502 Views
* * *
Новый день…
Изловлен и обнаружен:
точки на местности, даты, календари.
Свет – его много, но он, понимаешь, снаружи,
тьмы не больше, но тьма обитает внутри.
Так и живёшь, не ведая,
что ты, где ты,
трудно дышащий, рвущийся, слепоглухой,
в этом чужом обжигающем, яростном свете,
с этой своей застывающей медленной тьмой.
Всё-таки есть: нечто с приставкой «нано» –
нечто меж тем и этим,
неявленное почти,
где нет ни света, с ожогом его и раной,
ни тёмного холода, который вот здесь, в груди.
Нырнёшь, оглядишься, сделаешь вдох и выдох,
пальцами ног пытаясь нащупать дно,
и вынырнешь снова
(он же всегда есть, выбор),
сюда, где ярость и холод,
а третьего – не дано.
* * *
Ступеньки, крыши, балки, этажи
и этот душный запах нежилого…
Но голос вдруг промолвил: — Напиши
о тех, кто вышел.
Более – ни слова.
Очнулась: полночь, зеркало, стена
и тень в углу, похожая на птицу.
Так, значит, мне… Так, значит, я должна…
Он – голос, он не может ошибиться!
Плыла и длилась зимняя звезда,
и небо становилось выше, выше.
О тех, кто вышел…
Господи, куда?
Что знаю я о них – о тех, кто вышел,
кто помнил, как молчали этажи
и ветер бил об стену тяжким ставнем,
кто думал: на минутку –
не на жизнь,
и двери незакрытыми оставил
в своё жильё.
Теперь там сквозняки
скулят тихонько, дремлют древоточцы…
Нет! Не хочу! Пусть выйдет вопреки:
пусть выйдет так, что вышедший вернётся!
Когда-нибудь, не быстро, не вот-вот:
звезда замрёт и скатится по крыше,
и тот, кто вышел, всё-таки придёт
туда, где ждут того, кто взял – и вышел.
Но если нет, что дальше? Чья вина
цепочки слов сплетала в цепь событий?
А было – мне, и я была должна,
но не смогла, не справилась.
Простите.
* * *
Тесно, тряско, невыносимо долго,
маршрут неясен, что в конце, – неизвестно.
С собой – ничего, кроме чувства долга,
местного времени, переменного места,
вечного этого льдистого крошева,
хлеба, зрелищ, продолжения рода.
Выйти нельзя: говорят, не положено
(впрочем, случается, кто-то выходит).
Что ж остаётся? Смотреть и слушать,
боль остаётся, ноющая, тупая…
Очень хочется пить, нестерпимо душно,
орут за стенкой, но человек засыпает.
Слепят фонари, мелькают лампочки
невнятных каких-то промежуточных станций,
а человеку снится, что стал он бабочкой,
и человек решает не просыпаться.
* * *
В Макондо льют дожди уже который месяц,
в Макондо льют дожди уже который год,
в домах его печаль, и всхлипы шатких лестниц,
и смертная тоска в крови его течёт.
Здесь каждому её вливают внутривенно,
и каждый оттого с рожденья одинок…
В Макондо льют дожди, бессонно и бессменно,
и нет над ним звезды, и Млечный Путь размок,
и много лет никто, никто не видел солнца,
никто не помнит, как здесь жили без дождей.
Макондо не шумит, не плачет, не смеётся,
и кажется, что в нём и вовсе нет людей.
Лишь капли день и ночь выстукивают рондо…
Давно исчезли все: и боги, и вожди.
А мне куда бежать? Оно во мне, Макондо,
в котором никогда не кончатся дожди.
* * *
Снится – весной почему-то – часто одно и то же:
огромная длинная очередь, люди – к плечу плечо –
тихо стоят, смиренно – кто старше, а кто моложе,
в странных просторных одеждах, иные же вовсе ни в чём.
Воздух – густой и вязкий – гасит слова: ни звука,
ни птиц, ни луны, ни солнца. Песок – то свинцов, то рыж,
только песок и небо, впадающие друг в друга…
Спросишь – в ответ молчанье, так что и сам молчишь.
Здесь нестерпимо жарко, а кажется, будто стужа,
ты в самом конце, последний, и ты бесконечно мал,
почти на исходе вечность, но это ещё не ужас,
а ужас, что так и не понял, зачем же ты здесь стоял.
Каждой весной почему-то, в каком-нибудь мартапреле,
оно подступает, время, проклятое время «Ч»…
А в горле застрянет слово, и маешься так с неделю,
и давишься им, холодным, горячим своим зачем.
* * *
Что ж, возьми лоскуток
и к груди моей метку пришей.
Вот теперь я никто,
я объект, я живая мишень,
просто встречная цель,
если издали – вовсе пятно.
И скомандуют: цельсь!,
и обрушатся звёзды на дно.
Только сныть да песок,
да туман – неподвижен и сед,
только жжёт лоскуток
долгих, долгих две тысячи лет,
и плывут миражи
по пунктирам невидимых трасс.
Мне ль бояться, скажи,
неубитой две тысячи раз?
Надо мной тишина,
но не этих небес, а других,
а во мне имена
всех родных, неубитых моих,
всех пустынь и земель,
всех дорог безнадёга и пыль.
Лея, Руфь, Исраэль,
Дина, Роза, Иаков, Рахиль…
* * *
в горячей точке и горючей
на самом краешке строки –
простор
и тучи, тучи, тучи –
фаланги, стаи, косяки –
летят, плывут по тьме бессонной,
всё ниже, ниже и быстрей,
мне в этой точке раскалённой
никак согреться…
только в ней,
опасной, яркой, уязвимой,
живой, конечной,
узловой,
так нестерпимо жарки зимы,
так жжёт подошвы шар земной,
и что ни ночь, горят тетрадки
с упрямым почерком моим,
а мне… мне холодно и зябко
в дыму и гари этих зим,
в большой и шумной одиночке,
вон там, в углу, меж трёх морей,
в конце строки, в горячей точке,
горючей, крохотной,
моей…
Евгения Босина
Родилась в Киеве, окончила филфак Киевского госуниверситета по специальности «Русский язык и литература». В 1990 г. вместе с семьёй репатриировалась в Израиль. Живёт в г. Нагария, преподаёт русский язык. Стихи начала писать на Святой земле – вдруг и без видимых причин. Член Союза русскоязычных писателей Израиля, лауреат премии им. Д. Самойлова, автор пяти поэтических сборников «Снегопад в Галилее», «Там, где нас нет», «Путь в страну Гиперборею», «Зелёное солнце» и «Акупунктура». Печаталась во многих израильских и зарубежных изданиях. Победитель, лауреат и финалист различных международных литературных конкурсов.