). Член Союза писателей Москвы (с 2007 г.), Московского союза литераторов (с 2019 г.).